Монахиня Елисавета (Сеньчукова) предлагает взглянуть на всем известную библейскую историю с точки зрения Канта. Как, словно фигуры в домино, одна подлость обрушивает за собой следующую, а в результате страдает праведник. И можно ли было все изменить?

У категорического императива Канта есть две формулировки. Одна более известна: «Ты всегда должен поступать так, чтобы максима твоей воли могла стать основой для всеобщего законодательства». Иными словами: поступай так, как хотел бы, чтобы поступали все люди. Другая формулировка даже не нуждается в «переводе»: «Человек никогда не может выступать как средство, но только как цель».

История про казнь Иоанна Предтечи – это история про людей, которые не разбирались в немецкой классической философии. Ну то есть вообще это история одной подлости, но если бы они знали слова Канта, хоть кто-то из них бы попытался изменить сложившуюся ситуацию.

Вот идет светский прием у нравственно нечистоплотного царя. То, что он нравственно нечистоплотен, знают все: у родного брата жену увел. Там, конечно, вся семейка та еще – папаша его, Ирод Великий, тоже за власть поубивал кучу народу. Но с ним хоть «был культ, но была и личность»: действительно, выдающийся царь, многое построил, грамотно решил проблему голода. А здесь – просто развратный и не очень умный плебей, дорвавшийся до власти.

Есть в нем и зачатки благочестия. Ну как благочестия – представьте себе какого-нибудь чиновника, пришедшего во власть из бандитизма, который жертвует на храм и даже советуется с батюшкой. Даже если священник будет ему смело говорить: «Ты, Иван Петрович, зря от жены гуляешь и с конкурентами расправляешься – Бог накажет», – такой человек будет тяжело вздыхать: «Не мы такие – жизнь такая. Помолись, отец, чтобы Бог меня простил».

Примерно та же история была с Иродом. Он очень любил послушать умного и духовного человека, но исполнять его призывы совершенно не собирался.

Итак, светский прием. Дочь жены хозяина – прелестное юное дарование, девушка или даже девочка, возможно, в очаровательном розовом платьице, выходит и показывает свое искусство танца. Тут еще надо понимать, что на Востоке женщинам перед мужчинами танцевать… ну, это некоторая заявка. Предложить девушке таким образом поразвлекать гостей – не совсем прилично, если не сказать «похабно».

Уже тут Ирод поступил, мягко скажем, некрасиво. Выставлять на всеобщее обозрение молодую девицу, причем явно не замуж ее выдавая – это использование падчерицы в качестве средства развлечения. Если все так начнут поступать (то есть если «максима воли» Ирода станет «основой для всеобщего законодательства») – это чревато приравниванием ребенка к рабу.

Но даже если отвлечься от культурного контекста, даже если танец Саломеи – это что-то типа «а сейчас Машенька встанет на табуретку и прочитает нам стишок», происходящее не становится приличнее. Потому что даже если Машеньку зовут невинно прочитать стишок пьяные гости маминого сожителя, Машенька будет испытывать некоторый дискомфорт. Потому что несет перегаром, потому что этот мужик ей даже не родной, потому что мама на помощь не приходит.

Кстати, о маме. Судя по всему, наша Машенька-Саломея уже не в первый раз становится предметом развлечения. Такое, знаете ли, и в наше время бывает, но обычно в совсем опустившихся семьях, и это, слава Богу, уголовно наказуемо. Впрочем, кто сказал, что погрязшая в разврате и пьянстве семейка Иродов не была опустившейся? Так вот, Саломея на предложение пьяного отчима: «Проси, чего душа пожелает!» – не говорит «хочу куклу» или «хочу новое платье» и даже не «хочу цветочек аленький», а… идет к маме. Принимать решение сама она не в состоянии.

Мама быстро соображает, что с этой ситуации можно поиметь. Дорогая шуба на Ближнем Востоке не очень нужна, бриллианты и так есть, новых машин пока не изобрели… О! А уберем-ка мы надоевшего святошу! А закажи мне, доченька, голову этого зануды Йоханана!

Если бы Иродиада знала о категорическом императиве, она бы как минимум задумалась – не попросит ли кто-нибудь когда-нибудь таким же образом и ее персональную голову. Но Кант еще не родился.

Саломея тоже Канта еще не читала – она не смотрит на мать круглыми глазами и не спрашивает: «Мам, ты чего?!», хотя это было бы очень логично (в следующий раз кто-нибудь так и мою голову закажет – могла бы предположить девушка). Она покорно идет к Ироду и передает мамино предложение.

Если бы Ирода хоть немного интересовала судьба девочки, он бы как минимум аккуратно уточнил: «Детка, ты это сама придумала?» Но как же, обещал же, тут же все друганы собрались, еще ржать начнут. Пацан сказал – пацан сделал. А читал бы Канта – понял бы, что ни Иоанну голову отрубать не стоит, по причинам, указанным выше, ни дочку слушать, когда она глупости несет, ни перед друганами понтоваться. Потому что если мы будем выполнять все глупости, которых от нас требуют, все спьяну данные обещания, мир очень скоро погрузится в хаос. Трезвомыслие тут, пожалуй, даже важнее трезвости в ее стандартном понимании, которому на уровне государства посвящен этот день.

Еще одна деталь. Ирод пообещал талантливой девушке все, чего она захочет, «даже до полцарства». Но невдомек древнему царю, что заплатил он гораздо больше. Человек никогда не может быть средством – только целью. Иоанн дороже целого царства, не то что половины (да еще и такого убогого царства, как то недоразумение, которое осталось Ироду под управлением Римской империи).

Ну и наконец, гости. Почему бы, когда Ирод посылает за палачом, кому-нибудь не сказать: «Братан, да ты чо, прекрати! Мы ж понимаем…» Но с гуманизмом в те времена как-то не задалось, и все только хохочут над удачной шуткой. Может, их всех достал Иоанн со своими нравоучениями. А может – они его вообще знать не знают, это для них просто какой-то преступник из камеры смертников. В те далекие времена, если ты не гражданин Римской империи, ты легко можешь попасть в камеру смертников.

Что касается самого Иоанна Предтечи, то у него категорический императив был написан в сердце, но это был единичный случай. Его казнили, а мы в этот день постимся. Такая однодневная голодовка в знак солидарности с жертвой репрессий. Даже не политических, а этических. В напоминание себе и миру, что человек не может быть средством.

Не только, кстати, святой – категорический императив учит нас ставить себя на место человека вообще.