на наш Телеграм
Опыт каждого человека говорит о том, что мир, в котором мы живем, полон боли, страданий и зла. Одна за другой вспыхивают войны, откуда-то взявшийся вирус косит людей, как траву. Самый распространенный вопрос, который возникает у человека после осознания этого опыта, — а где во всем этом Бог? В чем Его действие в этой жизни, Его — Абсолютного Добра, Бога любви?
Философ Игорь Зайцев в нашем цикле «И где был ваш Бог?» знакомит с различными подходами к построению теодицеи — «оправданию Бога».
Холокост максимально остро поставил вопрос о зле и обратил особое внимание на проблему теодицеи. Как возможно настолько чудовищное зло? Как в нем могло участвовать столько людей? Каким образом государство способствовало этому злу? Философ Игорь Зайцев расскажет, как мы можем попытаться осмыслить великую трагедию XX века.
Слово «холокост» с древнегреческого языка обозначает «всесожжение» — массовое жертвоприношение, когда уничтожаются сотни, тысячи жертвенных животных. В XX веке появилось новое значение: «массовое уничтожение нацистами различных этнических и социальных групп». Масштаб этой катастрофы поражает воображение, но самым шокирующим оказывается факт, что подготовлена она оказалась руками миллионов людей. Одни люди организовали фабрику по уничтожению других. Это не были патологические маньяки или социопаты — это были обычные люди.
Античный философ Платон полагал, что зло человек может совершить только по ошибке. Почему? Причиняя зло, я причиняю вред себе самому, а потому никто в здравом уме и твердой памяти не будет творить зло. Христианин Достоевский утверждает иначе: я осознаю зло, но все равно совершаю его и грешу. Мы осознаем грех как грех. А что происходит в душе? Почему мы понимаем, что грешим, но продолжаем грешить?
Федор Павлович Карамазов живет в беспорядке: он постоянно совершает какие-то гадости, да еще и при этом кривляется. Почему он делает это? Мы можем предположить, что он не осознает, что творит, но Достоевский показывает нам, что Федор Павлович все хорошо понимает. Осознавая свой грех, он начинает паясничать еще больше. Старец Зосима при встрече с ним говорит: «Вы бы не стыдились себя так уж сильно». Федору Павловичу очень неприятно.
Всякий человек, совершая грех, понимает, что так делать нельзя. Но он примиряется сам с собой не так, что прекращает грешить и начинает жить разумно, — он превращает свои грехи в какой-то бесконечный цирк на колесах, находя утешение в этом кривлянии. При этом он продолжает себя стыдиться — потому-то Карамазова ранят слова старца.
Лиза Хохлакова — тихая, болезненная девушка — полная противоположность Федора Павловича. Она не совершает такого безобразия, но и она знает, что такое грех. Она умудряется находить определенное наслаждение в воображении зла, не совершая его, но представляя. Она обращается к Ивану, рассказывая ему историю о жестокой помещице, издевавшейся над крепостными. Она говорит: «Если бы я была на месте этой барыни, я бы тоже издевалась над этими детьми и кушала ананасовый компот. Скажите, ананасовый компот — это хорошо?». Она наслаждается своей выдуманной греховностью. Иван же, который сам склонен к таким штукам, хмыкает: «Да, компот — это хорошо», тем самым разделяя «правильность» этого действия.
Что это означает в рамках заданного вопроса «Как вообще возможно совершать зло»? Достоевский сообщает: человек грешит и живет в состоянии наслаждения своим грехом. Это не значит, что у него нет совести — он испытывает наслаждение именно потому, что она у него есть. Напомню, что герои Достоевского — весьма неординарные личности. Нужен определенный уровень образования и воображения, чтобы пройти путем Ивана Карамазова. Это не путь массового человека.
А как среднестатистический обыватель оказался втянут в катавасию с массовыми убийствами?
Позвольте представить вам Джонатана Гловера: это ныне живущий профессор Королевского колледжа, и его книга, посвященная нашему вопросу, называется «Гуманность: нравственная история XX века». Он пытается выявить некоторые закономерности, изучая различные идеологии и пропаганду, приведшие к катастрофическим последствиям.
Так как оказались возможны военные преступления XX века?
1. Унижение
Для того чтобы оправдать насилие над любым существом, его нужно подвергнуть унижению. Нужно снизить его ценность: отпускать шуточки относительно его страданий, заставлять жить в грязи. Эти простые действия превращают человека в животное для других: происходит дегуманизация. Если долго убеждать кого-то, что другой человек похож на таракана, то возможное убийство этого «таракана» скоро перестанет быть проблемой. Гловер отмечает важность языка, которым мы описываем других людей. Пока ты выражаешься о других людях на языке ненависти, ты можешь перейти к действиям ненависти. Тюремная роба — то же самое. Над человеком в робе легче совершить насилие.
2. Идеология
Нацистская идеология говорила, что есть «нормальные» люди — арийцы, производящие великую культуру, а все остальные относятся ко второму, а то и третьему сорту. Путем многократных повторений по радио и в газетах эта идея закреплялась в головах: и потому стало возможно убийство, например, душевнобольных, не отвечающих представлениям о «нормальности».
3. Пошаговая дегуманизация
Здесь в качестве иллюстрации подходит Стэнфордский эксперимент: студентов приглашают поучаствовать в ролевой игре. Случайным образом их делят на арестантов и тюремщиков. В подвале одного из зданий университета организуется «тюрьма». Оказалось, что в течение двух недель образованные, обеспеченные, психически здоровые юноши и девушки кардинально меняются, а тюремщики начинают издеваться над арестантами: заставляют их выполнять бессмысленные действия или применяют физическое насилие. Все знали, что это игра, но они так увлеклись, что эксперимент пришлось прекратить. Таким образом стало понятно, что можно очень быстро вовлечь не только студентов, но и 80 миллионов людей в костюмированную игру «Убей неправильного». А поддержка государства сделает эту трансформацию еще более быстрой.
4. Бюрократическое распыление ответственности
Государство выстраивает процессы принятия решений таким образом, что у каждого конкретного исполнителя возникает иллюзия, что он не несет никакой ответственности за происходящее, а вся ответственность лежит на том, кто находится выше на иерархической леcтнице. «Это не я, это мой начальник». Так человек, не будучи ни садистом, ни вообще злым, становится соучастником чудовищных преступлений.
Неоценимый вклад в осмысление проблемы зла внесла Ханна Арендт: в 1963 году она написала книгу «Банальность зла: Эйхман в Иерусалиме». Эйхман — один из архитекторов системы концлагерей. После окончания войны он бежал в Латинскую Америку, но был отслежен израильской разведкой. Книга произвела скандал: большая часть евреев были взбешены, потому что Арендт не изобразила его исчадием ада, а показала его как банального человека. Это чрезвычайно оскорбило евреев по всему миру.
Но Эйхман действительно повиновался законам: это были законы нацистской Германии. Арендт говорит, что он не фанатик, не социопат — он совершенно обычный человек, четко выполняющий поставленные задачи и стремящийся понравиться начальству. Он искренне верит, что исполнение воли государства — это правильно. «За что меня судить, я же просто делал свою работу, я всего лишь винтик», — говорил он на защите. Но в этом-то как раз его зло и ужас. Его зло неромантично: оно банально и серо.
Каким образом холокост повлиял на религиозный фундаментализм в XX веке? Напомню, что фундаменталисты постоянно стремятся повернуть историю вспять: они хотят вернуться в мифические золотые времена, когда вся жизнь человека была сплошным исполнением религиозных заповедей, и после катастрофических событий многие люди выбрали замкнуться в своем маленьком мире, «чтобы не гневать Бога еще больше».
Шок холокоста чудовищен. Можно понять людей, которые после него выбрали отказаться от мира. Но, может быть, мы не будем закрывать глаза на ужас истории, говоря, что нас нет? Ведь мы — есть.
Подготовила Елизавета Трофимова
