Подпишитесь
на наш Телеграм

 

   ×

Иуда – персонаж, который на протяжении всей истории христианства вызывает очень много страха, суеверий, отвращения. Само его имя стало нарицательным, синонимом проклятья. Когда нужно кого-то заклеймить и демонизировать, к этому имени прибегают не только христиане, но и коммунисты.

Апостолы-евангелисты преподносят нам историю Иуды с определенным замыслом. Иуда со страниц Евангелия – не тот Иуда, которого апостолы знали в жизни, это не столько личность, сколько фигура, появляющаяся в Евангелии для исполнения определенной цели. Фигура нетривиальная, богатая и парадоксальная, заслуживающая размышления.  

Об Иуде размышляют протоиерей Димитрий Сизоненко и Александр Секацкий.

Протоиерей Димитрий Сизоненко: Парадокс поступка Иуды в том, что, предавая Христа, он исполнял Писание, волю Божию. Христа могли схватить просто так, мог предать любой другой человек. Но выбран был именно Иуда, Его близкий друг.

Иуда измеряет мир в координатах рынка, он прекрасно осознает, что все продается и все покупается. И проблема в этом, а не в том, что он вор. Есть вещи, которые не подлежат продаже, их можно получить только как дар, причем дар незаслуженный.

Все фигуры в Евангелии от Иоанна – это определенные функции, каждый из них играет какую-то особую роль. Кто же Иуда? Он – единственный апостол, к которому Христос обращается со словом “друг”. При этом, как ни парадоксально, в эпизоде, где Петр исповедует Христа Сыном Божиим, а потом начинает перечить Ему, Христос говорит: “Отойди от меня, сатана”.

Александр Секацкий: В мире было столько палачей, чудовищ, мучителей, совершенно утративших человеческий облик, но мы продолжаем считать самым страшным преступником Иуду. Здесь очень важно расставить все точки над “i”. Если человек теряет человеческий облик, то приближается к нечеловеческому, к стихии. Ведь мы не обвиняем чуму или смерть. Там, где мы приближаемся к внечеловеческой, трансперсональной точке, нет состава преступления в очевидном смысле. Не по слабости человеческой, а абсолютно осознанно совершено было это предательство, предательство самого дорогого. Кто-то должен был выполнить эту миссию, иначе бы не совершилось торжество Бога.

В одной из своих новелл Борхес говорит, что вполне возможно прочтение Божьего замысла таким образом, что второе пришествие состоится тогда, когда будут исчерпаны все грехи мира, когда исполнится весь континуум зла. Самый страшный грех уже совершен Иудой. Иуда не просто удостоился дружбы Иисуса и разделял с ним странствия. Он знал, Кто такой Иисус, что Он для мира, и тем не менее предал.

У Ницше в “Заратустре” есть такая глава – “Самый безобразный человек”, в переводе Антоновского. Когда Заратустра собирает человеческие экспонаты для своей пещеры, он встречает этого самого безобразного человека и беседует с ним. И Иуда приводит оправдание своего предательства, которое обязательно должно быть проанализировано:

Вдруг мертвая пустыня огласилась шипевшими и хрипевшими звуками, поднимающимися из самой земли подобно тому, как ночью шипит и хрипит вода в засорившейся водопроводной трубе. Наконец эти звуки сложились в человеческий голос и человеческую речь, и так она гласила: “Заратустра, Заратустра, разгадай загадку мою, говори, что такое месть свидетелю”…

Но он должен был умереть, он видел глазами, которые все видели. Он видел глубины и бездны человека, весь его скрытый позор и безобразие. Его сострадание не знало стыда, он проникал в мои самые грязные закоулки. Этот любопытный, сверхназойливый, сверхсострадательный должен был умереть. Он видел всегда меня, такому свидетелю хотел я отомстить или самому не жить. Бог, который все видел, не исключая и человека, этот Бог должен был умереть. Человек не выносит, чтобы такой свидетель жил.

Что означает быть всевидящим в этом смысле? Это значит быть всепонимающим и готовым к прощению и к всепрощению. Если у тебя есть друг, наставник, учитель, который является всепонимающим в смысле снисходительности, это значит, что он видит все твои слабости, прегрешения, отступления, видит всю ту глину, из которой ты сотворен. Мы хотим казаться ближним лучше, чем на самом деле. Чтобы все считали, что это и есть ты сам, настоящий. Но Бог знает все, сколько бы ты ни пыжился, сколько бы ни надувал щеки. Он проявляет снисхождение ко всем слабостям и презрение ко всяким проявлениям гордыни. Он – всепонимающий в таком смысле, какой не снился ни одному психоаналитику. И это пугает.

Близкие прощают нас и в домашних тапочках, и в измененном состоянии сознания, и в позоре. Но дело в том, что этот свидетель будет знать и помнить промахи всегда. И в какой-то момент необходимо сбросить это иго всепонимания. Может, если не окажется этого свидетеля, то исчезнут мои слабости, мои мелкие предательства…

Я бы провел параллель с набоковской “Лолитой”, где Гумберт Гумберт выбирает себе эту девочку-подростка и начинает о ней заботиться, стараясь быть для нее всем. Легко быть кем-то конкретным, родителем или мужем, помощником или учителем. Делая для Лолиты абсолютно все, он думает, что она должна быть ему благодарна, как Богу. Но в какой-то момент Лолита его предает, выбирая себе не молодого юношу, а другого – причем сверстника самого Гумберта.

В фетишизме идеального образа и устранения свидетелей мы не смогли проделать до конца труд мысли, труд присутствия, труд веры. Предпоследняя истина почти во всем похожа на последнюю, но отличается только одним – обратным знаком. Как говорит Заратустра: “Я бы отвергнул сострадание человеку и противопоставил состраданию созидание”. Необходимо преодолеть последний страх, что тебе что-то припомнят и припишут. Именно поэтому казус Иуды столь радикально важен.

Так говорил самый безобразный человек. Заратустра же встал и собрался уходить, ибо его знобило до костей. Ты – невыразимый, сказал он. Ты предостерег меня от своего пути. В благодарность за это хвалю я тебе мой путь.

Протоиерей Димитрий Сизоненко: «Евангелие от Ницше» проливает свет на эту удивительную историю и помогает увидеть некоторые вещи более рельефно. Грех – не то, что человек может снять своими усилиями, эту реальность забрать и вернуть в небытие может только Бог. В Евангелии от Иоанна Иуда представлен как сын погибели. Каждого человека, ослепленного обидой и злобой, можно спасти. Петр тоже будет в какой-то момент ослеплен. Но невозможно спасти то, что и есть сама погибель.

На Тайной вечере Иуда уходит, потому что в него вошел Сатана. Когда Иуда вышел, была ночь, и для Христа это стало приближением смерти. Евангелист Иоанн говорит, что Иуда с самого начала был таким, потому никакого оправдания и объяснения его поступку нет. Зло не имеет оправдания, оно приходит из небытия и уходит в небытие. 

Александр Секацкий: Если Господь видит, каковы люди на самом деле в своей суетной повседневности, почему же ради них нужно претерпеть муки и смерть? Смерть Иисусу не страшна, Он воскрес и жив, а вот предательство несмываемо. Возможность справиться со своим внутренним Иудой предзадана человеку почти так же, как свобода воли.

Протоиерей Димитрий Сизоненко: Инфернальность ситуации в том, что Бога можно просто отвергнуть, как это делают многие. Но когда не просто отвергаешь, а продаешь за деньги, за какой-то смехотворный выкуп, – это абсолютная гнусность.

Вопросы из зала:

Есть ли исключения из спасения? Ведь Иуда – человек, значит ли это, что он когда-нибудь будет спасен?

Протоиерей Димитрий Сизоненко: Первое, что я бы вынес за скобки: проблема Иуды – не просто проблема предательства. Простят ли Иуду, как падших ангелов, или нет? Иуда как сын тьмы и мрака оказывается во тьме кромешной. Иуда, как и Петр, проходит через предательство, только Иуда «перепутал» дерево. Он повесился на осине, а ему нужно было повиснуть на шее Христа. В Иуде изначально был мрак, он оказался в ночи. Там, откуда пришел. Фигура Каина во многом симметрична Иуде. 

Что было бы, если бы Иуда опомнился и не совершил предательство? И почему его предательство произошло через поцелуй, знак любви, дружбы?

Протоиерей Димитрий Сизоненко: Христа бы все равно схватили, цена была все равно назначена. Желающих это сделать было много и подходящих ситуаций было достаточно. 

Александр Секацкий: Я всегда тоже задавался вопросом о том, почему именно поцелуй. У меня возникла совершенно нелепая параллель с ковбойским анекдотом, где Билл пытался объяснить Джону, кто из мчащихся всадников спас ему жизнь. Они были все так похожи, в одинаковых шляпах. Тогда он выхватывает пистолет, стреляет и говорит, что тот, кто упал, и спас вчера мне жизнь. А Иуда говорит, что тот, кого я поцелую, того я и предаю… Нелепо до абсурда. У Каина было хоть малейшее основание для обиды, а Иуда был в абсолютном доверии у Христа. В мире ни одна духовная традиция не знает такого образа абсолютного предательства, как образ Иуды.