на наш Телеграм
Сегодня, 12 июля, – день памяти преподобного Паисия Святогорца (1924-1994), афонского схимонаха, одного из самых уважаемых греческих старцев и духовных светил XX века. Публикуем главу из книги «Радист Матери-Церкви» протоиерея Павла Карташева (М.: Никея, 2018), рассказывающей о жизни преподобного на Афоне.
В начале марта 1979 года преподобный Паисий оставил келью Честного Креста на Капсале и перешёл на жительство в келью Панагуда, что означает «маленькая Панагия», маленькая Всесвятая. Причину перехода он никому не открыл. Перед тем, как принять решение, горячо молился. И местоположение его новой кельи никак нельзя было назвать случайным: она находилась в двадцати минутах ходьбы от Кариеса, центра Афона, и в пешей доступности от трёх монастырей: Кутлумушского, Иверского и Ставроникиты. Таким образом, бремя приёма на ночлег стекавшихся к старцу паломников распределялось между тремя обителями.
Панагуда долго перед вселением преподобного была необитаемой, и поэтому нуждалась в ремонте. Отец Паисий к тому времени был уже слаб и болен. Особенно он страдал тогда кишечником, а позже, в 80-е годы, мучился от межпозвоночной и от паховой грыжи. В 1979-м в Панагуде ему пришлось вспомнить молодые годы и свои строительные, прежде всего столярные, таланты. Предстояло заменить двери, окна, часть потолка и пола, капитально отремонтировать стену, поддерживавшую галерею. Все эти работы старец, не сокращая молитв и не ослабляя поста, проделал в течение трёх месяцев. Но капитального ремонта он не разворачивал, а всего лишь починил и подделал необходимое: чтобы только жить не мешало.
Начал с того, что обнёс участок вокруг кельи забором из сетки-рабицы. Для церковки потрудился по-настоящему, но в своей келейке разбитые стёкла затянул полиэтиленом и закрыл жестью. Сгнившие доски везде, кроме храма, просто застелил оргалитом, а полуобрушившуюся стену под галереей прикрыл листами оцинковки. Он считал, что деньги от рукоделия лучше раздать нуждающимся или купить побольше крестиков в благословение, чем потратить их на кирпичи. Когда ему советовали не принимать временно людей, пока он с помощниками не доделает крышу, ведь осень приближается (а паломники уже разведали, куда он переселился, и потянулись к нему по тропинкам вереницами), – он не соглашался. Как вы себе это представляете? – возражал он. – Один с болью с Крита, другой с бедой из Комотини, а я на крыше сижу и гвозди заколачиваю?
Люди, приезжавшие в 1980-е годы на Святую Гору, ехали именно к схимонаху Паисию. Разговоры на кораблике до Дафни, на автобусе до Кариес и на пути в Панагуду велись, в основном, об удивительном старце. Афон, по отзыву тех его насельников, что стали свидетелями происходившего, не припоминал такой картины: толпа мужчин разного возраста, в которой мелькали и юноши, и мальчики, растягивалась по дороге и двигалась в одном направлении. Чем ближе паломники подходили к Панагуде, тем чаще встречали таблички, написанные самим старцем, с просьбами не беспокоить другие кельи, или стрелочки: к отцу Паисию – туда. От калитки Панагуды через весь двор, к галерее на втором этаже, тянулся нейлоновый шнур. Люди дёргали, звонил колокольчик, и старец иногда выходил сразу, иной раз спустя какое-то время и редко – совсем не выходил. Это к тем, которые, как он говорил, приехали из праздного любопытства. Или к такому путешественнику, что превратил своё сердце в хлев и не сможет принять слов спасения.
Старец прикрепил к забору объявление с предложением излагать письменно свои нужды. Он уверял, что, прочитав записку, он попытается помочь больше, чем словами, – молитвой. Рядом стояла банка с карандашами и бумагой, а у другой калитки – коробка с лукумом и над ней надпись: «Благословение. Ешьте».
Но люди приезжали не за лукумом и не записки писать: они хотели говорить с человеком Божиим. Часами сидели у забора, лежали на траве, прохаживались по тропинке. «Геронда, – кричали они, теряя терпение, – пожалуйста, выходи!» «Геронда, – позволяли себе дерзкие, – заканчивай молиться, Бог не обидится!» «Нам очень надо, геронда, пожалуйста, открой!»
Из чего складывались его обычные день и ночь? Заканчивалось келейное всенощное бдение и, как он объяснял, разряжался его аккумулятор. Он валился на свои доски снопом. Но засыпал на два-три часа: надо было пораньше встать и до первого утреннего звонка успеть прочитать монашеское правило, а затем суточный круг служб по часослову. Потом времени могло не оказаться до вечера: с людьми он будет говорить двенадцать-тринадцать часов. Принимал он чаще всего во дворе, рассаживал гостей на пеньки. А вечером собирал мусор, мыл кружки, наполнял коробку лукумом. Зимой выгребал золу из печек, мыл полы от глины, которую наносили паломники на ботинках, приносил дрова. А после, перед началом ночного бдения, разбирал письма, стараясь прочитывать все. На столе вырастали стопочки по темам: вот это письма о разводах и ссорах, эти – душевные расстройства, здесь – наркоманы, а это – рак…
Люди приходили разные: и верующие, и сомневающиеся. Пробирались атеисты и даже такие профессиональные шутники, которые являлись с намерением высмотреть в Панагуде фанатизм и глупость, и потом поднять это на смех в газетах. Наносили визиты и инославные. Журналист-католик, вступив с преподобным в краткую полемику, спросил: разве только православные спасутся? Бог ведь со всеми. Старец согласился, что Бог со всеми. Но может ли журналист сказать, сколько людей с Богом? Грех нынче вошёл в моду.
В другой раз, беседуя на подобную тему, преподобный вспоминал Синайский монастырь, где рядом с православной братией живут бедуины. Игумен и тем, и другим поручает дела, но если отлучится, кому даст ключи? Конечно, отвечают старцу, монахам. Ну так и все мы на земле – дети Божии. Однако благодать Бог дал только православным. Но самый страшный враг православия, убеждал старец, не Папа Римский, не масоны, не коммунисты и не сектанты. Есть враг даже страшнее сатаны. Это – мирской дух; отупляющее дыхание прогресса, удобств и расслабления, он-то и вытесняет из православных христиан желание духовного труда, любовь и веру.
Люди приходили разные, иные совершенно бесчувственные. Просили сотворить чудо, чтобы им уверовать. Старца это очень огорчало. Он видел, что празднолюбцы палец о палец не ударят ради Христа.
«Какая дешёвка! – сокрушался он. – Уверуют, если действительно увидят чудо? Как бы не так! Скажут, что это колдовство или придумают для своего оправдания какое-нибудь ещё объяснение».
Достигали Панагуды и люди с чистым сердцем, но с умом, заблудившимся в зарослях информации. Один профессор настаивал на том, что ему, человеку образованному, поверить в то, что есть Бог, никак не возможно.
– Так ты что же у нас, – покачал головой старец, – глупее ящерицы?
Он тут же позвал ящерицу, сновавшую между камней. Та приблизилась и замерла, словно прислушивалась, зачем её позвали. «Скажи-ка нам, Бог есть?» – спросил отец Паисий. Ящерица вытянула шейку и стала делать движения, похожие на кивание головкой. Профессор смотрел, не шевелясь, и у него потекли слёзы.
Старец умел менять строгость на милость. Наступал вечер, и он в положенное время закрывал калитку на замок. Но как-то раз один юноша приподнял сетку, прополз под забором и подошёл к келье. Отец Паисий собрался его прогнать: «Ты как вор сюда залез!» Юноша сокрушённо согласился, что залез, как вор: «Но кроме твоих молитв, геронда, ничего украсть не хочу». Если преподобный видел, что «нарушитель распорядка», да и вообще всякий паломник, имеет серьёзную проблему или ценимую им «добрую обеспокоенность» – то есть отзывчивую и кающуюся душу, то сразу смягчался и откладывал в сторону свои планы. Так и на этот раз похитителю молитв ласково сказал: «Ладно, благословенная душа, проходи, садись. Рассказывай, что у тебя случилось».
Беседуя с паломниками, старец повторял один и тот же урок: неисправимый эгоист в вечности останется с предметом своей любви, то есть в совершенном одиночестве. Поэтому здесь, на земле, надо спешить себя и «своё» раздавать. Сам он старался жить именно так. Однажды лесорубы – они рубили рядом с Панагудой – нагрузили на мула столько дров, что бедное животное начало опускаться на колени. Старец по-юношески проворно подбежал к мулу и стал сгружать лишнее.
– Аккуратней, геронда! – услышал он сзади. – У Вас грыжа!
Старец разгрузил мула, тут же почувствовал острую боль, но улыбнулся и спросил:
– А ты что не помог? У тебя же нет грыжи?
– Боялся, что мул лягнёт.
– Эх, брат, мул от нас помощи ждал: под такой тяжестью не лягаются.
Подобные случаи заставляли преподобного говорить и повторять: «Если человек думает только о себе, то он даже не человек. Зачем она тогда нужна, такая жизнь?»
Старец пытался донести до людей, что аборты – это кошмар, страшнейший грех. На Светлой седмице 1984 года ему было ужасное видение. Ему открылась каменистая и мрачная пустыня, сотрясавшаяся от душераздирающих криков убитых собственными матерями детей. В том году в Греции легализовали аборты. Преподобный утверждал, что когда заповедь Божию нарушает один человек, он один и несёт ответственность. Но если вопиющий грех становится государственным законом, то наказывается Богом весь народ. Отец Паисий негодовал и печалился. А когда президент Греции Константин Караманлис, подписавший преступный закон, прибыл на Афон, он просил святогорские монастыри закрыть перед ним ворота.
Отшельник и пустынник, он становился общественным борцом и воином, когда нужно было защищать Христа и Его Церковь. В 1988 году он принял участие в многолюдном митинге протеста против богохульного фильма Скорцезе «Последнее искушение Христа». Акция в Салониках собрала десятки тысяч людей со всей Греции, а старец, присутствовавший на ней как одно из самых уважаемых духовных лиц, был охвачен, по его словам, «священным энтузиазмом». Греки смогли тогда добиться запрета кинофильма.
«Радуюсь тому, – говорил отец Паисий, – что многие грозят мне расправой. Потому что не молчу. Планы их разрушаю. Марксисты и сионисты, масоны и сатанисты… Разве плохо, если Бог удостоит мученичества?»
Но постоянная, ежедневная «общественная работа» старца заключалась в утешении людей, в мудром совете, в неотложном предупреждении, в помощи в скорбях и недугах. Больных он отсылал в первую очередь к врачам, а сам при этом молился. Побуждал и больного серьёзно молиться и участвовать в таинствах Церкви. Призывал начинать с покаяния, с исправления себя. А затем внушал нечто очень важное: Христос делает целым – по-настоящему исцеляет, – когда питает приготовленную покаянием душу и плоть человека Своими Пречистыми Телом и Кровью.
Случаи исцелений по молитвам старца к Богу, при жизни его и по кончине, сложились в длинный список. Иногда больной получал помощь сразу, нередко – на расстоянии. А бывало, что старец как будто сопровождал и опекал человека, который особенно в этом нуждался. Например, одну молодую женщину с острова Тасос, безнадёжно больную раком, он поддерживал и укреплял долгие годы. Приговорённая по медицинским показаниям к смерти, она после благословения и молитвы преподобного Паисия не умерла, а вернулась к деятельной жизни. И только приезжала к нему два раза в год в Суроти, как на приём к врачу, и осторожно спрашивала: «Геронда, ну как у меня дела?» А в ответ слышала: «Не бойся, хорошо у тебя дела… Не забывай про святого Пантелеимона».
Скорую помощь на расстоянии оказывал старец (Благодать Божия по молитвам его и, часто, в его образе) больным и телесно, и душевно. Женщине, забравшей мужа из больницы, чтобы тот спокойно умер дома, – диагноз не могли поставить, – и в отчаянии попросившей Бога дать ей знать, что с мужем, предстал старец и, засыпающей, сказал: «Зубы ему проверь!» Наутро в стоматологической клинике обнаружили у больного огромную кисту с гноем. Через два дня мужчина выздоровел совершенно. А до этого лежал в больницах семь месяцев.
Преподобный пытался отговорить одного, как он выразился, «чудика» из Афин от самоубийства. Не получилось. Юноша уехал со Святой Горы со смертельной мыслью в голове. Ночью сел на мотоцикл и разогнался на горной дороге, чтобы слететь в пропасть. За несколько десятков метров до пропасти мотоцикл заглох. Юноша ясно увидел перед собой преподобного Паисия. «Янис..! – проговорил старец. – Что ты такое надумал?» Потрясённый, мотоциклист вернулся в Афины, затем поспешил на Афон и всё рассказал монахам из монастыря Кутлумуш. Когда один из них начал настойчиво допытываться у старца, старавшегося уклониться от расспросов, что же всё-таки произошло, тот, в конце концов, уступил и ответил: «Про парня, что он в опасности, не знал. Однако часто, молясь, говорю: Боже, Ты знаешь нужду каждого – позаботься о страдающих, как Добрый Отец. И вот случается, я оказываюсь в местах, где раньше не бывал. Так вот встал и перед этим пареньком, на дороге».
Чуткий духовный лекарь, монах Паисий иному грешнику прописывал, по слову древних отцов, прижигание. А другого лечил нежно, нисколько не ругая, но подбадривая. Всех вместе, унывающих ли или теряющих совесть, пробуждал от бесчувствия – чтобы полюбили правду и чистоту. Порой он приступал к своему лечению как будто невзначай. Сидят люди на дворе Панагуды на пеньках, и старец спрашивает: ну как там дела, в миру? Отвечают: нормально. – «Вовсе не нормально, – парирует старец. – Такая нужда в молитве за мир, я даже огородик собираюсь забросить, времени не хватает. Верующие хуже неверных стали! Меняют на тканях бирки, дешёвые за дорогие выдают. У сотрудника жене рожать – так ни в отпуск не отпустят, ни зарплату за переработку не повысят».
Сидевший на одном из пеньков паломник покрылся алым румянцем. Старец пошёл за угощением, а обличённый, от переполнявшего его раскаяния, громко вдруг заговорил: «Святой человек – это он всё про меня сказал!»
Но иногда сразу не доходило. Раздаёт преподобный паломникам печенье: одному дал, другому, а третьему в руки не дал, а бросил перед ним на землю, да ещё носком поддел, перевернул и приглашает: угощайся! – «Оно же в грязи, геронда!» – отвечает гость, думая, что отец шутит. – «А ты сам-то не кормишь людей грязью?» – спросил преподобный и продолжил угощение. Человек, которого выделил отец Паисий, сразу ничего не понял. Пришлось всё разъяснять его брату по дороге из Панагуды: ты же грязные видеокассеты продаёшь! Что непонятного?
Когда грешник вернулся на следующий день с вопросом – что теперь делать? – старец посоветовал ему в первую очередь закрыть лавку с порнокассетами, затем исповедоваться, а потом взять благословение на полезный труд. В результате из торговца ядом вышел производитель железобетонных плит – строитель жилых домов, больниц и храмов.
В большой компании паломников, однажды заполнивших двор, старец окликнул одного: Лампакис, подойди сюда! Звали человека Лампис, а Лампакисом называла его только мама в детстве. Он даже вздрогнул. Отец Паисий усадил его рядом с собой, предложил лукум, погладил по голове. Лампис не выдержал: «Геронда, лучше ты меня не трогай, я же скотина, я провонял от грехов».
– Знаю, – ответил преподобный. – И ещё знаю, что, когда разбился твой знакомый, ты стал содержать его семью и дал образование его детям. Оплатил перелёт человеку с сердечным приступом. На горе святой Параскевы выгнал из храма овец, а пастухам дал денег, чтобы больше туда не пригоняли. И церквушку эту отреставрировал.
– Это ерунда, – ответил Лампис.
– Мы по-своему считаем, Бог – по-Своему.
– У меня грехов много…
– Много, – согласился старец. – Но на другой чаше весов добрые дела.
Преподобный сварил Лампису кофе,
сфотографировался с ним, что делал крайне редко, и отпустил его обновлённым, решившим
исправить то, что тяготило совесть.
