на наш Телеграм
Великопостные статьи 2018 г.:
Апология безделья, или Против активности
Диалектика религиозной иллюзии
Христианская ортодоксия vs православное христианство
Монета, или Система богоубийства
Еще раз о мироносицах и атеизме
Я очень люблю время между Фоминым воскресеньем и воскресеньем жен-мироносиц — между памятью о том, кто узнал о Воскресшем последним, и теми, кто узнал первыми — и напишу еще один текст об этом (вот первый, вот второй) — а почему нет, если опять будут говорить о «православном 8 Марта», поздравлять женщин, то есть всячески искажать смысл памяти мироносиц. Также как 8 Марта из дня борьбы работниц за свои права — то есть чего-то очень конкретного — хотят сделать просто «женский день», что-то крайне неконкретное, чтобы не дать женщинам выбраться оттуда, куда их загоняет общество — также из недели мироносиц делают тот же — в данном случае религиозно окрашенный — женский день, выбивая все смыслы.
Самое прекрасное
Но контекст церковного календаря нам поможет: сначала — «неверующий» апостол, а потом — мироносицы, идущие помазать труп Иисуса. Тут все же, согласитесь, не принципиально какого пола были ученики, а принципиально, что ученики пришли хоронить Учителя. Хотя и чрезвычайно интересно, что предали и не верили — мужчины, а сохранили верность — женщины.
Когда я сомневаюсь в христианстве и мне кажется, что Бога нет и Иисус не воскрес, я думаю о мироносицах. Когда-нибудь может быть я узнаю, что Иисус воскрес с той же достоверностью, как узнал неверующий Фома, но сейчас я хочу верить так, как верили мироносицы — верить вопреки очевидности.
Когда мироносицы идут помазать труп Иисуса, то есть Того, кто то ли ошибался, то ли обманывал, — ведь Он погиб очевидно бесславной смертью — когда они идут отдать дань любви Ему, — это и есть самое прекрасное, что можно вообразить о вере: верить хотя верить нечему, вера между после Распятия, но до Воскресения.
Если Бога нет и Иисус не воскрес, то, несмотря ни на что, — нет ничего прекраснее того, что Он говорил и делал. Здесь изнанка, обратная сторона веры — я хочу, чтобы так было, хочу быть с этим. Здесь начало веры: поэтому мироносицы — апостолы апостолов.
Предположим, ничего этого не было, Иисус или его ученики ошибались: все равно не было и не будет ничего прекрасней. Все равно хотеть быть с этим — вот начало веры, поэтому в основании веры — вера мироносиц, вера после Распятия, но до Воскресения, вера-знающая-что-верить-
Вера и уверенность
Здесь мы видим, что вера становится противоположностью уверенности. Есть в уверенности, в уверенных людях что-то отвратительное, как во всех гордецах, довольных своей собственностью и презирающих неимущих. Есть нечто прекрасное и нежное в верующих, в смысле не-в-своей-истине-уверенных, но в верующих-как-влюбленных — ибо уверенность влюбленности противопоказана: влюбленные хотят, влюбленные надеются, влюбленные радуются или горюют, влюбленные измучены неуверенностью и сомнениями, но они не уверены. Вот почему, когда я сомневаюсь в христианстве я думаю о мироносицах, я вспоминаю, что как бы там ни было, я прежде всего влюбился в Евангелие и хочу, чтобы было как в Евангелии. Прежде всего, важно то, что прекрасней Евангелия я ничего не знаю: такова истина моего желания — а в такого рода истинах трудно сомневаться.
Вера мироносиц одновременно и начало и предел веры: она до и после, она покрывает то, что мы называем верой со всех сторон: она в начале как желание поверить, она и в конце, если мы разуверились: она есть минимум веры, но такой, что свидетельствует о том, что вера вообще есть. Она есть просто опыт радости жизни с Иисусом, радость от притч и заповедей Иисуса, радость от того, как была устроена Его община. А можно ли радость назвать истиной или не истиной, если вот она просто есть эта радость?
Дело здесь примечательным образом не в вере Бога. Во что верили мироносицы, когда шли помазать труп Иисуса? — можно ведь сказать: вообще ни во что. Но зато мы видим главное: любовь к Иисусу, а не вера в Бога, вера-до-веры-в-Бога. Вера в Бога «после» любви к Иисусу. Потом мы поверим что Иисус — воплощенный Бог, но тогда Он был — мертвый, проигравший. И всё равно остаться с Ним — есть первая-последняя вера, суть христианства по Павлу: «Я рассудил быть у вас незнающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого». Много кто верит в Бога и это прекрасно, но суть, соль, смысл христианства — в Иисусе, что нигде так хорошо не видно, как в мироносицах.
«Честное самосознание» и «разорванное самосознание»
Намеченное нами противопоставление веры и уверенности напоминает гегелево-марксову диалектику «честного» и «разорванного» самосознаний, в которой «разорванное самосознание» становится «возмущенным» (см. Лифщиц. Собрание соч. в 3 тт., т. 1, стр. 153—158). «Честное самосознание» (фарисеи, уверенность), чьи носители — буржуа, господа и прочие «приличные люди», твердо в себе держащее представление об истине, добре и зле и пр. просто не замечает реальности, ибо это самосознание совершенно абстрактно. У «приличных людей» и так все «прилично», а внутри этой приличности они не видят неприличной реальности, и поэтому на деле оказываются своей противоположностью — в русской литературе этот тип прекрасно изображен в Фоме Опискине и Иудушке Головлеве.
«Разорванное самосознание» (ученики Иисуса — «мытари и блудницы», вера-без-веры) разорвано в силу положения своих носителей — пролетариев, рабов, мытарей и блудниц («крайне грешных людей» избрал себе в ученики Иисус по Варнаве) — оно не может удерживать истину, добро и зло, так как они уже «не удержаны» в их реальности. Но в силу того, что истина, добро и зло для них совершенно конкретны, на «своей шкуре испытаны» — они как раз способны это осознать, и их сознание из «разорванного» может стать «возмущенным», то есть таким, какое способно изменить реальность. Самосознание фарисеев и священников, убивших Христа, — «честное», они люди верующие и приличные. Самосознание мироносиц, потерявших все, разорвано своей потерей. «Блудница может покаяться и спастись, приличная женщина спастись не сможет никогда» по Леону Блуа. Как я когда-то писал:
Моральный рынок подразумевает и свой капитализм, свою власть и буржуазию: тщеславие «успешных» людей, фарисеев, своих полицейских (побивающим камнями за какой-нибудь грех) и т. д. и т. д. Вообще рифма богача «финансового» и богача «морального» далеко идёт: та же самовлюбленность, чувство правоты и пр. — та же сытость. Но блаженны алчущие. Трудно богатому войти в Царство. Моральный рынок подразумевает и свой пролетариат.
Пролетариат, лишенный морального капитала, закредитованный у моральных банкиров — фарисеев, книжников, священников. И именно пролетариату в силу своей нищеты суждено разрушить капитализм и построить коммунизм. Пролетариату нечего терять кроме своих цепей: поэтому мытари и блудницы, моральные нищие идут первые в Царство. «Кто был ничем, тот станет всем» — парафраз евангельских слов.
В этой связи интересна ехидная критика Маркса «Парижских тайн» Сю. «Критический герой» этого когда-то популярного романа в низах общества находит «погибших» людей и «спасает» их. Маркс, однако, из самого текста романа выводит следующую мысль: «погибшие люди», например, проститутка Мари, несмотря на всю горечь своего положения, сохраняет остатки человеческого достоинства и даже жизнерадостность. После того как ее «спасают» и показывают, сколь она «грешна», Мари теряет свое человеческое достоинство и жизнерадостность и умирает. Свою «падшесть» она сравнивает с «честностью», и из этого сравнения выхода нет. Здесь «разорванному самосознанию» вменили «честное самосознание», и в силу понятного конфликта Мари расчеловечивается полностью. Таково «спасение», которое предлагают фарисеи евангельских и современных времен.
Не таково спасение Иисуса: он вменяет «разорванности» — «возмущение», предлагает новую жизнь в новой общине, живущую совсем по другим правилам, чем мир сей. Если бы фарисеи решили спасти мироносиц, которые в своей полной потере, все таки сохраняют что-то главное — любовь к Иисусу, — то мироносицы потеряли бы вообще все, самих себя. Но они сохранили, не разменяли последнее — свою разорванность, и поэтому смогли встретить Воскресшего первым.
Пролетариат и атеизм
«Честное самосознание» фарисеев с их «Боже, благодарю, что я не таков, как этот мытарь» и «разорванное самосознание» мытаря с его «верую, Господи, помоги моему неверию» — разве мы не знаем, на какой стороне Бог? Как излечить фарисея от морального самодовольства, мы не знаем; знаем, как спасается неверие мытаря.
Неверие мытаря нуждается в помощи Бога и похоже на веру-без-веры мироносиц. Но это неверие надо осознать — как делает это мытарь в своей молитве и не делают современные верующие со своим триумфализмом: «Боже, благодарю, что я не таков, как этот атеист». Надо сохранять веру даже в неверии, как мироносицы. Последние станут первыми. По Марксу:
«Так как в оформившемся пролетариате практически закончено отвлечение от всего человеческого, даже от видимости человеческого; так как в жизненных условиях пролетариата все жизненные условия современного общества достигли высшей точки бесчеловечности; так как в пролетариате человек потерял самого себя, однако вместе с тем не только обрел теоретическое сознание этой потери, но и непосредственно вынужден к возмущению против этой бесчеловечности велением неотвратимой, не поддающейся уже никакому прикрашиванию, абсолютно властной нужды, этого практического выражения необходимости, — то ввиду всего этого пролетариат может и должен сам себя освободить. Но он не может освободить себя, не уничтожив своих собственных жизненных условий. Он не может уничтожить своих собственных жизненных условий, не уничтожив всех бесчеловечных жизненных условий современного общества, сконцентрированных в его собственном положении».
В жизненных условиях мироносиц жизненные условия общества достигли крайней бесчеловечности и обезбоженности: Иисуса убили. Их нужда в Нем — абсолютна (в силу абсолютности любви и абсолютности потери). Я уже писал о том, что мироносицы в сущности — атеистки, но особого рода, не те, что просто заменяют уверенность в Боге уверенностью в Его небытии; писал я также о том, что неслучайно именно христианский мир породил общество массового атеизма (раз, два). Атеисты — это религиозные пролетарии. В них практически закончено отвлечение от всего божественного, даже от видимости божественного; так как в жизненных условиях атеистов все жизненные условия современного общества достигли высшей точки обезбоженности; так как в атеизме человек потерял Бога, однако вместе с тем не только обрел теоретическое сознание этой потери, но и непосредственно вынужден к возмущению против этой обезбоженности велением неотвратимой, не поддающейся уже никакому приукрашиванию, абсолютно властной нужды в Боге, — то ввиду всего этого атеисты могут и должны сами освободиться. Но они не могут освободиться, не уничтожив своих собственных жизненных условий. Они не могут уничтожить своих собственных жизненных условий, не уничтожив всех безбожных жизненных условий современного общества, сконцентрированных в их собственном положении. По апостолу Павлу: «но Господь сказал мне: «довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи». И потому я гораздо охотнее буду хвалиться своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова». Знаменитая христианская «слабость», столь нелюбимая Ницше есть именно сила пролетариата, та негативность, что движет историю по Марксу.
Так, например, Эпштейн в «Религии после атеизма» утверждает, что небывалый в истории советский опыт массового атеизма не отменяет религию, но выводит ее на новый уровень — «бедной религии», религии после атеизма, освобожденной от любых традиций, исторических, национальных и любых других ограничений. Атеизм — радикальное продолжение христианского апофатизма, библейской борьбы с идолами.
Так, Мартынов в «Зона opus posth» пишет: «Богатство церкви — это Бог, и когда текст Апокалипсиса говорит о нищете и наготе Лаодикийской церкви, то фактически речь идет о том, что эта церковь лишена своего богатства, то есть Бога, она пребывает в ситуации отсутствия Бога, или, как сказал бы Хайдеггер, в ситуации нетости Бога. Однако, реально пребывая в ситуации нетости Бога, церковь ощущает себя настолько переполненной Богом, что считает возможным изливать эту мнимую переполненность на весь мир, претворяя в жизнь слова Ангела Лаодикийской церкви: «Я разбогател и ни в чем не имею нужды». Современной иллюстрацией к этим словам могут служить грандиозные шоу, устраиваемые папой на многотысячных стадионах, или казинообразные интерьеры храма Христа Спасителя. Таким образом, подлинное богопознание наших дней будет заключаться в познании божественного отсутствия, в познании нетости Бога, осуществляемом вопреки всем существующим ныне иллюзиям божественного присутствия и наполненности Богом. […] Нетость Бога, понятая как сакральная данность, есть то, благодаря чему обретается новое сакральное пространство, то, из чего оно рождается, то, без чего оно не может стать реальностью. Осознание факта нетости Бога есть та лепта, которую должен внести человек для того, чтобы очутиться в новом сакральном пространстве, приготовленном для него Богом».
Таким образом крайняя религиозная нищета современных людей, экзистенциального пролетариата ведет к своего рода религиозной революции. Жижек в «Метастазах удовольствия» идет дальше и помещает эту логику в сердцевину христианства, как сказали бы мы — в ситуацию мироносиц: «Как я, бренный смертный, предметно переживаю свое тождество с Богом? Я переживаю его в своем личном предельном отчаянии, которое — парадокс! — предполагает утрату веры: когда, вроде бы брошенный Богом, я отчаиваюсь, остаюсь в полном одиночестве, я способен отождествиться с Христом на кресте («Отец, для чего ты меня оставил?»). В тождестве человека и Бога мой личный опыт богооставленности пересекается с отчаянием самого Христа, оставленного божественным Отцом». С Евангелием, как ни странно, нас роднит неверие — как и ученики Иисуса оставили Его или шли хоронить Его, — так и мы; как и они мы можем встретить Воскресшего, что не сделают фарисеи.
Вот поэтому первые к Царству идут мытари, блудницы и атеисты, а не богачи денежные, моральные или религиозные, которые говорят «”мы богаты, разбогатели и ни в чем не имеем нужды”; и не знают, что несчастны, и жалки, и нищи, и слепы, и наги» (прекрасное описание «честного сознания» из Апокалипсиса). «Не бедных ли мира избрал Бог быть богатыми верою и наследниками Царствия, которое Он обещал любящим Его?» (Иак 2:5) — разве это не логика пролетариата как революционного класса?
Вера без экономики мертва есть
Сопоставление пролетариата и атеизма — не моя выдумка. Согласно «Манифесту Коммунистической партии», «Буржуазия […] не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного “чистогана”. В ледяной воде эгоистического расчета потопила она священный трепет религиозного экстаза». Год назад я писал, что слова и дела христианства разошлись, что слова остались за христианами, а дела — за современностью, которая не случайно атеистична, и что пора бы им сойтись. Теперь с помощью Лосева, этого православного монаха и философа, узника ГУЛАГа и его «Истории эстетических учений» я скажу это более продуманно (ибо Лосев уже все продумал).
Вера и дела объединены в Послании Иакова (2-я глава):
«Послушайте, братия мои возлюбленные: не бедных ли мира избрал Бог быть богатыми верою и наследниками Царствия, которое Он обещал любящим Его? А вы презрели бедного. Не богатые ли притесняют вас, и не они ли влекут вас в суды? Не они ли бесславят доброе имя, которым вы называетесь? Если вы исполняете закон царский, по Писанию: возлюби ближнего твоего, как себя самого, – хорошо делаете. Что́ пользы, братия мои, если кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет? может ли эта вера спасти его? Если брат или сестра наги и не имеют дневного пропитания, а кто-нибудь из вас скажет им: “идите с миром, грейтесь и питайтесь”, но не даст им потребного для тела: что пользы? Так и вера, если не имеет дел, мертва сама по себе. Но скажет кто-нибудь: “ты имеешь веру, а я имею дела”: покажи мне веру твою без дел твоих, а я покажу тебе веру мою из дел моих. Ты веруешь, что Бог един: хорошо делаешь; и бесы веруют, и трепещут. Но хочешь ли знать, неосновательный человек, что вера без дел мертва? тело без духа мертво, так и вера без дел мертва».
Итак, кто верует без дел, — тот бес. Интересно, что именно бесы постоянно «узнают» Кто есть Иисус и Он им постоянно запрещает об этом говорить. Для истинной веры нужны определённые жизненные условия: вера требует совершенно определенных социальных отношений — общности имуществ, помощи бедным братьям и сестрам и т. д. По Лосеву, экономика («потребное для тела» и отношения в связи с этим — как и кому «дают» или «не дают») есть воплощение того или иного принципа («Бог един») или как доказывали марксисты — принцип есть надстройка экономического базиса, но по Лосеву это без разницы: не важно, с какой стороны тянуть диалектическую цепочку: просто определенная вера предполагает определенные дела и наоборот.
А диалектика, по Лосеву, сводится к цепочке идея — материя — действительность (ибо любой феномен есть единство своих идеальной и материальной сторон), причем материя есть отрицание идеи, а действительность — отрицание отрицания, то есть синтез идеи и материи. Определяющим принципом античности была «вещь», что в экономике давало рабовладельческую формацию. Принцип христианства, убивший античность и давший современность, — Абсолютная Личность. На стадии идеи — Абсолютная личность Бога: феодальная формация, когда «слова» (то есть принцип) христианства обрели свою точную догматическую форму. На стадии материи — абсолютная личность человека, капиталистическая формация, когда «дела» (то есть материя) христианства вошли в силу: отмена рабства, освобождение женщин, победа над голодом, тюрьмы, похожие на курорты, «чудеса» медицины, невиданные нигде и никогда вне Европы (вне христианства) меры «социальной защиты» и при все этом — в силу того что стадия материи есть стадия отрицания идеи — победивший атеизм, отрицания «слов» христианства. К слову сказать, Абсолютный Бог и абсолютный человек для христианства структурно совпадают в силу совпадения теологии и антропологии во Христе: по Василию Великому «человек есть животное, которому приказано стать Богом»; собственно в обожении человек и становится богом. На этой стадии принципом выступает атеизм, а экономическим воплощением этого принципа — пролетариат. А вот отрицанием отрицания, действительностью христианства («совпадением слов и дел») будет социалистическая формация*, достигнутая революцией пролетариев и атеистов, когда атеистический пролетариат избавит себя от обезбоженности и бесчеловечности; наступит то, что в первой статье нашего цикла мы назвали Новым средневековьем.
*Справедливости ради надо сказать, что в одном абзаце сложную мысль Лосева не передать. Если кому так больше нравится: я не пересказываю Лосева, а пользуясь его мыслью, говорю что-то другое (но мне кажется, что его текст позволяет сказать то, что говорю я).
Статьи:
— Евангельский атеизм
— Атеизм — порождение и союзник христианства
— «Христос воскресе» как акт высказывания
— Мы оставлены Богом. Пять кинотеологий
Подборка:
— Атеисты о христианах, христиане об атеистах, их полемика, проза и кино о них пр.
