Подпишитесь
на наш Телеграм

 

   ×

В прошлый раз мы рассмотрели католический документ «Все — братья» и православный документ «За жизнь мира», два выпущенных в прошлом году манифеста христианского социализма. В этот раз зададимся более фундаментальными вопросами.

Социализм как богословие

Документы, которые мы рассматривали, в той или иной мере социалистичны, но как социалистически оценить организации, издавшие эти документы, саму ситуацию издания этих документов этими организациями? Отвечая на этот вопрос в манере, в которой мог бы отвечать социалист-материалист-антиклерикал, я отвечу и на вопрос о православности документа «За жизнь мира».

С социалистической точки зрения, Церковь как институт есть один из аппаратов поддержания классового общества. Именно на этом зиждется общественный вес Церквей и — парадоксально — на этом же зиждется вес их антикапиталистических манифестов. Таковые манифесты вообще оказываются заметны и значимы поскольку, постольку Церкви так или иначе обслуживают классовое общество. Это, с одной стороны, нивелирует упомянутые манифесты, с другой — ситуация заставляет задуматься над феноменом христианства и его живучести.

Христианство появилось и развивалось как движение коммунистических (первохристианских и монашеских) общин, как протестное движение низов античного общества (по утверждениям Энгельса, Каутского и других марксистских и не только исследователей). Именно протестность, альтернативность христианства сделали его общественной силой.

Движение со временем произвело административный аппарат (клир). Этот аппарат со временем был встроен в классовое общество (на протесте против коего и появился), начал выполнять функцию его «освящения», поддержания. Этот аппарат стал частью господствующего класса. Административный аппарат — как и обычно — сначала впадает в оппортунизм, затем полностью перерождается и переходит на сторону классового врага, сливается с ним.

Но суть в том, что этот аппарат может поддерживать, воспроизводить себя (и свою функцию «освящения»), только эксплуатируя первичную природу движения, сохраняя верность текстам Нового Завета и Отцов Церкви (то есть текстам коммунистических первохристианских и монашеских общин). Ведь люди подчиняются, верят аппарату постольку, поскольку аппарат основывает свой авторитет на этих текстах. Так возникает долгая-долгая традиция перетолкования этих текстов, сводящих их смысл к полной противоположности первичному. И в результате мы получаем две линии авторитетных для Церкви текстов — первичных коммунистических и вторичных антикоммунистических.

Но так и возникает парадоксальная ситуация: долгие века тексты Писания и Предания, по сути своей коммунистические, были самыми авторитетными текстами культуры, а «идея, ставшая массовой, становится материальной силой», по знаменитой формуле Маркса (кроме того, всегда сохранялось какое-то количество конкретных общин, на практике реализовывавших эти тексты). Поэтому столь многие революционные, эгалитарные движения основывали себя на этих текстах; быть может, поэтому христианский мир — колыбель революций и коммунизма. И поэтому и сейчас (как видим в разобранных нами документах) Церкви могут актуализировать первичный коммунистический посыл.

Сказанное — необходимое, но недостаточное условие для актуализации первичного коммунистического посыла христианства. Достаточное условие — конкретные социальные условия, собственно актуальность коммунистических идей. «За жизнь мира», как мы говорили, — творение американских богословов, и де-факто они транслируют левую повестку нынешнего американского общества, запрос этого общества на левый поворот (в случае с Папой Франциском нужно говорить о латиноамериканском контексте и, шире, вообще о мировом запросе на левизну). Они не смогли бы этого сделать, если бы в христианстве изначально не было бы коммунизма; но также они не смогли бы этого сделать, если бы не позволял контекст. Отсюда и ответ на вопрос, почему Русская Православная Церковь ничего такого не делает: в России говорить ни о каком левом повороте не приходится, все сползает в консерватизм, фундаментализм и т. д. РПЦ, соответственно, тоже.

Извращенные отношения «коммунистическое движение, производящее коммунистические тексты и административный аппарат → аппарат, черпающий из коммунистических текстов свой авторитет → аппарат, исполняющий явно антикоммунистическую функцию» всем нам знакомы. Одно дело — марксизм Маркса и Ленина, другое — Брежнева и Андропова, и совсем другое — Зюганова. Современный православный относится к РПЦ, как современный марксист — к КПРФ. С омерзением или с восхищением — это уж решайте сами. Но ведь мы знаем, что дело не в принадлежности к той или иной организации (несмотря на всю их практическую важность). Быть православным — не означает быть во всем согласным с современным церковным аппаратом. Быть православным — разделять идеи Отцов Церкви первого тысячелетия, а они — как знают все, кто открывал страницы их творений, — все были социалистами, учившими, что собственники — убийцы, что собственность — кража, что надо здесь-и-сейчас устроить обобществленную экономику, ибо именно она — форма совершенной жизни (см., например, краткую сводку их социально-экономического учения).

Те, кто читал Отцов (скажем, Иоанна Златоуста, Симеона Нового Богослова или, если взять посовременней, Игнатия Брянчанинова), знают, что они прямо учили: пусть Церковь сохраняет неповрежденными учение, таинства, строй и пр. Это все лишь «одежды». Такая церковь — «труп», если она не живет в обобществленной экономике (как первые христиане и монахи). Святоотеческое учение: да Церковь нужна как аппарат трансляции сквозь поколения учения и таинств, но и не более. Суть — в практике «все у них было общее». Пусть есть партия, книги вождей и все в серпах и молотах: без практики адекватной теории это ничто, это не марксизм. Вот так и с православием.

Церковь есть один из аппаратов классового общества. При этом ее авторитет зиждется на текстах, коммунистических по сути. Чтобы воспроизводить себя (в своей роли «освящения» господства правящего класса), она вынуждена воспроизводить первичные тексты (несущие антигосподский посыл): вот где причина всей парадоксальности христианства, зазор между коммунистической теорией и антикоммунистической практикой. На теорию просто плевали, когда господству правящих классов ничего не угрожает. Но она всегда актуализируется, когда этому господству грозит нечто. Такой момент, очевидно, мы переживаем ныне. Евангелия в церквях подобно бомбам замедленного действия, которые их рано или поздно взорвут, как писал где-то Бибихин.

Таков, если в самых кратких словах, социалистический взгляд на разбираемые нами манифесты христианского социализма. Но сделаем еще шаг вперед и спросим: возможна ли марксистско-ленинская версия христианского социализма?

Марксистско-ленинский извод христианского социализма

Хотя словосочетание «христианский социализм» для многих (и христиан, и социалистов) кажется оксюмороном, легко показать, что христианский социализм — не только не «ересь», а мейнстрим христианства от Нового Завета до разобранных нами документов. Но, в конце концов, каждый из нас может просто обратиться к соответствующим историческим исследованиям, а мы займемся сущностным вопросом о взаимоотношении христианства и социализма.

Ленин, гений практического, а не догматического понимания марксизма, учил¹, что «борьба с религией» есть вид мелкобуржуазного радикализма, буржуазный материализм, абсолютное непонимание марксизма. Враг — капитализм. Пролетарское движение вообще и пролетарская партия в частности должна включать в себя христиан (вплоть до священников). Бороться с религией — бороться с идеологией, то есть не с первоисточником проблемы — классовым обществом.

Дело в том, что религия, согласно марксизму, есть идеология классового общества. Она объективно порождается им. Следовательно, «борясь» с религией, вы не боретесь с классовым обществом, так как религия — один из типичных вторичных вопросов, на которые любит сводить дело буржуазия, чтобы пролетариат отвлекался от главного — вопроса о собственности. Единственное, что происходит при этом, — отпугиваете верующих от марксизма. Сводить религию к невежеству — «буржуазно-ограниченное культурничество». Нет, учит Ленин, только в победе над классовым обществом, в создании общества бесклассового (при общем участии атеистов и верующих) исчезнут объективные условия порождения религии и всякой идеологии. Религия и идеология вообще — не только «ложное сознание», но нечто необходимое для функционирования классового общества, всегда ему присущее. Пока есть классовое общество — будет религия, когда настанет общество бесклассовое — религия, как и всякая идеология вообще, — исчезнет.

Итак, согласно ленинизму, религиозные вопросы вторичны, первична сама пролетарская борьба. И с этим непременно надо согласиться (левым атеистам и христианам), чтобы не ссориться по вторичным вопросам. И после того, как мы с этим согласились, давайте чуть-чуть продолжим тему религии как идеологии того или иного общественного уклада.

Марксизм, анархизм, либерализм, национализм и пр. — все это учения, рожденные в капиталистическую эпоху. Но ведь это совсем не означает, что они суть идеологии капитализма, «надстройка» капитализма, что они все совпадают по содержанию. Таким же образом дело обстоит и с религией. «Религии» не существует, есть много разных религий. И надо смотреть, какой социальной средой они порождены, чьим классовым интересам они служат.

Идеология есть воображаемое решение социальных проблем, и религия в этом контексте — проверенное средство. И наоборот: революционный проект тоже воображаемый, но важно, что он предполагает в реальности решить социальные проблемы. А религия в своей сути есть несогласие с данностью, есть воображаемое пространство альтернативы миру. Тем самым религия — не только первомодель идеологии, но и первомодель революционных проектов.

Или, во всяком случае, всякий революционный проект размещается в «религиозном пространстве» (несогласии с данностью, постулировании альтернативы данности). Например: реальность такова, что люди не свободны, не равны и не братья друг другу. Идеал свободы-равенства-братства, таким образом, размещается не в реальности, а в воображаемом религиозном пространстве (например, в христианстве). Но это не значит, что идеал свободы-равенства-братства непременно идеология, это означает, что материализовать этот идеал возможно, только уже имея его, то есть уже веруя в него вопреки данности.

Христианство в общем и целом опирается на два источника: Священное Писание и Священное Предание. Сужая, можно сказать так: специфически христианскими текстами являются Новый Завет и писания Отцов. Независимо, от того, верим мы этим текстам или нет, они суть историко-культурные факты. Какова их социальная природа?

Новозаветные тексты порождены низовым движением социалистических общин первохристиан. Святоотеческие тексты (в частности, догматика Церкви) порождены социалистическими общинами монахов. «Экономический базис» источников христианского вероучения — социализм. И что бы ни происходило дальше с христианством, само его вероучение «социалистично». Это каждый из нас может легко доказать, если обратится к новозаветным и святоотеческим текстам. «Собственность это кража», «здесь и сейчас следует обобществить экономику», «все деньги и собственность должны быть общими», «если бы мы выгнали всех чиновников и богачей, оставив лишь трудящихся — жили бы прекрасно», «все обобществить — решить все социальные проблемы» — это и многое другое, вплоть до критики кризисов перепроизводства, можно найти в учении Святых Отцов².

Сама христианская теология социалистична. Два важнейших догмата христианства никак нельзя приспособить к обслуживанию классового общества: Бог как Троица и Бог как Распятый. То есть Бог как «коммунизм» (Три Лица, сообща «владеющих» Божеством) и Бог «воплощенный-материализованный», Бог как низовой активист, несущий весть о Боге-«коммунизме», казненный властями (эти два догмата как-то забываются, когда христианство начинает обслуживать интересы господ: христианство подменяется «естественной религией», где Бог есть Господин — тот, кого в аутентичном христианстве называют князем мира сего, Сатаной.

Да, радикализм христианства исторически снижался, исчезал, обращался в свою противоположность. Так же, как и радикализм марксизма снижался в социал-демократии, исчезал в КПСС, обращался в свою противоположность в КПРФ. Но тексты Маркса с нами, так же, как и тексты Нового Завета и Святых Отцов. Они ждут своего прочтения в нужной, сродной им среде — в движении низов за бесклассовое общество: там они реактуализируются.

Дальше. Материализм бывает разный (скажем, многие возводят материализм к библейскому идоло- и богоборчеству: богов нет, реальность такая, как мы ее видим, в богов не верьте, идолов уничтожьте). Марксистский материализм антиметафизичен. Та или иная метафизика, то есть картина мира в целом, учение о сущем вообще (материалистическое, идеалистическое, неважно) есть функция от способа производства. Марксизм вскрывает классовую природу метафизических систем. Марксизм есть не метафизика (скажем, материалистическая метафизика), а социальный анализ метафизических систем (скажем, материалистической метафизики).

Например, очевидно, что материализм как метафизика есть функция от капитализма, буржуазное отношение к бытию: нет ничего святого, все можно посчитать, все есть только деньги и товары, все есть только голый интерес. «Буржуазия повсюду, где она достигла господства, не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного “чистогана”. В ледяной воде эгоистического расчета потопила она священный трепет религиозного экстаза» (Манифест коммунистической партии). Атеизм и материализм — идеологии буржуазной эпохи, эпохи падения религии. Исторические религии пришли к «мерзости запустения» (посмотрите на православие, чтобы далеко не ходить), новые религиозные движения поражают своей убогостью (сайентологи, мормоны, неопятидесятники и т. д.).

Марксизм, по-хорошему, будучи антиметафизическим материализмом, вообще не должен играть в эти метафизические игры — «каково бытие в целом» (потому что нет науки о бытии в целом). Вспомните, как Маркс в «Святом семействе» и «Немецкой идеологии» бранит своих оппонентов «теологами», хотя все они были «радикальными» атеистами-материалистами (Ленин тут шел за Марксом, как и всегда). Марксизм занимается социальными вопросами, в частности, классовой природой той или иной метафизики. Например: материализм есть метафизика капитализма. Например: христианство есть метафизика социалистических коммун. Например: если материализм есть метафизика капитализма, то логично предположить, что при социализме метафизика будет другая. Или ее не будет вовсе. Может, это будет грядущее свободное христианство, вернувшееся к истинам Нового Завета и Святых Отцов.

По-другому. Материалистический пафос марксизма чрезвычайно важен, он помогает нам не закрывать глаза на реальность, не предаваться фантазиям. Но есть у него (точнее, в тех или иных изводах марксизма, но не в его сути) один минус. Маркс учит, что классовое общество отчуждает человечность человека, делает его вещью, товаром, машиной. Марксизм в конечном итоге борется за возвращение человечности, за «царство свободы». Настаивая на этом, мы рискуем впасть в утопизм, забывая об этом, — рискуем лишиться «экзистенциального» преимущества марксизма. Если марксизм борется только за те или иные социальные, экономические, политические вещи, то это прекрасно, но этого «экзистенциально» не хватает для радикальной борьбы. Социальных, экономических, политических целей при всем материалистическом пафосе марксизм достигает в горизонте грядущего царства свободы возвращенной человечности: эсхатологическая, апокалиптическая, хилиастическая черта марксизма, на которую столь часто указывают. Она есть та соль, то бессознательное желание, движущее марксизмом, вовлекающее людей в борьбу, дающее им цели, смыслы, мечту. Без этого марксизм превращается в дохлую социал-демократию, обреченную сначала на реформизм, затем — на предательство.

Фромм, выдающийся фрейдомарксист (возьмем его, хотя могли бы взять других теоретиков), например, утверждал³, что «Бог» — имя особого психологического опыта свободы, полноты человеческого — лежит в основе и Библии, и марксизма. Ради этого опыта люди борются за социализм, это опыт бесклассового общества, опыт Бога. И вот поэтому мы можем сказать: и христианство, и марксизм есть «надстройка» освободительного движения, ими движет одно желание, они рождены одной реальностью — движением отчужденных от своей человечности людей, борющихся за ее возвращение.

Чтобы наши слова не казались слишком общими, обратимся к великому экономисту Кейнсу⁴ (хотя опять же могли бы обратиться ко много кому еще). Он считал, что большевизм может победить капитализм именно как религия. Религиозная сила большевизма лежала, по Кейнсу, в социально-экономической практике (очевидно, что на уровне теории большевизм религиозен не был; интересно, что большинство современных религий «религиозны» в теории, а на практике «материалистичны»; большевизм наоборот). Капитализм знает только одну мотивацию: «любовь к деньгам». Такая ситуация расчеловечивает человека, лишает его смыслов, целей, мечты, подсекает его экзистенциальное измерение. А большевизм как социально-экономическая практика строил общество, мотивирующее людей иначе: в этом-то его религиозная сила по Кейнсу. Нужна религия на практике, то есть (добавлю от себя) нужно то, к чему призывали Новый Завет и Святые Отцы, — практика социализированной экономики.

Вернемся к реальности, однако. Современная Россия находится в шизофренической ситуации: на деле подавляющее большинство россиян атеисты, агностики, или, говоря более прямо, на религиозные вопросы им плевать. Практикующих христиан — очень мало, а если мы посмотрим, что они там практикуют, то увидим, что большинство практикует язычество. И это выгодно РПЦ как корпоративной структуре: «язычники» ходят в храмы за «религиозными услугами» разного рода, а работники церковной корпорации их им с выгодой сбывают. К слову, если РПЦ — корпорация, а это так, то у нее есть свой пролетариат. И действительно, большинство работников РПЦ отнюдь не богачи, а все барыши достаются епископату. Христианам же («потребителям») тут что-то сделать сложно, ибо они абсолютно отрезаны от влияния на принятие решений, с одной стороны. С другой стороны, корпорация ориентируется на запросы «язычников», кои не нуждаются в переменах.

При этом на уровне государственной идеологии православие занимает непомерно большое место в сравнении с тем мизером, кое оно реально занимает в обществе. Что тут могут сделать христианские социалисты? С одной стороны, ничего: реальное, а не телевизионное христианство маловлиятельно, и, следовательно, выхлоп от «социализации» православия будет небольшой. С другой стороны, раз государство активно использует православие в своих целях, то левому движению, наверное, стоило бы отвечать на это не «буржуазным материализмом», а аргументированным доказательством того, что православие по свой природе так использоваться не может, что оно само — «левое». Нескольких цитат их Святых Отцов тут вполне бы хватило. И это, пожалуй, все, чем мог бы пригодиться христианский социализм левому движению в России.

А вот христианству социализм нужен. Действительно, не очень понятно, зачем бороться с религией, если атеизм — господствующее мировоззрение уже несколько веков. Капитализм уничтожил христианство, он не дает никакого места христианству, христианскому отношению к людям, обществу и т. д. Он превратил Церковь в корпорацию. Христианам жизненно необходимо сломить капитализм, чтобы была возможна реализация христианства, истинная Церковь. Хотя вслед за многими христианскими мыслителями (Соловьевым, Лосевым и др.) можно считать капитализм особым этапом христианской истории: Средневековье было эпохой формулирования христианской программы, капитализм выполняет негативную функцию разрушения языческого мира своими атеизмом, материализмом, уничтожением сословий и пр., а социализм будет позитивным этапом строительства христианского общества. Тем не менее, с христианской точки зрения, капитализм совершенно неприемлем.

Нравственной, даже «догматической» обязанностью христиан является борьба с капитализмом, борьба за добродетельное, то есть справедливое, то есть социалистическое общество. Не на уровне символов, а не деле, как кто-то удачно сказал, нам не нужна Библия в государственных учреждениях, нам нужны библейские принципы в государственном устройстве. Неверующие социалисты должны лучше подумать об экзистенциальном (антропологическом, психологическом, «религиозном») измерении социализма. Думать над тем, что материализм — капиталистическая идеология. Но христиане обязаны быть социалистами.

Все противоречия между первичным посылом христианства и вторичными его искажениями вызывает вопрос о Реформации. С другой стороны, рассуждая о православии и католичестве, подмывает вспомнить оставшуюся неназванной третью из крупнейших христианских конфессий — протестантизм. С третьей же стороны, надо же, наконец, вернуться из нашей воображаемой антиклерикально-атеистической позиции к реальной православно-христианской.

Православная Реформация?

Известный телеграм-персонаж «батюшка Лютер» не так давно предложил обсудить возможности «православной Реформации». И прежде всего, нужно сказать, что реформация в России уже произошла: синодальное православие было нашим англиканством, поповское старообрядчество — нашим лютеранством, беспоповское — нашим кальвинизмом, хлысты — нашими харизматами и т. д.

Она и не могла не произойти, ибо реформация есть не что иное, как переформатирование христианства в условиях победившего капитализма (привет Веберу и пр.). Россия при царе Алексее крепко вошла в капиталистическую мирсистему на правах ее полупериферии: крепостное право как инструмент выкачки зерна в ядро мирсистемы; колонизация Украины, Сибири; создание модерного государства при Петре; Церковь как «духовная коллегия»; поместные Церкви как Церкви национальные (чисто протестантский принцип). Ясен тогда конфессиональный расклад: собственно протестантизм — идеология гегемона (Голландия, Англия), «контрреформированный» католицизм — идеология прочих стран ядра, православие — полупериферии. Русской Православной Церкви не нужна Реформация, ибо она уже реформирована — к огромному сожалению, и нельзя переоценить масштаб катастрофы никонианской реформы и петровской революции.

«Батюшка Лютер» верно увязывает историю Церкви с основным потоком истории: сейчас мы в реакции, обновление возможно лишь при смене политической конъюнктуры и пр. Мы только расширим его подход: синодальное православие было формой Церкви при начинающейся капиталистической модернизации России — РПЦ как ведомство православного исповедания.

Ныне, вообще говоря, та модернизация закончена. Россия полностью стала обществом современного типа (пусть и не первого сорта), и поэтому РПЦ — лишь «бюро ритуальных услуг». Капиталистической стране — капиталистическую Церковь (Церковь как фирма). Нынешняя реакция пытается лепить из РПЦ «ведомство православного исповедания». Получается глуповато, нелепо, именно потому, что такая роль более не соответствует социально-экономическим реалиям современности. И поэтому с грядущей политической либерализацией можно ожидать окончательного превращения РПЦ в «бюро ритуальных услуг», в одну из частных корпораций (ибо при капитализме и не может быть чего-то помимо этого). Грядущее церковное обновление будет именно улучшением качества оказываемых услуг, улучшением менеджмента, пиара, поиска новых клиентов и т. д. «Церковный либерализм» есть идеология превращения РПЦ в эффективную, современную корпорацию, «церковный консерватизм» — идеология сохранения РПЦ как государственной монополии.

Язык богослужения, как и все частности богослужения, даже чаемое возрождение общинности, — в конце концов, частные проблемы. Главная проблема — то, что потребители (миряне) и работники (рядовой клир) РПЦ не имеют никакого влияния на принятие решений. Бороться надо, в первую очередь, за соборность, демократизацию. А там уже церковный народ свободно сможет решить, что ему в Церкви обновлять, а что нет. Это главное, иначе мы получим пусть и обновленную, но все ту же корпорацию. Поэтому частные споры о языке и пр. уводят в сторону от главной проблемы — отсутствия соборности и, следовательно, отсутствия соборного творчества, соборной жизни. Даешь превращение корпорации РПЦ в кооператив! Церковь снова — спустя века — должна стать Церковью бедных в том буквальном смысле, в котором об этом говорили Отцы: имущество и деньги Церкви принадлежат бедным. Церковь снова — спустя века — должна стать экклесией, общиной братьев и сестер.

Апостольская преемственность, хранение ортодоксии, литургическая жизнь — все это, как считал Иоанн Златоуст, «пустые знаки» Церкви⁵. Как считал Симеон Новый Богослов, «только одежды»⁶ Церкви. Как считал Игнатий (Брянчанинов), — только «внешность» и «мертвое тело»⁷ Церкви. Поскольку Церковь сохраняет апостольскую преемственность, ортодоксию, литургическую жизнь, мы сохраняем ей верность, но и не более. Так учили Отцы. Но совершенная жизнь — «общая жизнь», «благодать равенства», где «нет моего и твоего» — первохристианский и монашеский «коммунизм». Вот подлинная церковность, аутентично христианская жизнь. Так прямо учили свв. Иоанн и Симеон; свт. Игнатий говорил о настоящей духовной жизни монашества, то есть де-факто о монашеском «коммунизме»⁸. Выбор между консерваторами и либералами ложен, ибо обе церковные партии говорят о разных формах одного и того же «трупа» церкви. Нужно, как считали лучшие богословы XX века, возвращение к Отцам, то есть к «коммунистам», если переводить задачу неопатристического синтеза на социально-экономический язык, с языка теоретического богословия на язык жизненной практики.

В первохристианских и монашеских общинах — общая собственность, общая жизнь, и это и есть подлинная христианская жизнь, как учат апостол Лука, святые Иоанн Златоуст, Симеон Новый Богослов (Василий Великий, Амвросий Медиоланский и большинство древних Отцов)⁹.

И, как писал Федоров, хорошо, что православие — «мертвая религия»¹⁰. Как «мертвое» и «немое», православие смогло сохранить «коммунизм» ортодоксии в теории и монашества на практике (этого последнего, впрочем, кажется, на данный момент, сохранить таки не удалось). К счастью, никонианская и петровская реформация, несмотря на все потрясения, ей вызванные, не затронула ядра православия (догматики и таинств — хотя стиль богословствования и богослужения существенно тогда исказился и во многом искажен до сих пор).

Если бы православие было «живо», активно, оно бы утеряло эти сокровища, как католики и протестанты. Следовательно, функция православия — сберечь их до те пор, пока они снова не станут востребованы, то есть после капитализма. Ибо суть религиозной истории последних веков — вообще говоря, убиение религии, рост атеизма-материализма-позитивизма с их коррелятом религиозной убогости. Капитализм не уничтожает религию полностью, но он делает ее невероятно убогой. Религии, появившиеся при капитализме, — мормонизм, иеговизм, сайентология, нью-эйдж, фундаментализмы всех видов — чрезвычайно, до боли, до отвращения интеллектуально, психологически, эстетически убоги. Поэтому старообрядцы поначалу были правы: не надо ничего менять, надо только хранить, ничего не терять. Если мы позволим сейчас что-то сменить в православии — это не приведет ни к чему, кроме убогости и мерзости, то есть ко все более эффективной корпорации РПЦ. Разве нам это нужно?

Иначе все благие начинания православных «либералов» вроде русификации богослужения не послужат возрождению Церкви, но будут служить ее осовремениванию в смысле обуржуазивания, оставления подлинной церковности. Несомненно, что богослужение должно быть понятным и вестись на родном языке, но так же несомненно, что в тяге к русификации, в каком-то фетишизме русского языка богослужения, характерного для «либералов», чувствуется неприятие «странного» языка Церкви, «странных» одежд ее служителей, «странных» ее обрядов. В конце концов, чувствуется неприятие «странности» Церкви как таковой, которая (странность) худо-бедно, но являет вечную неотмирность, несовременность, небуржуазность Церкви.

«Протестантизм восточного обряда» — пугало и клише, но надо согласиться, однако, с тем, что многие наши «церковные либералы» не любят роскошной странности православия — именно по тем же социально-психологическим причинам, что и протестанты. «Литургическая машина» должна оставаться роскошно-странной и явственно небуржуазной, чтобы являть неотмирную истину христианства, образ нездешнего бытия, «бытийную альтернативу», как сказал бы Хоружий. И мы должны оставить все как есть, пока Церковь не возродит внутри себя подлинную церковность, которая только тогда, может, и найдет новые формы богослужения. Наше же поколение — не будем себе льстить — все только испортит, потому что наше поколение не знает никакой христианской социальности, никакого образа нездешнего бытия, которые могли бы отлиться в новые формы богослужения.

Нужно, чтобы снова забили родники живой жизни церковности — родники «коммунистических» общин. Нужен не «труп» Церкви — даже и прекрасно украшенный, и эффективный, и современный, — но подлинная церковность первохристиан и монахов: общая жизнь. Тогда изнутри живой жизни может и явиться новое соборное творчество. А до тех пор наша цель — только бережно хранить то, что пока не потеряно, и по возможности возвращаться к дониконовскому и допетровскому «стилю» в церкви, насколько окажется возможным при ликвидации синодальной реформации. Ибо литургическая жизнь есть машина воспроизводства некоего опыта в отсутствие настоящего своего опыта. С нашим опытом мы создадим «литургическую машину», воспроизводящую опыт буржуазного субъекта вместо опыта субъекта христианского (потеряем даже и «пустые знаки» и «одежду»). И поэтому пока нам ничего менять в литургической жизни не надо, ибо она — последнее, что нас как-то еще держит хотя бы рядом, хотя бы в воспоминании с подлинным церковным опытом.

Нам нужна, иначе и проще говоря, не только политическая демократизация церкви, но и социально-экономическая. Если христианство вернулось в свои первые времена как сеть маленьких общин в огромном океане нехристианского мира, то общины эти должны быть как у первохристиан — с общей собственностью и деньгами (насколько это возможно — такое скорее было только у иерусалимской общины и потом у монахов), с взаимопомощью, с реальной любовью друг к другу на уровне живой жизни. В таких общинах рождается подлинная церковность. Нам нужен не батюшка Лютер, а батюшка Мюнцер, и еще лучше — батюшка Златоуст и батюшка Новый Богослов.

Нужно двигаться «вперед к Отцам», нужна не Реформация, а верность Отцам, верность православию, верность Церкви. Две функции Церкви — «пустые знаки», хранение ортодоксии и таинств — должны быть стопроцентно соблюдены. А ведь реформация была в первую очередь оставлением, поруганием и того, и другого. Но от знаков (при бережном и почтительном их хранении) надо пройти дальше — к подлинной церковности, к общей жизни во Христе.

Георгий Федотов, один из самых трезвых и проницательных православных мыслителей XX века, справедливо указывал¹¹, что и вероучитальная авторитетность Церкви, и ее власть совершать таинства проистекают из ее соборности, из ее социальности. Ведь если вероучительную авторитетность понимать не социально, то по необходимости придешь к папизму. Но православие не папизм, а соборность, и вероучительная авторитетность Православной Церкви — от соборности, от социальности. Также и совершение таинств совсем не обязательно было бы понимать как функцию от соборности: язычники, оккультисты совершают свои ритуалы часто вне собраний, не санкционируя социальностью. Но Православная Церковь совершает таинства именно как Церковь — то есть собрание, община: социально. Так обе функции Церкви суть функции от ее особой социальности, соборности. И поэтому подлинное церковное обновление — не в смысле обновленчества, а в смысле подлинной церковности — возможно только на позиции жесточайшего консерватизма, принципиальнейшего антиреформаторства.

Оно есть возвращение к Отцам, к вечно радикальной и новой христианской Вести. Максимум православности — отбрасывание протестантизма и католицизма, накипевшего на теле православия за последние века.

Закончим на цитации Федотова (не придавая уникальности его мысли — это просто один из примеров «социализма» русской православной мысли XIX-XX вв.):

«Ни в одной культуре, кроме христианской, никогда не вставал и не мог встать социальный вопрос в нашем смысле слова. Он является практическим выводом из постулата христианского братства. Подлинный религиозный первофеномен христианства — усмотрение Христа в любви, соединяющей братство учеников. Сама по себе любовь может и не принимать социальных форм. Но в христианстве, именно дано религиозное обоснование общественности. В тайне Троичности указана полнота совершенства. Коммунистические черты встречаются во всяком союзе, рождающемся из любви (между любящими и супругами, во всякой дружной семье, между преданными друзьями, среди первых христиан). Совершенный идеал братской христианской жизни есть коммунизм любви. [Только в в Новое время] впервые после полутора тысячи лет христианской истории — церковь принимает сторону богатых против бедных. Прекращаются обличения богатства, и социальная проповедь сводится, главным образом, к проповеди покорности, обращенной к бедным. Новый стиль христианства был изменой и древним, и средневековым его традициям. И наказание не заставило себя ждать. До конца XVII века все социальные движения низших классов шли под знаменем христианства, иногда церковного, иногда сектантского, — но сохраняя религиозный характер. С французской революции впервые социальный идеал, каково бы ни было его именование, — свобода, равенство, социализм, — получает антихристианское, под конец даже атеистическое острие. Социализм — во всех главных его направлениях, особенно в России, враждебен христианству и даже всякой религии. В России коммунизм ведет против религии открытую войну. Это плод печальной истории последних столетий и забвения социальных основ христианства. В обличении социального зла социалисты и даже коммунисты нашего времени не могли превзойти отцов IV века. Даже прудоновское «собственность есть воровство» мы слышим из уст Златоуста и Василия Великого».

[Первоначальные версии разделов этого и предыдущего текстов «За жизнь мира», «Статус Константинопольского Патриархата», «Социализм как богословие» были опубликованы в ВК-сообществе Redoutable, раздел «Православная Реформация?» в телеграм-канале Christian Intellectual Review, раздел «Марксистско-ленинский извод христианского социализма» во втором номере журнала «Эгалите». Раздел «Все — братья» публикуется впервые.]

1 Статьи «Социализм и религия», «Отношение рабочей партии к религии».

2 См. нашу статью «Политэкономия Святых Отцов», где реконструируется социально-экономическое учение Св. Отцов, показано, что оно есть социализм, и поскольку ему учат большинство Отцов оно обязательно для всех тех, кто хочет считать себя членом Православной Церкви.

3 «Вы будете как боги», «Догмат о Христе», «Здоровое общество», «Психоанализ и религия», «Человек для себя» — на самом деле чуть не в каждой своей работе.

4 Статья «Беглый взгляд на Советскую Россию».

5 Беседа 36 на 1 Кор.

6 Послание об исповеди.

7 Цитируется в «Путях русского богословия» Флоровского.

8 Поскольку, как писал свт. Игнатий в «Письмах к мирянам», аутентичного христианского живого опыта нет более «не только посреди мира христианского, нет даже в монастырях», и для современных христиан «руководство писаниями отеческими сделалось уже единственным руководством». А «отеческие писания» суть произведения монашеских «коммунистических» общин — и как раз их-то больше по свт. Игнатию и нет.

9 О свв. Василии, Златоусте и Новом Богослове как «коммунистах» см. со множеством ссылок на их писания уже упоминавшуюся статью. У свт. Амвросия см. его такие писания как «Слово о взаимной любви христиан», «О Товии», «Об обязанностях священнослужителей». С ап. Лукой все ясно, из его Деяний: «У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее».

10 «Различия эти [Западной и Восточной Церквей] представляют не противоположность, а скорее крайность развития Латинской Церкви, до которой могла бы дойти и Восточная, если бы, к счастью, жизнь в ней не замерла» в книге «Вопрос о братстве…».

11 В сборнике «Христианин в революции». Дальнейшие цитаты даю из этого сборника.