на наш Телеграм
На русском вышла книга «Бог. Новые ответы у границ разума» Дэвида Харта (в ориганале — «The experience of God. Being, consciousness, bliss»), вероятно, главного современного православного богослова, великого американского философа, автора гениальной «Красоты Бесконечного».
Книга Харта — блестящая апология теизма, хотя автор ставит целью просто-напросто разъяснить значение термина «Бог» — так, как он понимался в «классическом теизме» (неоплатонизм, патристика, схоластика, ислам, средневековые иудаизм и индуизм и пр. — «великие теистские традиции премодерна»).
Аргумент от контингентности
Задача наиактуальнейшая, ибо «новые атеисты» (Докинз и пр.), как и большинство их оппонентов, просто не понимают, что такое «Бог», когда спорят о бытии «Бога». «Бог» понимается как некое существо внутри универсума: есть камни, есть звезды, есть растения и животные. Есть люди, кто-то верит в существование ангелов, кто-то — в инопланетян, почти наверняка нет фей и гномов, возможно, на орбите Марса крутится чайник, и почти наверняка не существует макаронного монстра. И вот наряду со всем этим существует — или не существует — «Бог». Харт удачно называет такое верование (отстаиваемое некоторыми верующими и отрицаемое «новыми атеистами») «монополитеизмом». В политеизме есть боги — существа, находящиеся внутри универсума, в «монополитеизме» «Бог» — такое же существо, как боги политеизма, но только он один. Вся суть в том, что классический теизм никогда не верил в такого «Бога».
Бог классического теизма — не одно из сущих наряду со всем прочим сущим; Он — не сущее, а Бытие, Он — бесконечный источник бытия всего сущего, Причина бытия не в механическом, хронологическом или каком угодно еще онтическом смысле, Он — онтологическая причина онтического (бытийная причина сущего). Бог — не некая физическая сила наряду с другими физическими силами (Он отдельно не запускает Большой взрыв, не запускает эволюцию живых существ, не творит человека разумного и пр. Он — не отдельное существо, не один из агентов физических действий): Он — онтологическая причина всего физического порядка в целом и каждого его момента в частности, поскольку физический порядок в целом и каждый его момент обладает Бытием. Харт приводит пример: сущность по имени «Лев Толстой» не найти, как ни старайся, на страницах его творения «Анна Каренина». Толстого нет в «Анне Карениной», что не мешает ему создать всю «Анну Каренину» целиком от первой буквы до последней точки. Между Толстым и «Анной Карениной» лежит непроходимый онтологические разрыв, они — две радикально разные реальности, причем Толстой определяет и тем «присутствует» во всей «Анне Карениной». Бог — источник бытия всего сущего в каждом его моменте, и именно по этой причине Его «не найти» среди сущего. Таким образом, все дискуссии вокруг «нового атеизма» просто никогда не затрагивали проблему Бога, как в Него верит классический теизм.
Харт, опираясь на авторов классического теизма (вроде Фомы Аквинского, Григория Нисского, Авиценны, Маймонида, Шанкары и т. д.), в частности, говорит: можно предположить, что мир не имеет ни начала, ни конца, это никак не затрагивает сущности проблемы: сколь угодно бесконечное сущее все равно остается сущим, то есть тем, чему даровано Бытие, — а в Бытии сущего вся проблема и состоит. Харт называет это «аргументом от контингентности» (суммируя в нем все классические доказательства бытия Бога; что совершенно очаровывает в книге Харта, так это ее классичность в лучшем смысле слова: это классическая философия в духе Платона, Максима Исповедника и т. д., воспроизведенная на современном этапе): сущее контингентно, то есть обусловлено, случайно, несамодостаточно. Каждый момент сущего опирается на другой, этот другой — еще на другой и т. д. Мы можем продлить этот ряд в бесконечность, но каждый раз сущее останется контингентным, обусловленным чем-то другим. Сущее есть: но откуда берется само «есть»? Каждое сущее в отдельности и все сущее в целом случайно и не обоснованно в самом себе, имеет причину в чем-то еще — но в чем Причина всего? В необусловленном, самодостаточном Бытии, дарующем себя сущему. И это проблема чисто логическая, а не хронологическая: «Бог» не физическая реалия, физически запускающая каузальную цепочку, Бог — Тот, Кто дарует бытие и самой каузальности, и самой темпоральности, и самой логике. Таким образом, Бога не надо искать в Большом взрыве, появлении живых существ и появлении человека, ибо о тайне Бытия рассказывает все, что мы видим вокруг: дерево, река, небо, все сущее, по определению существующее контингентно и тем самым несущее тайну Бытия: как странно, что все вообще существует и что такое само это «существует»? Важно понять, что «причину» в выражение «онтологическая причина» надо понимать тоже онтологически: причинность есть черта контингентной реальности, то есть сама причинность есть нечто, причиняемое онтологической причиной. Ибо поскольку причинность есть, то значит она имеет дар Бытия (не будем уходить в дебри, но будем помнить, что чисто материалистически каузальность обосновать нельзя, она есть нечто, что связывает реальность воедино, нечто, что не доказывается, а обосновывает всякое возможное доказательство, и в этом смысле «указывает» на Причину всего, на Логос, связующий реальность).
Традиционые доказательства бытия Бога никогда не говорили о Боге как о одной из эмпирических реальностей, чья специфика только в том, что она в том или ином смысле первая: это не решало бы проблемы: откуда взялалась эта первая реальность? — спросили бы снова — и «Бог» тогда являлся бы элементом контингентной реальности. Традиционные доказательства говорили о том, что вся мировая данность контингентна, а следовательно есть абсолютное. Бог не есть эмпирическая реальность, Он есть то, что обуславливает все эмпирические (необусловленные, контингентные) реальности. Нельзя перейти от контингентности к истинности, рациональности, обоснованности без допущения абсолюта. Если же вы выбираете существание только и исключительно контингетной реальности, вы тереяете рациональность и истиннось: позиция вполне возможная: абсурдизм. Но в таком случае вы теряете науку, теряете рациональное мышление, теряете саму истинность, и не ясно, что вы имеет ввиду, если говорите «есть только контингентное» (что такое «есть»? — на чем стоит рациональность и истинность этого утверждения, отрицающая истинность и рациональность?). Харт очень верно говорит, что материализм возможен только как иррационализм, мистицизм и магизм.
Бог раскрывается в элементарном логическом различении Бытия от сущего (которое при том является основополагающей экзистенциальной операцией). «Бог» же «новых атеистов» и их верующих оппонентов — не Бытие, а одно из сущих. Для теизма совершенно не важно, существует или нет это существо; так же как для теизма совершено не важны теории вроде Большого взрыва, или квантового вакуума, или эволюции: все это теории перехода от одних физических реальностей к другим физическим реальностям, каких-то изменений реальности, происходящим по таким-то законам. Но онтологический вопрос не в этом, он в том, как из небытия появляется бытие, то есть откуда бытие у самой реальности, где есть какие-то законы и происходят какие-то изменения. Что бы ни утверждали естественные науки, они говорят уже о наличествующем сущем и ничего не говорят о Бытии — но это, конечно, и не их задача, что, к сожалению, не понимают «новые атеисты» и их оппоненты.
Самосознание и трансцеденталии
Если говорить коротко, то Харт воскрешает мышление трансценденталиями — наиболее общими определениями сущего, выводящими разум к источнику Бытия сущего: Бытие, Единство, Истина, Добро, Красота (собственно уже такие понятия как «мир», «всё», «вселенная» уже трансцендентальны, ибо таких вещей не встречается, ибо все, что встречается есть части «всего», но не само «всё», то есть «всё» — метафизическое, ненаучное — коли в опыте оно не встречается — понятие, которое однако нельзя отрицать, находясь в здравом уме; Сир. 43:29: «конец слов: Он есть всё»). В силу простоты Бога эти определения тождественны в Нем и в силу того, что Бог дарит сущему бытие, то сущее есть едино, истинно, благо, прекрасно. Здесь открываются другие ветви аргументации Харта, кажущиеся мне не столь разумными, как аргумент от контингентности.
Можно сказать, что самый наш непосредственный, ни к чему не сводимый, самоочевидный, бесспорный опыт — это опыт самосознания, опыт ощущения самих себя и разумного постижения реальности (трансцеденталии Истины и Единства), опыт желания, ибо сознание интенционально, то есть всегда направленно (трансцеденталии Блага и Красоты).
Можно сказать, что наш экзистенциальный, интеллектуальный, этический, эстетический опыт бесспорен, и все попытки материализма представить его как иллюзию (если сознание — иллюзия, то иллюзия чего, раз сознания нет? и как всерьез можно отрицать самосознание? дело не в том, что вопросы самосознания и Бытия слишком «сложные», вся сложность в том, что они сверхпросты, в силу очевидности самосознания и Бытия), как эволюционную уловку и т. д. действительно удивительно глупы. Харт ясно показывает, что, не задаваясь онтологическим вопросом, материализм сводит Вселенную к набору случайных, ничем не обоснованных фактов, то есть к чему-то антирациональному. Сводя сознание к иллюзии, материализм отрицает сам разум; материализм, кичась своим рационализмом, на деле отрицает его, а классический теизм как раз предельно рационален. И мы должны быть предельно благодарны Харту за это напоминание: «фидеизм», «иррационализм» — не фундаментальные черты веры, а извращения веры, нанесенные ей в материалистическую эпоху.
Хотя «красота» во многом предопределена половым отбором, а «добро» — логикой выживания популяции, все же известные каждому человеку эстетический восторг и этическое долженствование явно избыточны относительно всего онтического: Красота и Благо — горизонт нашего самосознания, без коих оно просто невозможно. Смешно сводить мученичество или симфонию к эволюционным уловкам; ровно так же, как самосознание — со всем тем, что оно породило, слишком роскошно, избыточно для уловки. Кроме того, всегда неясно, кого обманывает эволюция: самосознания-то нет «на самом деле». И всегда неясно, на что она «ловит», — ведь Блага и Красоты нет. Легко говорить об иллюзии до тех пор, пока не спросишь: а что изображает иллюзия — иллюзия Красоты, уловки ради данная иллюзии самосознания…
Надо напоминать, что классический теизм никогда не понимал человека на картезианский манер: теизм не понимал человека как тело-биоробота с сидящем внутри призраком-душой, существование коей надо доказывать или верить в него. «Душа» классического теизма — это «жизнь», «форма» тела, включающая ум, страсти, желания, бессознательные импульсы и т. д. В любом случае теизм никогда не разделял душу и тело так садистически жестко, как Декарт и все его современные последователи, включая «новых атеистов» и их оппонентов.
Указывать на глупости материалистических попыток свести проблему “мозг — сознание” к метафоре компьютера оправданно: в таких попытках действительно просто нет понимания того, что такое сознание. Компьютер, сколько бы он ни был «умен», не обладает самосознанием, «ум» его создан самосознанием творцов и считывается самосознанием других людей. Компьютер не думает, думает человеческое самосознание, и объяснять одно другим — не понимать проблемы.
Разумеется, самосознание коррелирует с материальными процессами, происходящими в мозге. В том числе религиозный опыт можно «увидеть» в материи мозга, откуда не следует, что религиозный опыт и опыт самосознания вообще сводим к работе мозга. Думать так столь же глупо, как думать, что пейзажа за окном «на самом деле» не существует — на том основании, что в моем глазе происходят какие-то материальные процессы, когда я наблюдаю этот пейзаж.
Можно и нужно говорить, что всякий акт мышления предполагает горизонт Истины, каждый акт желания — горизонт Блага, каждый акт этического выбора — горизонт Добра, каждый акт восхищения — горизонт Красоты. Таким образом, всякое самосознание принципиальным образом в силу своего устройства — «верующее», то есть существующее в горизонте Бытия. И сама тяга атеистов к истине есть тяга к Истине.
Поэтому вопрос о том, «добр ли Бог», ставится людьми, абсолютно не понимающими саму концепцию Бога, Который есть по определению Абсолютное Добро. Вопрошающие о доброте Бога бессознательно полагают, что «над» Богом есть еще какая-то «независимая» от Него Доброта, но в таком случае этот «Бог» — одно из онтических существ, вписанных в трансценденталию Добра, которая, в свою очередь, отсылает к «настоящему» Богу. И обратно: утверждение «то, чего хочет Бог, по определению есть добро» предполагает, что «вовне» Бога есть какие-то реальности, которые Он по своему желанию назначает добрыми и злыми, что неверно, ибо Бог как вечная полнота Бытия есть и полнота Блага, и не «Он решает, что добро и зло», а сущее выстраивается в отношении Абсолютного Добра. Это очень нужная теологу логика, в которой решаются все подобные проблемы. Скажем, Бердяев с его философией примата свободы, которая стоит «над» Богом, не понимает, что в таком случае его «Бог» — не Бог, а его свобода как раз является Богом классического теизма; и если его свобода «выше» бытия, то она всё же наверное «есть», то есть обладает таки бытием (на самом деле Бердяев несколько неаккуратно воспроизводит различие Бытия и сущего, которое у него выглядит как различие свободы и бытия).
Самосознание с его способностью выходить на трансценденталии действительно «бытиеподобно»: в отличие от материи оно едино, неделимо, телеологично и т. д. Оно превозмогает конечность в тяге к бесконечному, оно стремится к познанию всего: желание в пределе стремится к «объекту», не находящемуся в сущем. Самосознание есть то, что превосходит контингентность, находя источник его бытия. Все это и многое другое, что говорит Харт, — прекрасно и верно, но, как мне представляется, с этой линией аргументации Харта можно не соглашаться, исходя из другой линии его аргументации.
(Сверх)естественность самосознания
Самосознание в его неоспоримой реальности действительно — с помощью своего несводимого единства, способности к рациональному постижению реальности, к этическому выбору, способности желать и восхищаться — выводит нас к трансценденталиям, то есть к различению сущего и Бытия. Но само-то самосознание — онтический феномен, то есть некое сущее, наряду со всем прочим сущим. Попытки Харта спорить с материалистами о феномене самосознания все же очень сильно похожи на справедливо критикуемые Хартом попытки оппонентов «нового атеизма» утереть науке нос и найти Бога прямо посреди сущего.
Харт не говорит прямо, но складывается ощущение, что он считает самосознание чем-то сверхъестественным, необъяснимым. Но так не может быть просто в силу того, что самосознание — онтический феномен. Хотя и особого рода: такой, что он может встретить Бытие в его отличии от сущего. И тут надо правильно расставить акценты: самосознание, разумеется, онтично, но говорим мы о нем в силу того, что оно, будучи онтическим, может достичь онтологического.
Скажем, Харт почему-то уверен, что искусственное самосознание невозможно в принципе. Но почему? Носитель самосознания — человеческое тело — может быть «создано» изнасилованием, искусственным оплодотворением, клонированием. То есть быть созданным более чем механистично. И да, самосознание — скорее социальный феномен, нечто рождаемое в общении с другими людьми: особи хомо сапиенс вне общества не становятся людьми. Но я не могу понять, почему когда-нибудь не станет возможным создать достаточно сложную машину, которая сможет стать седалищем самосознания, если эта машина будет находиться в общении с людьми (суть в том, что такая «машина» — наше человеческое тело — уже создано по мере развития материи, другое дело, что наши человеческие машины — и следовательно, наше механистическое мышление — еще слишком примитивны в сравнении с «машинами» природы, но так будет не всегда).
Таким же образом, спорить с материалистами, о том, что «красота» есть продукт полового отбора, а «добро» — продукт самосохранения популяции — попадать в ту же ловушку. Проблемы здесь нет. Коль скоро, сущее (живые существа в частности) обладают даром Бытия, то они причастны к Красоте и Добру: «естественно», что мы находим Красоту и Добро в материальных процессах. Не следует, вслед материалистам, ставить всё задом на перед. Да, конечно, половой отбор «порождает» «красоту», самосохранение поппуляции — «добро», и это ничего не говорит против — и более того подтверждает — онтологическое понимание Бога. Вселенная «есть», а значит причастна Бытию и прочим трансцеденталиям, а значит материя «сама по себе», «естественно» отобржает Красоту и Добро. Оппозиции «естественное-сверхъестественое» не существует: это предрассудок материалистов. Теистам следует её отбросить.
Что в этом невероятного и что здесь «антитеистского»? Люди — материальные сущности, наделенные самосознанием (то есть способные к различению Бытия и сущего, способные к вере в Бога), и я не понимаю, что фундаментально изменится, если изменится материальный носитель самосознания.
Я не понимаю, зачем понимать самосознание «сверхъестественно», отличая его от других онтических феноменов, если сам Харт так убедительно и прекрасно говорит о том, что раз сущее обладает даром Бытия, то все сущее в силу этого факта сплошь «сверхъестественно» в самой своей естественности. Раз сущее, обладая даром Бытия в своих трансцеденталиях, «выходит» на Бытие, а значит, в сущем вполне «естественно» существуют существа, способные к различению сущего и Бытия, способные познать трансценденталии. И следовательно, не нужно никакого «сверхъестественного» разрыва такого онтического феномена, как самосознание, от других онтических феноменов.
То, что человек свободен, то, что он трансцендирует себя — да, это указывает, что мировой данностью всё не исрерпывается. Но в силу дара Бытия всё сущее уже всегда самим актом своего существования имеет способность к трансцендированию, к размыканию к Бытию. Эта способность сущего и реализуется в человеке. Иначе, мы должны были бы ввести гностический дуализм непонятно откуда взявшейся дурной мировой данности с непонятно как заключенным в ней божественным человеком. Но сущее есть — причастно Бытию — и следовательно может естественно (потому что оно всё сплошь в самом своём основании сверхъестественно) породить человека, существо трансцендирующего себя из мировой данности к Бытию.
У сознания, конечно, есть физиологические истоки, и проблемы здесь нет. Просто наше понимание материи еще очень примитивно, но сущее открыто Бытию, а значит, материя может породить сознание — то, что может быть разомкнуто к Бытию. Другое дело, что физикалистских, механистических средств недостаточно для понимания сущего, они страшно редуцируют сущее. Хартовский проект реактуализации «высшей причинности» (кроме механических причин, признаваемых ныне наукой, Харт актуализирует старые добрые аристотелевские формальные и целевые причины) интересен в этом отношении, но я не дерзаю тут что-то говорить. Можно однако вспомнить историю науки, которая начинала с ужасающего холодного детерминистского космоса Ньютона, а кончила прекрасным, сложным, «нелогичным», удивительным космосом Эйнштейна и Гейзенберга. Наука сильно меняется, создавая радикально различные картины мира. Современная наука уже много более походит на средневековую картину мира, чем новоевропейская наука. Будем ждать дальнейшего научного прогресса, который быть может готовит нам ещё большее сближение.
Научный метод и материалистическая метафизика
Итак, классический теизм по Харту выходит чем-то удивительно рациональным и самоочевидным, а атеизм — удивительно нелогичной философией. Каким же тогда образом теизм столь многим людям столь долгое уже время (века!) кажется глупостью, а атеизм — вершиной человеческой познания?
Метод естественных наук, эмпиризм, отбрасывание «высшей причинности», разрыв физики и метафизики именно как метод создал величие новоевропейского естествознания. Харт называет эмпиризм — аскетизмом, строгим вопрошанием только так и только того, что можно «спросить» у реальности с помощью приборов, экспериментов, математики. Дело не в том, что наука «доказала, что Бога нет» и «онтологический вопрос ненаучен». Дело в том, что наука вообще не занимается проблемами Бога и Бытия.
Нет науки «теологии» и «онтологии», потому что Бог и Бытие — не объекты, Бог и Бытие — не сущее, а наука занимается исследованиями разных регионов сущего (микрочастиц, животных, галактик). И проблемы здесь никакой нет: когда медицина исследует работу печени или причины возникновения опухолей, она не занимается и не должна заниматься смыслом жизни обладателя печени и опухоли. (Хотя Харт сказал бы, что здесь есть «целевые причины» — трансценденталия Истины диктует медицине достичь истины медицинских феноменов, а трансценденталия Добра диктует медицине излечить больных. Но чтобы исполнять эти повеления, медикам совсем не обязательно знать о них, и им, безусловно, не место в статьях и монографиях о работе печени и причинах возникновения опухолей.) Но это не означает, что у обладателя печени и опухоли нет смысла жизни. И ни в коем случае не означает, что вопрос о смысле жизни «некорректен». Просто медицина не задает его в силу своего устройства, так же, как физика не задает вопроса о Бытии, а химия или статистика не задают вопрос о Боге.
Проблема не в научном методе, с ним все порядке, проблема в том, что научный метод превращается в метафизику, то есть в суждение о сущем в целом, чем наука по определению не занимается. Научный метод в том и состоит, что отбрасывает метафизику, а материализм как суждение о сущем в целом есть метафизика. Наука не делает теологических заключений, в этом ее метод, а атеизм как высказывание о бытии Бога есть теологическое суждение. Так Маркс в «Святом семействе» и «Немецкой идеологии» бранит своих оппонентов «теологами», хотя все они были атеистами и материалистами, и бранит именно потому, что, в отличие от Маркса, занимавшегося экономической и социологической наукой, они занимались метафизикой и теологией. То есть не могли остановить свое атеистическое философствование и заняться уже проблемами действительности, как полагается ученым.
Изучать механическое взаимодействие материальных объектов — это одно; утверждать, что все сущее есть не что иное, как только и исключительно механическое взаимодействие материальных объектов, — совсем другое. Первое — научный метод, второе — одна из возможных метафизических систем. На заре индустриального общества человек был зачарован машиной — ее понятностью, рациональностью, эффективностью; метафора машины казалось продуктивной для понимания человека, общества, Вселенной; всё начали постигать как машину.
Итак: научный метод создал машину, машина стала метафорой, метафора стала метафизикой. И многовековое господство материалистической метафизики Харт объясняет затянувшейся интеллектуальной модой. Согласитесь, объяснять такое эпохальное явление, как господство атеизма, в (пост)христианской цивилизации «модой» — это очень плохое объяснение.
Харт прав в том, что теизм рационален, а атеизм — нелогичная метафизика. Он прав в том, что атеизм силен не столько рациональной аргументацией, сколько эмоциональной. Вера в Бога — рациональна, см. Аристотеля, Григория Нисского, Фому Аквинского, Канта, кого хотите. Атеизм — не рационален, см. выспренную литературу Ницше, псевдонаучную литературу Докинза, кого хотите. Но атеизм эмоционально, экзистенциально убедителен: мир полон страданий, ощутимо бессмыслен. И «логично» (в логике сердца, а не ума) предположить, что Бога нет. Или по-другому: у буржуа, у английского профессора все хорошо — зачем ему Бог? Материализм — куцая, очень простая, примитивная картина мира, именно этим она и хороша. Быть атеистом весьма ненапряжно; в цинизме есть что-то привлекательно расслабляющее, житейски убедительное, а материализм, в сущности, есть цинизм в метафизике.
Харт столь же справедливо говорит: неразумно винить атеизм в грехах, совершенных атеистами, так же, как неразумно христианство винить в грехах, совершенных христианами. И все же очевидно, продолжает Харт, что Запад если не во всем, то в сущностных чертах есть порождение христианства. Так же, как ужасы модерна — от колониализма до тоталитаризма, концлагерей, «научного расизма» нацизма, евгенически выведенных пород рабов на Юге Америки, виртуозно рациональных и впечатляюще эффективных геноцидов аборигенов Тасмании, Огненной Земли, Идишленда и все прочее в этом духе — есть результат механистической философии, материалистической метафизики. Коль скоро мир, общество и человек суть машины, то логично и обращаться с ними как с машинами: «исправлять», «модернизировать», «использовать», «утилизировать», не особо обращая внимание на такие непрагматичные и нетехнологичные благоглупости, как тайна Бытия, Красота, Благо и пр. Метафизика геноцида: «люди» есть вид животных, уничтожить ту или иную популяцию животных — вопрос техники в смысле технических средств уничтожения и решений, принимаемых технократией. Этики нет, ибо есть только материя. Наукотехника, не знающая этических целей, совершенно спокойно — а что такого? — поставит нужные средства: железнодорожный транспорт, колючая проволока, типовые бараки, газовые камеры и сам газ, технику управления лагерем и технику уничтожения определенной популяции хомо сапиенс, тут нет никакой проблемы, как нет проблемы в птицефабриках и свинофермах. Даже учитывая только что сказанное, объяснять атеизм «модой» — плохое объяснение, и как раз циническое. К счастью, Харт в заключительной главе таки выходит к социальному измерению проблемы.
Капиталистический кретинизм
Видеть человека, общество и мир как машину — означает относиться к реальности технологически. Технология есть власть, здесь Харт ссылается на Хайдеггера, к которому мы после Харта перейдем. Существо модерна — воля к власти: колониальные империи, все большая эксплуатация природы, деструкция старых обществ ради рационального (то есть технологического) строительства нового. Харт считает, что этот импульс воли к власти достиг предела в первой половине XX века, в мировых войнах и тоталитаризме, после них настал постмодерн, некое околевание модерна, застывание его.
Говорить о модерне, о его технологиях, войнах и политике — это, разумеется, говорить о капитализме. Метафизический и бытовой материализм (вещизм) коррелируют: мир есть некое количество (математика) материальных вещей (естествознание), и все что угодно сводимо к количеству материальных вещей. И вот, эксплуатируя природу как количество материальных вещей, мы и производим все большее количество материальных вещей. И ничего кроме этого нет и быть не может.
Консьюмеризм, постмодерн — финальная форма модерна, а «новый атеизм — надстройка консьюмеризма; наше Писание — реклама, наше благочестие — шопинг», пишет Харт и продолжает, перефразируя Маркса: «иррелигиозность — опиум для буржуазии, вздох угнетенного эго, сердце мира, заваленного игрушками».
Новый атеизм — идеологическое обоснование жизни, ценностей и мышления буржуа. В мире, где единственный императив — тратить и покупать, сложно задуматься над тем, что не является вещью. И обратно: когда вы постигаете мир как материальную вещь, вы строите вещистское общество. Харт здесь проявляет блестящую марксистскую логику: всякая метафизика, всякая идеология, всякая картина мира есть следствие социально-экономического базиса; атеизм и материализм есть, конечно, чисто буржуазные идеологии. Маркс, «Экономически-философские рукописи»: «Чувство, находящееся в плену у грубой практической потребности, обладает лишь ограниченным смыслом. Для изголодавшегося человека не существует человеческой формы пищи, а существует только ее абстрактное бытие как пищи: она могла бы с таким же успехом иметь самую грубую форму, и невозможно сказать, чем отличается это поглощение пищи от поглощения ее животным. Удрученный заботами, нуждающийся человек невосприимчив даже к самому прекрасному зрелищу; торговец минералами видит только меркантильную стоимость, а не красоту и не своеобразную природу минерала; у него нет минералогического чувства». Так Маркс политэкономически подтверждает правоту Харта: капитализм есть нечто такое, что не позволяет видеть в реальности «высшую причинность» и трансценденталии.
Следовательно — впрочем, ни Харт, ни Маркс об этом уже не говорят, — если вы хотите бороться с атеизмом и материализмом, боритесь против капитализма. Если вы хотите бороться с капитализмом, боритесь против атеизма и материализма.
Капитализм есть способ производства, где рабочие производят продукт как товар на продажу. Более того, сам рабочий продает свою способность к труду как товар: это мир товаров, то есть мир материальных вещей. Но поскольку и само производство, и производимый продукт не принадлежат рабочим, их труд отчуждается от них, — рабочие, по выражению Маркса, «опредмечиваются». Их время, их жизнь, их способности уходят в чуждый им материальный предмет. Труд — эта чисто человеческая деятельность — отчужден от рабочих, свободное время рабочих — не время труда, а время отдыха, то есть чисто животных активностей (сон, еда, потребление). Рабочий отчужден в человеческом труде и превращен в животное в отдыхе. Труд — творческое преобразование реальности — есть «родовая сущность» человека, которая в наемном труде, труде за зарплату, в пролетариате становится лишь средством для материального выживания и покупки материальных объектов. Замыкают эту цепочку низведение рабочего к элементу машины (конвейера, станка, компьютера). Итак, капитализм отчуждает человеческую сущность, превращает человека в животное, делает частью машины, обращает все в товар. Животное-машина-вещь: победа материализма.
Манифест Коммунистической партии: «буржуазия не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного “чистогана”. В ледяной воде эгоистического расчета потопила она священный трепет религиозного экстаза». Материалистическая метафизика есть не более чем идеология буржуазии: как буржуазия редуцирует все человеческие отношения к голому интересу, так материализм редуцирует все мироздание к голой материи.
Маркс говорит о том, что капитализм редуцировал все многообразие социальных отношений к чистым абстракциям труда и капитала, то есть реально совершил ту же самую операцию по отношению к обществу, что математическое естествознание совершает идеологически к мирозданию. Все многообразие реальности сводится к немногим абстракциям (связка практики и идеологии здесь в технике, машинах, промышленности — Маркс, «Экономически-философские рукописи»: «Практически естествознание посредством промышленности ворвалось в человеческую жизнь, непосредственно оно вынуждено было довершить обесчеловечение человеческих отношений»).
Харт в итоге обвиняет новых атеистов просто в глупости — из-за их неспособности видеть нечто большее, чем механические взаимодействия. Столь глупыми, что они в итоге отрицают сам разум. Это обвинение было бы само глупостью, если бы Маркс не писал в «Экономически-философских рукописях»: «[капиталистическое] производство производит человека не только в качестве товара, не только человека-товар, человека с определением товара, оно производит его, сообразно этому определению, как существо и духовно и физически обесчеловеченное. – Аморальность, вырождение, отупение и рабочих и капиталистов. – Продукт этого производства есть товар, обладающий сознанием и самостоятельной деятельностью,.. человек-товар…», «[капитализм] производит слабоумие, кретинизм как удел рабочих»; «частная собственность сделала нас столь глупыми и односторонними, что какой-нибудь предмет является нашим лишь тогда, когда мы им обладаем. На место всех физических и духовных чувств стало простое отчуждение всех этих чувств – чувство обладания. Вот до какой абсолютной бедности должно было быть доведено человеческое существо». Восстановление человечности, преодоление глупости, возвращение человеку всего многообразия мироздания возможны таким образом только при ликвидации частной собственности.
И тут становится абсолютно понятным интеллектуальное и экзистенциальное убожество новых атеистов и их верующих оппонентов: как справедливо говорит Харт, ведь и те, и те — не кто иные, как фундаменталисты. Фундаментализм — чисто модерное явление: при господстве материализма единственный лик истины — «научный», «фактический», «эмпирический». Следовательно, и Библию надо понимать «научно» (шесть дней Творения — это шесть раз по 24 часа и никак иначе), как научную монографию по космогонии, геологии, биологии, истории и прочее. И соответственно, критиковать ее надо только с этих позиций. Аллегорических, тропологических, анагогических толкований Писания, онтологического, а не онтического понимания Бога и прочее в фундаменталистском подходе и новых атеистов, и их оппонентов просто нет, потому что уже заранее все они — материалисты. И саму Библию надо понимать или критиковать материалистически.
Скажем, книга Иова или Сираха перечисляя чудеса природы говорят об эстетическом избытке существования, о том, что во всём существующем изумление вызывает главным образом, то что оно вообще существует: Библия не пытается «объяснять» природу в отсутствии науки, как примитивно думают новые атеисты и их оппоненты. Библия о изумлении перед даром Бытия, а не о «объяснении» природы. Фундаментализм — не средневековое мракобесие, фундаменталисты понятия не имеют о красоте, сложности, рациональности средневекового богословия. Преодолеть эту ситуацию практически (не в книжке или статье, а не деле) можно только при снятии человеческого самоотчуждения: при ликвидации капитализма, когда всё и все перестанут самой социально-экономической действительностью редуцироваться к материальным объектам, то есть к кретинизму.
Экзистенциальная убедительность атеизма
Для всех нас атеизм обладает некой экзистенциальной убедительностью, некой очевидностью: да, мир безбожен, да, жизнь бессмысленна, да, сущее управляется механическими причинами, общество — «интересами», человек — «инстинктами», все богатство и красоту сущего можно — и рука так и тянется — свести к бессмысленному бесцельному копошению частиц.
Каждый из нас может быть верующим, но каждый из нас, включая верующих, начинает с атеизма. Атеизм — исходная метафизическая позиция современного человека, и позиция эта зародилась не где-нибудь, но в недрах христианской цивилизации. Почему так?
В конце концов, нельзя противопоставлять модерн и христианство: модерн есть порождение христианства, и надо спрашивать, почему христианство к нему пришло. Более того, классический теизм по Харту — это все великие духовные традиции премодерна, и все они, по Харту же, прекрасны. Модерн же ужасен, так почему именно христианство, а не другие великие духовные традиции породили модерн?
К тому же просто нечестно сводить модерн к материализму и бойне. Бойню выдумал не модерн, бойня — старая, как человек, реалия. Скажем, в бойне мировых войн и тоталитаризмов новое не в самой бойне (не в первый раз люди воевали и не в первый раз вырезали кучи себе подобных), новое было в технике, позволившей людям так сильно расплодиться и так успешно друг друга убивать. Но и техника не сводится к технике геноцида: Харт рисует модерн в самых черных тонах, в стиле типичного консервативного ворчания: дескать, Запад променял духовное первородство теизма на чечевичную похлебку материального прогресса.
И проблема здесь не в том, что консервативное брюзжание не объясняет исторического процесса и ничего не предлагает. Харт «предлагает» просто вернуться к теизму — но как это возможно? Суть проблемы в том, что модерн был временем не только рабства и колониализма, но и временем — первым в истории — полной отмены рабства, идей свободы-равенства-братства, прав человека, временем гуманизма, временем невиданного морального прогресса — от медицины, спасшей миллионы людей, до социальных систем, поднявших миллионы из голода, нищеты и невежества. Не следует ли тогда сказать: модерн есть время крушения христианской метафизики, и одновременно — время триумфа христианской этики?
Слишком легко сказать: вот атеизм, а вот мировые войны и тоталитаризмы; но было ли Средневековье таким уж мирным и добрым временем? Нет. Сводим ли модерн на бойню? Нет. Надо ли понимать Харта так, что при господстве той или иной «великой духовной традиции» люди будут прозябать в нищете, голоде, болезнях, при этом все равно находясь под деспотической властью и умирая в войнах — пусть даже не столь впечатляюще, как в модерне, из-за отсутствия техники? Вопрос, следовательно, надо ставить так: почему именно христианство, а не другая религия, породило модерн, который, с одной стороны, привел к атеизму, а с другой — к невиданному техническому и моральному прогрессу? Не следует, конечно, критиковать Харта за отсутствие ответов на эти вопросы, в конце концов, он просто-напросто хочет прояснить классическое понимание понятия Бога и более ничего — и справляется с этим, повторим, блестяще. А за ответами на наши вопросы мы обратимся к Хайдеггеру, по выражению Харта в «Боге», — «фигуре, по общему признанию, морально проблематичной, но слишком важной, чтобы можно было ее игнорировать», а в «Красоте бесконечного» — «нераскаянному наци». Обратимся к его только что изданным по-русски «Черным тетрадям 1939-1941».
Читайте также: статью о эсхатологии и технике у Николая Федорова; статью «Евангельский атеизм»; подборку «Христианская суть наукотехники».
