Как вести себя в самый непростой период жизни подростков? Как серьезно отнестись к проявлениям их пограничных и депрессивных состояний, появлению суицидальных мыслей? Книга «Я верю, что тебе больно! Подростки в пограничных состояниях», выпущенная издательством «Никея», написана не психологом и не психиатром. Журналист Анна Леонтьева написала откровенно и «изнутри» историю клинической депрессии своей дочери и долгого, трудного пути к выздоровлению.

Предлагаем вашему вниманию главу из этой книги.

Подросток не знает ценности жизни и фатальности смерти. При этом у смерти есть своя эстетика, и часто она очень привлекательна для подростков. Алексей Козырев, заместитель декана философского факультета МГУ имени М. В. Ломоносова:

«У смерти есть своя мощная традиция, историософия, культура умирания, культура переживания своего загробного существования, и начинается это издревле. Культура ужаса и эстетика смерти всегда были связаны с возвышенным. Возвышенное — отнюдь не всегда прекрасное. Это может быть трагическое, может быть ужасное. Смерть может восприниматься ребенком как таинственный и неведомый океан, в который возможно погрузиться как в некую бездну тьмы, и это и ужасает и вдохновляет одновременно.

В детстве смерть потрясает ребенка, когда он узнает, что мама умрет, что и сам он умрет. Но смерть может видеться ему и как некий опыт, к которому можно прикоснуться — и из которого можно выйти. „Вот умру, все будут очень расстраиваться, переживать, плакать, в том числе и те, кто постоянно меня унижает, наказывает, ставит в угол. А потом я воскресну и скажу: „Вот видите, как вам без меня плохо! Вот видите, как вы меня не ценили, не любили, были ко мне невнимательны! Вот что вас заставила переживать моя смерть!“ Юному человеку еще невдомек, что смерть действительно финальна, что ты не воскреснешь по одному своему желанию в этой реальной земной истории, в жизни твоих родителей и близких, которые будут переживать эту утрату».

***

А порой дети еще ни разу не были на похоронах, ни разу не видели мертвого. Такое бывает, когда родители их оберегали или они никогда не сталкивались со смертью. Многие психологи убеждены, что нужно детям рассказывать все — и о жизни, и о смерти. Естественно, в мягкой форме.

Однажды я разговаривала с врачом-патологоанатомом. Он, будучи специалистом в области-после-жизни, сказал: «Было бы эффективно, если бы подросток с суицидальными намерениями получил представление о том, что смерть на самом деле — это не героично и романтично, а очень страшно и некрасиво».

Или один из психологов рассказывал, как общался на эту тему со священником, который хотел прочитать лекцию для подростков о суициде, о смерти. И даже предлагал короткие ролики о том, что вот, ты умираешь, и как потом страдают родители, — то есть предлагал нарисовать какое-то «посмертное будущее».

Но действенно ли показывать ребенку некрасивость смерти? Многие специалисты считают, что в этом есть очень большой риск! Он заключается в том, что плохая профилактика является пропагандой. Если мы необдуманно рассказываем, показываем подростку, что может произойти после его ухода из жизни, — это будет в лучшем случае бесполезно, «все равно»! В худшем — если своим уходом подросток хотел бы, например, «наказать» родителей, которые, как он считает, его не слышат или не воспринимают всерьез, — это может подтолкнуть его к самоповреждающим действиям: «Ах, вам будет больно? Ну наконец-то вы поймете, каково это!»…

***

Священники думают про Бога, про душу. Родители — как спасти своего ребенка. И мало кто думает о том, что чувствует депрессивный ребенок. Чтобы понять этого ребенка, нужно представить себя им. Вот вы живете в мире тотальной боли, тотального одиночества, и вас никто не понимает, никто не слышит. Вам сейчас больно. «Какая разница,как я буду выглядеть после своей смерти? Мне больно, и главное — заглушить боль…»

Один из подростков в Клинике пограничных состояний рассказал мне о том, что когда он употреблял наркотики, — у него начинались очень-очень страшные видения наяву, галлюцинации, а ночью он видел во сне ужастики. Я удивилась и спросила: «Неужели тебе нужно было это дополнительное обрушение психики, если ты и так чувствовал себя психически очень тревожно, одиноко и депрессивно? Зачем такая дополнительная нагрузка?» Он ответил: «Когда реальность становилась такой ужасающей после употребления наркотика — я знал, отчего это. И такие „объяснимые страшилки“ были менее страшны, чем необъяснимый страх перед реальностью без них!»

То есть ужасы, которые он переживал без химического воздействия на мозг, были более ужасными для него. Как писал в своей исчерпывающей книге о депрессии Эндрю Соломон, это была «замена безрадостного и непостижимого страдания — радостным и постижимым страданием»…

***

Наркотики идут в ход, когда подросток повышает порог чувствительности, если повышается уровень боли. Он как будто временно ее не чувствует. Так же работает механизм депрессии: ты уходишь внутрь себя и не чувствуешь боли или чувствуешь ее меньше. Ты закрываешься для мира, тебя в нем нет. Это непростые состояния, из которых запретом и наказанием не вывести.

И требовать от ребенка, который находится в психопатическом опыте, чтобы он вел себя как здоровый, конечно, бессмысленно. Что такое этот опыт? Где грань между болезнью и здоровьем?

Существуют разные психические нарушения. Даже человек со здоровой психикой иногда бывает в депрессивном настроении. И у здорового человека может произойти какой-то психотический опыт: галлюцинации, пробежала какая-то тень, что-то померещилось — такое бывает, когда психика перегружена. Но мы все с детства знаем, что под кроватью нет привидений, в шкафу не живут домовые. Если в детстве мы в этом сомневались — помните? — взрослые включали свет и вместе с нами открывали шкафы, заглядывали под кровать…

Но вот представьте такую картину. Вы входите ночью в свою квартиру, включаете свет — а свет не включается. И тут промелькнула какая-то тень. И первое, что происходит у вас в голове, — моментальное возвращение хаоса: вы не поняли, что это! И тут же, чтобы это как-то объяснить, вы структурируете пространство вокруг себя: машина проехала, посветила в окно фарами, по стене пробежала тень от дерева… Ваш мозг сразу пытается себя защитить.

А теперь представьте, что человек все время находится в психотическом опыте. Свет не включается никогда.

Но мозг этого человека тоже пытается защититься — и сужает хаос до говорящего цветка, гласа Божьего, чего-то еще. Это становится средством выживания. Это уже другой опыт, другой пласт психической или — если угодно — духовной реальности.

***

В Древней Греции было такое понятие, как «Геркулесовы столбы». Считалось, что за ними ничего нет (Non plus ultra — «дальше ничего нет»). Они отделяли мир яви от мира демонов. Если исходить из этого образа — мир здоровых людей находится до этих столбов. А за столбами начинается мир демонов. И вот психически поврежденные люди попадают «за столбы». И испытывают этот психотический опыт. И для них состояние депрессии — это способ выживать в мире демонов. Психоз, шизофрения — это способы выживать в этом мире за столбами.

«Я разговариваю только с цветком, а не со всем этим миром, который в хаосе растворяется, распадается передо мной». Галлюцинации — способ спасения от полного безумия. Многие аутисты — великие математики, музыканты: в мире математики и музыки они находят структуру, на которую могут опереться. Болезнь является приспособлением к миру хаоса. Депрессия — тоже психотический опыт, восприятие сужается до минимума.

Природа таких аномалий довольно мало изучена, по мнению гештальт-терапии, она имеет в основе ранние травмы — в пренатальный период и в первые два года жизни ребенка. Но это скорее размышления на очень тонкие темы.

Гештальт-терапевт Константин Владимиров:

«Подросток у психотерапевта рассказывает свою историю. Не обязательно это честная история. Есть много защитных механизмов, не позволяющих проникнуть в душу. Даже мы, взрослые, сами себе не можем рассказать всю правду! И тогда я разговариваю не с самим подростком — а с его болезнью. Ведь любая болезнь есть творческое приспособление к той среде, в которой человек находится. Депрессия анестезирует и спасает человека от того ужаса, который он должен, но не может пережить. Если мы начинаем бороться с депрессией, человек начинает бороться за то, чтобы сохранить свое состояние. Выход такой: не столько бороться с болезнью, сколько постепенно взращивать здоровую часть психики.

Девочка пятнадцати лет находится в депрессивном состоянии. Я предлагаю ей представить ее „место силы“. Она рассказывает, что это мрачная пещера в темном лесу, там нет ничего, и она там сидит одна. Я прошу разрешения туда зайти. Потом — развести костер. Она разрешает мне развести этот костер, но когда я ухожу из пещеры — она говорит, что и костер тоже погас. Это просто пример того, как тонко и постепенно можно взращивать ту ранимую, но здоровую часть души ребенка и согревать своим теплом. Ведь где-то он набрался холода, очевидно, что в семье. Кто-то из семьи с депрессивным подростком должен ходить на терапию, чтобы тоже уметь согревать. Таким детям, кстати, полезно находить себе похожих друзей и помогать им, заботиться о них, спасать их. Что они часто и делают, и это очень здоро́во!»

Вот еще образ. Для того чтобы пройтись по полу — я должен быть уверен, что пол твердый, любое движение возможно, если есть опора. В пограничных состояниях подростка его опоры разрушены, и родителям и близким надо формировать реальность этого мира, доказывать: «Что бы ты ни делал и ни чувствовал — я всегда нахожусь с тобой и могу тебе помочь!» Тогда ребенок начинает осторожно двигаться вперед. Но и назад! То есть он может что-то сотворить, чтобы проверить — а правда ли можно доверять? «А если я напьюсь таблеток? Ты меня примешь? Выпью? Украду? Попробую наркотик — ты меня примешь?»

Естественно, от таких шагов назад у родителя начинается паника, он пугается, он кричит, он пытается воспитывать и ограничивать. Ребенок сразу решает: «Он не прошел проверку! Он меня не принял!» — и отходит на шаг назад. Если так произошло — а это нормальная реакция тревоги за ребенка, — надо прийти и честно признаться: «Да, я накричал, потому что я человек, а не совершенство, я очень тревожусь за тебя, люблю тебя! Но я очень хочу делать все возможное, чтобы помогать тебе справляться с твоими состояниями!»

***

Отдельная и очень острая тема для суицидальных мыслей у подростка — когда в семье умер кто-то из самых близких — мама, папа, брат или сестра. И подросток через некоторое время начинает думать о суициде (эта ситуация характерна не только для подростков). Мария Пичугина (Капилина), детский и подростковый психолог:

«Это происходит оттого, что боль утраты, чувство вины перед тем, кто ушел, вызывает потребность воссоединиться с ним. Кажется, что близкий человек ушел — и я должен повторить его судьбу. И здесь очень важно донести до того, кто чувствует эту вину и желание соединиться с ушедшим: „У каждого своя судьба, ты отдельный человек, таким путем ты со своим близким не воссоединишься. Ты поживи еще, порадуйся — и для него тоже. И тогда он будет жить в твоем сердце“. На самом деле когда начинаешь потихонечку разбираться с переживаниями, в которых замешаны и боль утраты, и гнев, и нестерпимое желание быть вместе, то постепенно осознаешь, что то, что могло остаться с тобой, осталось — и это любовь. Это чувство изменилось, но не исчезло. И тогда ты ищешь пути это чувство сохранить, ты перемещаешь фокус».

***

Подростку надо дать представление не о некрасивости смерти, а о красоте, то есть смысле, жизни. У каждого человека в жизни есть сложные и очень болезненные ситуации. Мы все прошли через это. Но тот, у кого есть сохранные социальные связи, говорит: «Я все равно буду жить, потому что у меня много других дел», кто-то, у кого этих связей нет или они ослаблены, говорит: «Для меня все обесценилось». Суицид часто связан с тем, что происходит фиксация на одном объекте и на остальные объекты реальности человек не смотрит, они обесцениваются или изначально не имели ценности. «Нет смысла жизни, и я не знаю, как теперь жить». Если появляется смысл жизни, то суицидальное поведение заканчивается.

Из книги Анны Леонтьевой «Я верю, что тебе больно! Подростки в пограничных состояниях». — М.: Никея, 2020.