на наш Телеграм
Читаешь Жития святых Димитрия Ростовского изо дня в день — про мучеников, монахов, юродов, пророков — и дивишься, как эти древние тексты прекрасны, смелы, радикальны, актуальны. Вот, к примеру, август 2020 года. Что расскажут жития святых, вспоминаемых Церковью в августе, о нашем времени?
Иоанн Воин, святой правоохранитель — святой, ибо обманывал начальство и спасал жертв режима:
«Сей святой Иоанн служил в войске в царствование императора Юлиана Отступника и вместе с другими воинами послан был убивать христиан. Тем, кто видел его при исполнении этого дела, он казался гонителем христиан, но тайно он оказывал им немалую помощь. Так, одних прежде, чем они были схвачены, он извещал, чтобы они могли убежать, а других уже после того, как они были схвачены, освобождал. Он оказывал милосердие не только гонимым христианам, но и тем, которые просили у него помощи, давая им всё то, в чем они нуждались».
Интересно, что саботаж «приказов законной власти» обернулся для Иоанна не только небесным прославлением, но и в земной жизни не привел к катастрофическим последствиям — он скончался в старости: хороший образец для правоохранителей в этих обоих смыслах.
Святой Иоанн, вразуми ментов, омоновцев, военных и спецслужбистов!
Это взгляд с правоохранительной стороны, но большинство житий написаны со стороны жертв — и это страшные, чудовищные рассказы. Какой-то парад насилия, зверства, садизма власти. Тела мучимые и кровь изливаемая, предельное унижение и святость страдающих тел, торжество жертв — вот что сообщают нам жития. Чего стоит, например, житие мученицы Христины, отрекшейся от матери и отца (важного сановника). Первый ее истязатель — собственный отец, ибо она презрела «скрепы» Империи — отеческих богов, семейные ценности, имперский правопорядок. Вот как была она дерзка:
«И до такой степени было остругано тело, что показались голые кости. Когда она была отвязана от виселицы и увидела лежавшие на земле части своего тела, отпавшие во время пытки, то, собравши их, бросила в лицо отцу со словами: — Ешь мясо твоей дочери».
А второй и третий истязатели — слуги Империи, защищающие ее «скрепы»:
«Он приказал сильно разжечь железную сковороду, протянуть на ней обнаженную святую и вертеть, поливая кипящим маслом и смолою, принуждая ее поклониться идолу Аполлона».
«Князь же, разъярившись, приказал отрезать ей девственные сосцы и потекло из ран молоко вместо крови. Тогда отрезали ей язык, прославлявший Христа Бога. Мученица же и после того, как отрезали ей язык, говорила ясно и, схватив отрезанный язык, бросила в лицо князю и попала ему в глаза: — Ешь, — сказала, — нечестивец, мои члены!»
Однако девушка побеждает: «три лютых мучителя не возмогли одолеть одной отроковицы». Даже с отрезанными языками правда жертв вопиет. Девочка-подросток оказывается сильней властей, ибо за ней истина: таково послание житий. Нам, к слову, не интересно, «правда это все или нет», нам интересно послание, смысл, ценности житий: не то, что было «на самом деле», а то, чему жития учат нас сейчас. Также и со всеми чудесами: может быть они передают сверхъестественные факты, может они — литературный прием, но суть не в этом различении, а в том, что житие хочет сказать нам своими чудесами. Может быть, жития целомудренно скрывают унижения, страдания мучеников, показывая садизм властей только, так сказать, внешне, высветляя подвиг мучеников и их торжество: но главное же именно в этом — торжество жертв. Это и есть христианство: Бог, замученный и распятый священниками и властями, Бог как страдающая и умирающая плоть: телесность, материальность боли, страдания, смерти — и торжество Воскресения.
Святая Христина, даруй смелость и дерзость жертвам правоохранителей!
Замечательна эта подробность про Аполлона, бога света и муз. Ради него палачи безумствуют в своем садизме. Религия — светлая, прекрасная — покрывает, «освящает» насилие Империи. Мученики же суть свидетели неправды и зла религии и Империи, свидетели Истины, разоблачающей ложь элиты.
Скажем, сановник Империи на проповедь священномученика Аполлинария, ученика апостола Петра, отвечает:
«Не можешь меня переубедить, — возразил Мессалин, — чтобы я стал последователем неизвестного Бога, Которого не признают цезарь и сенаторы».
Опять и опять в бесчисленном множестве житий — гнусная связка религия/власть.
А Аполлинарий в свой черед, осматривая чудесный, красивый храм довольно, скажем так, атеистически говорит:
«Вот сколько золота и серебра по-пустому здесь собрано: не лучше ли было раздать его нищим, чем понапрасну повесить пред демонами?»
Тут вступает экономическая тема. Религия освящает власть, власть защищается насилием, но все это нужно для богатства властвующих — богатства, порождающего нищету подданных. Никогда не стоит забывать этого момента: дело не только в правде жертв и злодействе властей. Дело еще и в социальной подоплеке: во имя какой выгоды власть свирепствует и какой социальный идеал, какое общество предполагает правда жертв? Потребно не только обличить жестокость властей, восславить правду жертв; потребно также проповедовать социальную справедливость.
Мученики, впрочем, не только смело проповедовали, достойно сносили мучения, дерзко отвечали властям и обличали их, но и восставали. Вот эпизод из жития Аполлинария:
«Разъярился мучитель и приказал бить святого по устам камнем. Христиане, видя такую жестокость мучителя, не могли более терпеть (было их великое множество), но, подвигнувшись на гнев, произвели народный мятеж; бросились они на язычников и несколько человек убили; хотели убить и Мессалина, но он, когда заметил начавшийся шум и народный мятеж, испугался и тотчас, схватившись с места, бежал и скрылся где-то в укрепленном здании».
В житии священномученика Валентина находим все то же, но уже с акцентом во-первых, на разоблачении того, что ныне называют гражданской религией, во-вторых, на деконструкции (почти материалистическом разоблачении) религии — религия есть идеология власти, власти со всем её злом:
«Верующий несравненно более приятен Богу чем неверующий, который полагает свою надежду в мирских и ничтожных вещах и почитает за богов изображения некогда живших злых людей, сделанные из дерева, камня или какого-либо вещества. Как возможно допустить, чтобы богами были те, которые, будучи погружены в дурные дела и упражняясь в жестоких мучениях, ни одного часа не имеют свободного от мерзостных беззаконий?»
Мученика Полихрония обвиняют в богохульстве, оскорблении чувств верующих и оскорблении власти (как и большинство мучеников):
«— Ты тот богохульник, который ни богов не почитает, ни царских повелений не исполняет?
Святой епископ, не отвечая ни одним словом, стоял молча. Тогда царь обратился к пресвитерам и диаконам:
— Начальник ваш онемел!
Но пресвитер Пармений сказал:
— Не онемел отец наш, но не желает осквернять своих чистых и святых уст, исполняя повеление Господа нашего Иисуса Христа, сказавшего: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас». Хорошо ли чистые уста осквернять гноем?
Разгневанный Декий сказал:
— Так мы гной?
И тотчас приказал пресвитеру отрезать язык».
Мученика Каллиника обвиняют в неуважении отеческой религии, защищаемой властью:
«— Как ты осмелился, безумец, будучи здесь пришлецом, развращать народ, научая его оставить богов, которые мир сотворили и которых почитает царь, и все власти, и вся вселенная?»
На что Каллиник — как и большинство мучеников — отвечает с издевкой и дерзостью:
«Святой мученик смеялся над мучителем и муками, и громко говорил:
— Ты грозил мне великими мучениями, а налагаешь самые слабые муки. Нанеси мне большие раны, предай лютейшему мучению: ибо я ни огня не боюсь, ни меча не ужасаюсь, смеюсь над смертью, так как жду от Бога моего вечной жизни.
Тогда князь повелел повесить страстотерпца на дереве и строгать его тело железными гвоздями. Так острогали его плоть до костей.
Но святой продолжал смеяться над этим мучительством».
Страшные страдания; но суть житий не в них, а в торжестве жертвы над властями.
В житии Павла и Силы показывается бесовская сущность связки религия/власть/богатство:
«Когда они [апостолы Павел и Сила] были в Филиппах, то изгнали пытливого духа из одной служанки, которая чрез прорицания доставляла большой доход своим господам. Когда последние увидали, что пропала надежда дохода их, то схватили Павла и Силу и повлекли на площадь к начальникам, обвиняя их в том, что они возмущают жителей города. Собралось много народа, а начальники, сорвавши одежды с Павла и Силы, повелели быть их палками. После многих ударов они заключили святых Апостолов в темницу, заковав ноги в колодки».
Вот этого беса религии/власти/богатства изгоняет христианство.
Итак, мученики издеваются над великолепными, богато украшенными храмами. Каков же истинный христианский храм? Житие мученицы Серафимы:
«— Я каждый день приношу Ему жертву, покланяюсь Ему и молюсь Ему и днем, и ночью.
Тогда игемон спросил:
— Где храм Христа твоего? Какую жертву ты Ему приносишь?
Серафима отвечала:
— Жертва, угодная Христу, состоит в том, чтобы я непорочно сохранила в чистоте свое девство, и с Его всесильной помощью привела и других к этому подвигу.
Игемон сказал:
— Это ли церковь ваша и жертва?
Серафима отвечала:
— Нет ничего выше познания истинного Бога и служения только Ему Единому благочестивой жизнью.
Игемон сказал:
— Уж не ты ли сама, как говоришь, церковь для Бога твоего?
Серафима отвечала:
— Так как я соблюдаю себя непорочной всесильной помощью Бога моего, то я поистине Его церковь. В нашем Священном Писании сказано: «Вы храм Бога живаго».
Игемон спросил:
— Но если тебя изнасилуют и растлят твое девство, останешься ли ты тогда церковью для Бога твоего?
Серафима на это ответила словами Священного Писания:
— «Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог».
Истинный храм — чистое тело жертвы, мучимой властями. Здесь затрагивается часто поднимаемая житиями тема сексуального насилия. Истязателям мало пытать, надо унизить, а что же унизительней, чем сексуальное насилие? Но и здесь, конечно, жертва остается чистой и торжествующей в глазах Бога.
В августе Церковь вспоминает покровителя жертв сексуального насилия и харассмента — Моисея Угрина. Попавший в плен влиятельной дамы, он предпочитает немыслимые страдания (вплоть до кастрации), но не поддается навязчивым домогательствам влиятельного человека. Интересно, что житие тут добавляет некий интересный политический момент: на беспутство и вседозволенность элиты — как реагирует Господь, чем отвечает? — восстанием:
«Бог же вскоре послал отмщение за Своих рабов. Ибо в одну ночь Болеслав внезапно скончался и поднялся великий мятеж во всей ляшской земле. Потому что, восставши, люди избили епископов и бояр своих, в числе которых убита была и та, потерявшая стыд женщина».
Убийство епископов и знати — Божье отмщение!
Удивительно в этом отношении житие пророка Илии, «славного ревнителя по Боге, беззаконных царей обличителя», массового убийцы служителей культа, устроителя революции.
Святитель Димитрий Ростовский описывает жизнь пророка как трагедию революционера, формулирует целую политическую теологию государства и революции.
В чем причина распадения единого царства евреев на Иудею и Израиль? — «[царь] оказался тяжелым для подданных своих, ибо отягощал их чрезмерными налогами и работами, жестоко наказывал их, даже не редко отправлял в ссылки; тогда десять колен отложились от него». Царь же Израиля убоялся потерять власть из-за того, что Иерусалимский Храм был не в его царстве, и поэтому предал истинную веру и устроил свою религию, чтобы устранить конкуренцию, так сказать. Итак, святитель Димитрий называет чисто политические причины религиозных распрей Ветхого Завета, отпадения Израиля к язычеству. И тут люди Божьи (здесь пророки, как выше мы говорили про мучеников) борются одновременно с несправедливой властью и нечестивой религией, этой двуединой мерзостью, несущей несчастье, страдание и нищету народу. Илия, великий ревнитель единобожия, вступает на путь борьбы «слыша и видя совершающиеся в развращенном Израиле беззакония: царей — пребывающими в богопротивном нечестии, судей и старейшин — поступающими не по правде; ревностных чтителей истинного Бога претерпевающими всяческие притеснения и гонения, даже до смерти».
Но самое интересное: странная, даже соблазняющая, теологическая диалектика этой борьбы — воистину диалектика этической трагедии революционера (как ее описывал Лукач в «Большевизме как моральной проблеме»): с одной стороны, идеалы свободы и справедливости должны воплощаться свободно и справедливо — это кажется очевидным — но когда большевик или пророк Илия, ревнуя о них, начинают проводить их насильственно, то не отказываются ли они от этого идеала самой практикой воплощения идеала? Святитель Димитрий ясно видит эту проблему и пишет о ней довольно много, вот, например:
«Прежде всего Илия молил Бога, дабы обратил Он грешников к покаянию. Но так как Бог требует от грешных людей добровольного обращения, а в ожесточенных сердцем израильтянах не было такого стремления к добру, то пророк Илия, сильно возревновав о славе Божией и о спасении людей, просил Бога наказать израильтян временно, чтобы хотя таким средством отвратить их от нечестия. Но зная в то же время, что Господь, по Своему человеколюбию и долготерпению, не скор к наказанию, Илия, по великой своей ревности о Нем, осмелился просить Бога повелеть ему, Илии, наказать законопреступников, в той мысли, что не обратятся ли они к покаянию, когда будут наказаны человеком. И неотступно просил о сем Илия Бога, пока не получил просимое от всещедрого Господа: премилостивый Господь, как чадолюбивый отец, не хотел опечалить любимого слугу Своего, сыновне Ему служащего и даже самой малой Его заповеди не нарушившего; но так как Илия во всём был послушен Ему и никогда ничем не прогневал Его, то Он и внимал прошениям и молитвам верного раба Своего, не опечаливая его неисполнением их».
И здесь Господь из любви к любимому слуге своему — борцу с несправедливой властью и нечестивой религией — снисходит к его ревности, к его фанатизму, революционному пылу и позволяет за Свой идеал бороться методами, этому идеалу не свойственными. Вот удивительные слова:
«Страдала вся вселенная. Но все сие произошло не столько от гнева Божия, сколько по ревности о славе Божией пророка Илии».
По ходу борьбы Илия, как мы помним, становится массовым убийцей служителей культа — провозвестником всех будущих революционных антирелигиозных буйств. Но покидает он земной мир, не увидев торжества своих идеалов, уходит как бы разочарованный (повторяю, история Илии — действительно подлинная трагедия). Его преемник Елисей, однако, довершает начатое — подымает восстание против царя: кровавая революция, в ходе которой убивают царя, его мать, и всех членов царской семьи («Израиль, который мы потеряли»).
В чем к слову разница между насилием царей и палачей и насилием Илия, Елисея и Ииуя? В том, что насилие первых есть подлинно насилие, зло, угнетение. Насилие же вторых — тождественное, так сказать, в своем факте с насилием первых — как насилие освобождающее, справедливое, пресекающее насилие первых — прямо противоположно насилию первых по смыслу, по цели. Насилие царей и палачей антибожественно, ибо угнетающе, несправедливо, насилие Илии, Елисея и Ииуя — божественно, ибо освобождающе, справедливо. Но трагедия повторим в том, что в эмпирической данности, в самих фактах насилие первых и вторых неразличимо.
Словами Библии: «так говорит Господь Бог Израилев: «[…] ты истребишь дом Ахава, господина твоего [истребишь правящую династию], чтобы Мне отмстить за кровь рабов Моих пророков и за кровь всех рабов Господних, павших от руки [правящей династии]»». Библия выделяет два насилия: насилие, убивающее «рабов Бога», оно антибожественно; и насилие, инициированное Богом, насилие тем самым буквально божественное, насилие кое есть «отмщение за кровь рабов Бога». Революция есть отмщение Бога.
Святитель Димитрий Ростовский также формулирует важное правило политической теологии. Кто виноват в тех или иных общественных бедствиях, бурях и пр.? — власть. «Когда согрешает один царь, и на всех подданных гнев Божий приходит». Это, к слову, общее место святоотеческой политологии: грехи власти все общество приводят к кризису.
Также на август приходится память пророков Михея и Иезекииля. Не будем расписывать, вот только несколько цитат:
«Он часто обличал израильского царя Ахава в тех же грехах, в каких и святой пророк Илия, т. е. или за отпадение его от Бога в идолопоклонство, или за содеваемые им неправды. Царь ненавидел пророка-обличителя. Переполненный гневом, Ахав велел взять пророка Михея и посадить в темницу и там кормить «хлебом печальным» и поить «водою печальною».
Обличая также притеснения, неправды, грабительства и обиды, причиняемые князьями, судьями и старейшинами убогим и нищим, святой Михей говорил:
— Слушайте главы дома Иаковлева, ненавидящие добро и ищущие зло, не вам ли должно прилагать все усилия, чтобы творить праведный суд? Вы же до того несправедливо притесняете совершенно неповинных нищих и убогих, что содрали с них кожу, истолкли их кости и раздробили тело, — точно хотите вложить их в котел для приготовления снеди. Слушайте же это, главы дома Иаковлева, гнушающиеся правосудием и искривляющие все прямое, созидающие Сион кровью и Иерусалим — неправдою!»
В августе Церковь вспоминает и другую ветхозаветную революцию — революцию Маккавеев. Семь братьев Маккавеев и их мать мужественно стояли за истину и были убиты царем; Иуда Маккавей подымает революцию и выигрывает. Святитель Димитрий, описывая предпосылки их революции, пишет о «властолюбивых первосвященниках», «властолюбии», «корыстолюбии», «грабеже денег, собранных и хранимых для пропитания нищих и странников, вдов и сирот». Опять, опять и опять: несправедливая власть, корысть, прикрывающая их религия и вызванная ими нищета подданных — и люди Божьи, борющиеся с этим. Маккавеи поднимают революцию, гибнут, но правда Божья торжествует — революция побеждает.
Пророки и Маккавеи — Ветхий Завет, мученики — христианство времен гонений, но все те же реалии находим и в эпоху «христианских» властей. Например, житие Олимпиады.
В ее святости выделяется два аспекта. Первый — социальный идеал христианства: «она давала пристанище всем, не имевшим где главу приклонить; о нищих и больных, пораженных язвами, брошенных на улицах и всеми оставленных, она усердно заботилась и вообще не притворно и всецело была предана делу милосердия».
Второй аспект — гонения на нее (от христианских властей, светских и духовных) в одной обойме со Златоустом. Златоуст — обличитель властей, смелый и радикальный проповедник христианского социального идеала: «великого равенства», обобществления имуществ — социалист, как мы бы сказали. Он, в частности, учил, что от Церкви остались лишь знаки, ибо истинная Церковь — та, что живет как первохристиане и монахи, в общности собственности, и такая общность есть исполнение настоящего христианства, и решение всех социальных проблем — «великая благодать». Вот за это Златоуста и его сподвижницу Олимпиаду и гнали «христианские» власти. И вот какой социальный идеал мы просили не забывать, говоря о правде мучеников и неправде властей: за всякой политикой есть социально-экономическое основание. За «политикой» мучеников — «экономика» Златоуста.
Вспоминает Церковь в августе и Василия Блаженного, святого «православной» Московии времен Ивана Грозного (когда убили святителя Филиппа и сколько еще людей). Вот характерный эпизод из жизни Василия Блаженного. Василий просит своего ученика разбить камнем чудотворную (так!) икону. Но зачем? Чудотворная икона — само воплощение православного благочестия. И вот — ее надо уничтожить. Согласно сказанию, Василий прозрел, что «первым слоем» иконы изображен сам Сатана. Мораль проста: в сердцевине победившего благочестия, спокойного и уверенного в себе, сидит дьявол. Юродивый приходит, чтобы его убить.
Юродивый приходит напомнить о Царстве не от мира сего, поэтому в нем самом нет ничего от мира — это нищий сумасшедший голый урод, который бросает вызов властям. Он — глашатай грядущего Христа, идущего разрушить мир сей. Расцвет византийского юродства приходится на расцвет Византии как православной империи; расцвет юродства древнерусского — на расцвет православной Московии. Часто отдельные черты юродского поведения встречаются в монастырях, т. е. в «суперблагочестивых условиях». В юродстве чувствуется усталость от излишнего благочестия, от церковного спокойствия, и жажда по огненному христианству.
Таков, например, и первый юродивый — Симеон Эмесский, чья память тоже в августе. Он приходит в город с дохлой собакой, гасит свечи в храме, кидается там каштанами, опрокидывает продаваемые там хлебы; устроившись продавцом, раздает еду нищим бесплатно; кривляется, играет и скачет среди народа и пляшет под бубен; играет на свирели молитвы; ходит по городу голый; ложится голый к замужней даме в постель; «безумный, глумящийся надо всем, особенно над иноками»; «играл среди бесстыдных женщин срамно щекотавших его, влагавших руки в его недра»; «одна блудница носила старца на плечах, а другая била ремнем»; «в великий четверг, с утра, сидя на торговой площади, ел»; исцелял блудниц поцелуями; клал на плечо колбасу как дьяконский орарь и ел, приправляя горчицей; «ходил с бесноватыми, как один из них»; выигрывал у беса в кости (выпадали три шестерки) и пр. в том же духе.
Важны и такие черты Симеона: «смешил друзей своих нищих»; «ходил со своею нищею братиею», учил:
«молю тебя, брат, никого из нищих, особенно из иноков, не презирай и не укоряй; да знает любовь твоя, что многие из них очищены злостраданием и, как солнце, сияют перед Богом. Так и между простыми людьми, живущими в деревнях и возделывающими землю, ведущими жизнь в незлобии и правоте сердечной, которые никого не бранят, не обижают, но от труда рук своих в поте лица едят хлеб свой, много, между такими, великих святых: ибо видел их приходивших в город и причащающихся Тела и Крови Христовых и сияющих, подобно чистому золоту», «в тот грозный час милосердие может помочь нам больше всех других добродетелей, как написано: «Блажен, кто помышляет о бедном! В день бедствия избавит его Господь».
И умер он так:
«какова была его кончина не знает никто, только Бог и ангелы его: ибо те обычно присутствуют при кончине нищих, совершенно оставленных людьми, как присутствовали на гноище, когда умирал Лазарь, как сказано в Евангелии: «Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово».
Друг нищих, и ангел во плоти, как подчеркивает житие, — оба эти определения важны — глумится над миром сим, в его время уже «христианским» миром сим, в том числе глумится над эмпирическим православием. Юродский глум, «безумие», «беснование» — так выглядит в мире сем ангельское житие, аутентичное христианство. Святость для мира — скандал и непотребство. Пророки, мученики, монахи, юроды — все они суть образцы христианской святости, радикального христианского нонконформизма, борьбы с миром сим.
Этот интегральный нонконформизм — против религии, против власти, против богатства, против семьи, против мира сего как такового виден во всех житиях, но более всего в житиях монахов. Вот, например, тот же Симеон и друг его Иоанн — как они начинали? Весьма, на современный вкус, странно. Житие рисует, казалось бы, наипрекраснейшую картину: два молодых друга, благочестивых и счастливых — один холостяк, живущий с матерью, другой — женат на прекрасной молодой жене. Все хорошо, но вот они решаются стать монахами, и начинается весьма странная история: монашество — наипрекраснейшая вещь на свете, ангельская жизнь на земле, но надо избавиться от помехи — любви к матери и жене? И два друга всячески, с замечательной нежностью и любовью, трогательной заботой и беспокойством — предостерегают: один — от любви к матери, другой — от любви к жене. Но, слава Богу, двум друзьям успешно удалось забыть о любви к матери и жене. Это можно понимать как угодно, но точно не как апологию семейных ценностей:
«И обняв друг друга, облобызались святым лобызанием, и пошли по пути к Иордану, которым действительно, достигли вечной жизни. И устремились с радостью, как Петр и Иоанн к живоносному гробу Христову, укрепляя и увещевая друг друга: Иоанн боялся, чтобы как-нибудь сожаление о состарившейся матери не отклонило Симеона от доброго намерения, а Симеон точно так же боялся за Иоанна, чтобы любовь к молодой жене, подобно тому, как магнит железо, не отвлекла его от предпринятого пути. — Поэтому они обращались друг к другу со словами духовного наставления и утешения».
«Помяни грудь ее, которой она меня вскормила, надеясь иметь от меня помощь и утешение и не получив того, на что надеялась. Не забудь, Владыко, ее сердечные рыдания, причиненные мною, когда я оставил ее Тебя ради. Вспомни, сколько ночей не приходил сон на ее глаза, от постоянной мысли о своем сиротстве и моей юности. О, как сокрушалась она сердцем, глядя на мои одежды, в которые уже не облекалось ее драгоценное сокровище! Помяни, скольких радостей и веселия лишил я ее моим от нее удалением, чтобы служить Тебе, моему и ее Владыке и Богу».
Иоанн и Симеон совершают акт предельного индивидуализма — бросают на произвол судьбы мать и жену ради собственного спасения. Так христианству нужен индивидуализм, разрыв всех связей — для чего? — для акта крайнего коллективизма, в большинстве случаев, чтобы жить в «великом равенстве» монастыря, где есть любовь, но другая, чем в миру (не животная, ограничивающая, а духовная, видящая во всех людях братьев и сестер; и если первая порождая «ценности» семьи и собственности, то вторая внушает «непорочную ненависть» к родным и общность собственности). В данном случае эта вторая любовь возвращается в мир для глума над ним:
«— Нет больше нам, брат, нужды оставаться в пустыне, но, послушай меня, пойдем, послужим спасению других: здесь мы только себе помогаем, а награды за помощь другим не имеем. Не Апостол ли говорит: «никто не ищи своего, но каждый [пользы] другого, еще: угождаю всем во всем, ища не своей пользы, но [пользы] многих, чтобы они спаслись». И еще: «для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых».
Важная деталь: в монастырь уходят, из мира уходят для того, чтобы спастись, но спасение-то невозможно без любви. То есть с обществом порывают, потому что в обществе спастись нельзя, но и без общества (других людей) спастись тоже нельзя: нужно, следовательно, выстроить другое общество.
Например, в житии Поликарпа Печерского находим такую формулировку плодов ухода в монастырь:
«Все плоды духа: любовь нелицемерную к Богу и к братии, радость непорочной совести, мир победы над всякими страстями, долготерпение в несчастиях и печалях, благость в повиновении всем, милосердие в сердечных заботах о бедных, веру непоколебимую в исполнении заповедей, истинную в исполнении обетов, кротость в незнании гнева, воздержание от пищи и питья, обильного и вкусного, и вообще от всех страстей телесных (ср. Гал 5:22–23). Все эти плоды возрастил в блаженном Поликарпе Бог».
Любовь к Богу неотделима от любви к братьям; также и все перечисленные плоды духа суть некое единство аскетических и социальных добродетелей — без этих последних ничего не будет (милосердия, повиновение всем и пр.).
Житие Макрины, казалось бы, очень семейное: многочисленные семейство, давшее так много святых! Преподобная Макрина, сестра двух великих богословов — коммуниста Василия Великого, автора восточнохристианских монашеских правил, и Григория Нисского, первого аболициониста, автора «Увещевания к девству», детей, однако, не родила, и пришла вот к чему:
«Отпустив на волю рабов и рабынь, оставила заботы и попечение этого суетного мира стала Христовой невестой, приняв на себя иноческий образ. Некоторые и из рабынь захотели вместе с ней отречься от мира и пойти в монастырь, и всё у них было общее, одна келья, один стол, одни одежды; всё, нужное для жизни у них было поровну; они служили Господу единодушно, в смирении, кротости и любви, и не было у них ни гнева, ни зависти, ни ненависти, ни презрения, ничего такого, что не было бы угодно Богу».
Отказаться от семьи, отпустить рабов, жить в общей собственности — вот истинная любовь, вот идеал.
Или вот скажем житие преподобной девы Евпраксии. Ее родители — богатые, знатные, влиятельные люди. Они — и такое бывает — добродетельны. Вот каков должен быть подлинно христианский политик: «разумный и в словах и в поступках, мудрый в советах; он давал всегда добрые и полезные указания в делах государственных, кроме того он был добр, сострадателен к людям, милостив к нищим и охотно помогал всем, кто просил его».
Да — богатые, но добродетельные, то есть в логике святости, надо побыстрее от богатства отказаться: «Антигон прославил Бога и начал щедро раздавать свое имение нищим; с супругою же своею он жил, как брат с сестрой, без плотского сношения, во взаимной духовной любви, единодушно и единомысленно угождая Богу».
Тоже — не то что бы образец идеалов семейственности и успешности. Но главное — их дочь, которой мать дает такой совет: «никогда не думай в душе о том, что ты царского рода, и не говори: им следует работать на меня, а не мне на них, но будь смиренна, и будет тебя любить Господь; будь нищей на земле, и будешь богата на небе».
Дочь мать послушала и пишет императору, отказываясь от замужества: «я прошу ваше величество в память моих родителей взять все их имущество и раздать святым церквам и монастырям, нищим, вдовам и сиротам; затем, отпусти на волю рабов и рабынь и прикажи управителям родительских имений простить все долги должникам: исполни всё, как следует, владыка мой, чтоб мне без заботы и препятствия служить Христу моему, Которому я вверилась всей душой».
Опять: рабов на волю, должникам — прощением, богатства — нищим, а самой в монастырь (в общность имуществ). Так выглядит спасение в монастыре, спасение полезным трудом:
«Она трудилась, служа сестрам со всевозможным усердием и исполняя со смирением самую черную работу: мела трапезную комнату и другие кельи, стлала сестрам постели, носила на кухню воду и дрова, варила пищу, мыла посуду, и во всех монастырских службах не было усерднее ее».
Чтобы не создавалось впечатления некой забитости, давайте вспомним напоследок житие великомученика Пантелеимона. Святой «всем оказывал милосердие, когда без платы лечил больных или подавал милостыню нищим, щедрою рукою раздавая нуждающимся отцовское богатство» — вот он опять социальный идеал: святость непременно социальна, материальна, телесна: действенная, действительная любовь к ближним — к их страдающим телам.
Пантелеимон успешен в науках и вообще не «забитый» святой: молодой, умный, именно «успешный» (хоть и закончит мученичеством): «с успехом прошел курс всего внешнего языческого любомудрия, отец отдал его одному славному врачу Евфросину в медицинскую школу, дабы он получил навык в врачебном искусстве. Отрок, будучи восприимчивого ума, легко усваивал то, чему его учили и, вскоре превзошедши своих сверстников, мало чем не сравнялся и с самим учителем: к тому же он отличался поведением, красноречием, красотою и на всех производил приятное впечатление». Но и он становится мучеником, власти его убивают, а Бог прославляет.
Примеры можно длить бесконечно. Но суть понятна: в Древнем Израиле, Римской Империи, Византии и Московии, России и Беларуси, везде, повсюду и всегда — христианская истина одна:
тело мучимой властью жертвы свято, святы страдание за правду и стойкое стояние в правде — вот истина мучеников;
свят христианский нонконформизм, свят дерзкий вызов обществу — вот истина юродов;
бесконечно гнусен союз священников, власть имущих и богатых; свято обличение их, свята революция против них — вот истина пророков;
святы милосердие к бедным, полезный труд и общность имуществ, они суть христианские идеалы и средства спасения души; свят разрыв с грешным социумом и свято созидание социума любви, равенства и братства — вот истина монахов.
Читайте также:
— О Моисее, теологии ветхозаветной революции;
— О социально-экономической теологии в Новом Завете;
— О святоотеческой политэкономии;
