на наш Телеграм
Надо помнить, что в России не отменена смертная казнь, на нее лишь наложен мораторий. В 23 странах мира в 2017 году применялась смертная казнь.
Смертная казнь на деле стоит в центре богословия: Бог был убит людьми через смертную казнь. Смерть человека в руках Бога, следовательно, тот, кто убивает, заступает на место Бога; государство, считающее, что оно вправе «законно» убивать, тем самым считает, что оно — Бог. Ветхий Завет допускает смертную казнь; но Ветхий Завет исходит из теократического устройства общества; кроме того, Иисус разделил кесарево и Божье. Можно провести аналогию с жертвоприношениями: Ветхий Завет их вменяет, а после Пасхи они прекращаются: Храма больше нет, а у христиан — Бескровная Жертва. Государство-Бог: так оно и было, когда распяли Иисуса: распяли именем самообожествленного императора (после мучеников будут убивать за то, что они не признавали в императоре Бога). Государство, оставляющее себе право «законного убийства», делает из себя идола, в пределе хотящего себе всю нашу жизнь — всю вплоть до возможности ее прекращения. Следовательно, смертная казнь — языческое жертвоприношение.
Чувствительность христиан — и ее потерю — к смертной казни прекрасно иллюстрирует известный эпизод из Повести временных лет. Новообращенный князь Владимир «убоялся греха» и не казнил преступников. Лишь епископы — достаточно «давно христиане», чтобы не быть шибко чувствительными — отговорили его от отмены смертной казни. Вот разница «первых христиан» (ведь Владимир — «первый христианин» Руси) и «непервых»: чувствительность к некоторым вещам теряется.
Собрали для вас материалы о отношении к смертной казни той религии, чей Основатель был казнен: два романа, восемь фильмов, различные философские и богословские тексты и несколько воспоминаний.
Два романа
«Синева небес» Соно Аяко — роман, как нельзя лучше подходящий к нашей теме. Серийный убийца — кого, казалось бы, как не его, убить? Рядом с ним — христианка. Главным «событием» романа Соно делает не преступления маньяка, а милосердие Юкико, ее — скромную, незаметную, совсем не героическую — христианскую любовь к ближнему, который — да — может оказаться и серийным убийцей.
«Даже если его ждет смертная казнь, все равно он должен до самого последнего мига ощущать тепло заботы. Нельзя оставлять человека наедине со смертью. Ни один человек не должен умирать в одиночестве».
«Последний день приговоренного к смерти» — великий роман и великий манифест против смертной казни. Гюго с удивительной мощью описывает последние часы приговоренного к смерти; мы не знаем, виновен ли приговоренный, не знаем и его имени, знаем только, что сейчас его убьют «по закону».
Гюго в предисловии пишет: «Хорошо умыть руки, но важнее сделать так, чтобы не проливалась человеческая кровь» (понятно ли, на какого судью и на Какого подсудимого указывается здесь?). Гюго продолжает: «Здание будущего общества не рухнет оттого, что не будет этой постыдной подпоры. […] вам предстоит быть свидетелями преобразования уголовного кодекса, который проникнется Христовым законом и озарится его благостным светом. […] Маслом и бальзамом будут врачевать раны, которые прижигали железом и огнем. То зло, на которое ополчались гневом, начнут лечить милосердием. Это будет просто и величаво. Вместо виселицы — крест. Вот и всё».
Фильмы
«Мертвец идет» Тимоти Роббинса — приговоренный к смертной казни и монахиня (по ее мемуарам был снят этот фильм). Не будучи в силах отвести от приговоренного меч мирского правосудия, монахиня пытается помочь душе человека, на которого мир махнул рукой. Ее вера — единственное, что удерживает эту душу от бездны отчаяния и зла. Этот проникновенный фильм получил множество наград.
«Наше счастливое время» (или «Страстной четверг») Сон Хэ-сон — фильм про страдание, грех, милосердие, любовь. Тетка-монахиня «тащит» свою обеспеченную, но несчастливую племянницу в тюрьму, где она помогает заключенным. Племянница, пытавшаяся убить себя три раза, знакомится там с человеком, убившим трех людей и приговоренным за это к смерти. Фильм — что называется, «дорама», то бишь корейская мелодрама, со всеми примечательными для этого жанра свойствами, при этом глубокая, пронзительная.
«Причина жить», или «Сегодня» (2011) Ли Чжон Хян. Да Хе теряет в автокатастрофе своего жениха. Виновник — 15-летний подросток. Христианка, она прощает его, просит суд помиловать его. Через год Да Хе начинает снимать фильм про судьбу помилованных, спасшихся от смертной казни. Она уверена, что смертная казнь — легализованное зло. Но узнав, как сложилась жизнь виновника смерти ее жениха, Да Хе начинает сомневаться в своих идеалах…
«Короткий фильм об убийстве» — расширенная версия одного из фильмов «Декалога» Кшиштофа Кесьлёвского («Появление “Декалога” — и это стало ясно почти сразу — было событием в культуре, равным появлению, скажем, Сикстинской капеллы», как отзывался О. Дорман). Три случайных человека: убийца, его жертва и адвокат. Кинокритик Сергей Кудрявцев писал о фильме:
«Яцек, который в порыве бессмысленной жестокости убил таксиста, — конечно, преступник, нарушивший закон. Но, по версии польского режиссёра, общество, которое шаг за шагом подталкивало юнца к совершению преступления, само превращается в более жестокого, изощрённого убийцу. И методично, согласно продуманному, многократно апробированному распорядку, своеобразному ритуалу жертвоприношения (или «заклания агнца», «убиения младенца») приводит в исполнение смертный приговор о повешении. Значит, призыв «Не убий» должен быть отнесён и к институту подавления, наказания, умерщвления — процессов не сиюминутных и стихийных, а поставленных на строго регламентированный поток.
[…] Дело слепого случая — и невиновный станет виновным, адвокат поменяется местами с подзащитным, а убиенный при ином раскладе сам мог бы быть убийцей. По сути, неизменной выглядит лишь карающе-смертоносная роль государства, явно присвоившего себе демиурговы функции».
«Танцующая в темноте» — один из самых удачных фильмов Ларса фон Триера, может быть, самый пронзительный. Входит в «Трилогию о Золотом сердце». Добрая, невинная («святая») работница Сельма, полуслепая, пытается достать денег для излечения своего ребенка. «Жестокий мир» мешает ей это сделать: здесь совершенно прекрасна свойственная Триеру прямолинейность: мать хотела накопить денег сыну, а общество ее убило. Вот так просто: маленький человек и такое большое общество. Героиню бросят в тюрьму, осудят и казнят.
«Город мальчиков» Нормана Таурога — классика кино. Основана на реальных событиях. Пять номинаций на «Оскар» (два — приза). Своего рода христианская «Республика Шкид» — католический священник создает приют для трудных детей. Эта идея пришла священнику после исповеди приговоренного к смертной казни. Священник против несправедливой Системы.
Следующие два фильма не проблематизируют смертную казнь, но вводят ее как свой финал.
«Ангелы с грязными лицами» — фильм 1938 г., общепризнанная классика. На первый взгляд, это обычный голливудский фильм, гангстерская драма, каких тогда было много (и чисто внешне, опять же, это шедевр данного жанра). В «Ангелах» мы, однако, видим, как, блестяще исполнив внешние черты жанра, создатели перевернули его суть, грубо говоря, «разоблачили» гангстерскую драму. Сюжет следующий: два подростка, Рокки и Джерри, совершают кражу, Рокки из них попадается. Вследствие этого Рокки становится бандитом, Джерри — священником. Это зачин. Бессмысленно рассказывать весь фильм, опишем лишь его гениальный финал. Пережив множество перипетий, Джерри оказывается приговоренным к смерти. Рокки, после той первой кражи сделавший делом своей жизни борьбу с криминалом и его популярностью в тогдашнем американском обществе, просит у Джерри невозможное: перед смертью не вести себя как герой, а унизиться, выглядеть «трусливой крысой», тем самым развенчав миф о «бравых бандитах». Так гангстерский фильм оборачивается историей про смирение, уничижение, про «быть посмеянием и позорищем миру».
«Место под солнцем» (1951) Джорджа Стивенса — фильм, снятый в лучших традициях старого американского кино, с очень мощным сценарием. Парень из сельской глубинки, воспитанный в строгом христианском духе, нашел работу в городе, где заводит роман с простой девушкой. Однако потом заводит роман с девушкой из «аристократии». Так грехи блуда, обмана, тщеславия, сребролюбия, трусости сплетутся в клубок и приведут героя к смертной казни. Весьма реалистичная и хорошо разработанная история «развития» греха. «Кто верой в Меня живет, тот и будет жить вечно» —заканчивает молитва этот фильм.
Философия, богословие, мемуары
«Основы социальной концепции РПЦ» хотя и оговариваются, что «указаний на необходимость ее [смертной казни] отмены нет ни в Священном Писании Нового Завета, ни в Предании и историческом наследии Православной Церкви», все же указывают, что «отмена смертной казни дает больше возможностей для пастырской работы с оступившимся и для его собственного покаяния. К тому же очевидно, что наказание смертью не может иметь должного воспитательного значения, делает непоправимой судебную ошибку, вызывает неоднозначные чувства в народе. Сегодня многие государства отменили смертную казнь по закону или не осуществляют ее на практике. Помня, что милосердие к падшему человеку всегда предпочтительнее мести, Церковь приветствует такие шаги государственных властей».
«Смертная казнь: за и против»— сборник работ дореволюционных и перестроечных авторов: история смертной казни в России и на Западе, мнения криминалистов, христианское осмысление проблемы. Многие нижеприведенные тексты включены в этот сборник.
Владимир Соловьев, великий христианский философ, тематизировавший «христианскую общественность», был выслан из Петербурга и уволен из университета за речь против смертной казни: русский царь, как правитель христианской империи должен был помиловать террористов, убивших его отца. Христианский царь не разделил логику христианского философа и не помиловал приговоренных. Вот эта речь.
В главном труде Соловьева «Оправдание добра» есть глава «Уголовный вопрос с нравственной точки зрения», где много места уделено проблеме смертной казни:
«По истинному понятию о наказании положительная его задача относительно преступника есть не физическое его мучение, а нравственное излечение или исправление».
Его же текст «О смертной казни»:
«Учреждение смертной казни есть последняя важная позиция, которую варварское уголовное право (прямая трансформация дикого обычая) еще отстаивает в современной жизни».
«Жизненная драма Платона» — замечательное произведение Соловьева, эссе о жизни и учении Платона. Драма Платона в убийстве — казни! — Сократа. Столь ужасное, совершенно бессмысленное убийство Сократа открывает глаза молодому Платону: в мире правды нет. Она тогда не в нашем, неистинном мире: она в ином мире — мире идей. Так родился платонизм. Но как тогда жить? Что делать? Здесь трагедия Платона: сконструировать здесь, своими руками «в Сиракузах и на Крите», руками тиранов идеальное Государство. Поддавшись на это искушение, уже стариком, Платон пишет «Законы» — апологию не Сократа, а его убийц, апологию богов и полиса (с прямым указанием смертной казни за оскорбление богов и законов — обвинение, которое вменяли Сократу).
Бердяев в «О назначении человека» рассуждает о нашей теме так:
«Смертная казнь есть древний инстинкт кровавой мести и человеческих жертвоприношений, принявший цивилизованные государственно-правовые формы. […] Убивающим является целый народ, требующий смертную казнь, одобряющий ее. В смертной казни мы имеем самый яркий пример перехода государства за допустимые пределы, ибо жизнь человеческая не принадлежит государству, она принадлежит Богу».
В заметке «Казнь и убийство» Бердяев осуждает террористические методы борьбы самодержавия с Революцией 1905 года.
В «Русской идее» Бердяев часто, но мимоходом, не концентрируясь на ней отдельно, упоминает смертную казнь:
«Отрицание смертной казни входит в русскую идею. […] Лучшие русские люди в верхнем культурном слое и в народе не выносят смертной казни и жестоких наказаний, жалеют преступника. У них нет западного культа холодной справедливости. Человек для них выше принципа собственности, и это определяет русскую социальную мораль. Жалость к падшим, к униженным и оскорбленным, сострадательность очень русские черты».
Две статьи Мережковского:
«Что такое крест, как не римское орудие казни — то же, что французская гильотина и русская виселица? Для чего же на кресте и умер он, как не для того, чтобы сделать орудие казни орудием спасения? Смертью смерть попрал — не значит ли это: собственною смертною казнью смертную казнь попрал, отменил, упразднил, уничтожил на веки веков? А если нужно казнить и после него, значит, он умер и не воскрес; значит, все еще крест — орудие казни, «проклятое древо», и все еще «проклят висящий на древе».
Где возносится виселица, там низлагается крест. На месте Креста Господня, виселица — антихристов крест. […]
Что ужасно и отвратительно есть мясо человечье, человеку нельзя доказывать. Так нельзя доказывать, что смертная казнь ужасна и отвратительна, что «убийство по приговору несоразмерно ужаснее, чем убийство разбойничье».
Простое убийство уничтожает религиозную жизнь убийцы; смертная казнь — религиозную жизнь всего народа. Казня одного, казним всех; убивая тело одного, убиваем душу всех».
«Сошествие во ад» — рассуждение о знаменитом рассказе Андреева «Семь повешенных».
«14 декабря» — роман Мережковского о декабристах. Государство убивает людей. Можно ли убить тогда Государя? — Государь убивает декабристов. Взаимопереплетение насилия государственного и насилия революционного. Роман кончается сценой казни декабристов.
Статья Розанова «Лукавые слова»:
«Эти живодерни именуются отчего-то и обставлены в “делопроизводстве” не своими словами, не собственными названиями, а уворованными чужими словами из лексикона добропорядочных людей: “уголовный суд”, “приговор о смертной казни”, “суд приговорил такого-то к повешению”, “приговорил к расстрелянию”. Когда нужно говорить просто: “Мы, судьи, удавили сегодня Петра”, “мы приказали солдатам Николаю и Фаддею застрелить мещанина Семена”. […]
Дьявольская эта вещь, при свете дня, в торжественной обстановке, творится только государством. Его “регалия”… Все остальные, “последние люди”, стыдятся этого: и “средь бела дня зарезал” – это звучит как жалоба на последнюю степень бесстыдства, вызова человеку и человечеству. Обыкновенно ночью, где-нибудь в глубине дома, в гуще леса, в тайге “приканчивает” человек человека… Бррр… ужас. Только государство, “милое отечество”, “седины” родины, барабанит в барабан, сзывает народ, душители надевают мундир, все ордена, становятся, молчат, точно за обедом; и на глазах их удавливают человека.
Черная месса».
В «Черном огне» собраны заметки Розанова о Семнадцатом годе. Вот Розанов радуется отмене смертной казни в первый день после объявления Российской Республики, но и чувствует уже, что одной «чистой юностью» Революция не кончится:
«- Ну, так что же, господа, так просто.
– Не будем лгать. Не будем воровать. Не будем убивать. Там скучное Моисееве Десятословие. Исполним. Так немного. Десять строк».
Сергий Булгаков «О смертной казни»:
«Всякое убийство есть дело ненависти. Не может быть, чтобы человек убивал человека из любви к нему. Смертная казнь есть один из самых ужасных видов убийств, потому что она есть холодное, расчётливое, сознательное, принципиальное убийство — убийство без всякого аффекта, без всякой страсти, без всякой цели; убийство ради убийства. И в этом главный её грех и ужас».
Интервью протоиерея Владислава Цыпина: богословские аспекты смертной казни в Ветхом и Новом Завете, споры о ней при Владимире Крестителе, в конфликте иосифлян и нестяжателей, в XIX веке, христианское отношение к смертной казни, вопросы канонического права.
Архимандрит Спиридон (Кисляков) служил тюремным священником в дореволюционной России. Вот что ему говорил один человек, три дня после этого разговора повешенный:
«Батюшка, что в настоящее время люди все сделались рабочими той фабрики, где фабрикуются одни преступники, а фабрика — это есть жизнь, жизнь человеческая. Я, когда встречаю попов, архиереев, разного рода начальников, то думаю себе: эх вы, люди, люди! Как вы жалки в своих лицемериях, насильнических инстинктах, не вы ли палачи, наши палачи, палачи души человеческой. Себя вы считаете пастырями Церкви Христовой, блюстителями законов справедливости и просветителями темного люда, а на самом деле вы все палачи и еще какие палачи! Я содрогаюсь даже от того явления, когда вижу, как священник, перед смертной казнью преступника, причащает последнего, и через две минуты после причастия вздергивают его на виселицу, и в то время думаю, кого же они повесили: преступника или Христа? Вот что делают представители Христовой Церкви».
А вот уже советские времена — роли сменились — уже сами батюшки ожидают казни: «Воспоминания «смертника» о пережитом» священномученика Михаила Чельцова.
Отец Михаил Чельцов неоднократно арестовывался: в 1918, 1919 (дважды), 1920 гг. В мае 1922 г. был арестован по делу «о сопротивлении изъятию церковных ценностей» («дело митрополита Вениамина»). Его приговаривают к расстрелу. Позднее приговор ему (как и некоторым другим приговоренным) был заменен пятью годами заключения. 40 дней провел в камере смертников.
В своих мемуарах отец Михаил подробно изложил свои переживания в ожидании расстрела. Глубокая исповедь исповедника в ожидании мученической смерти каждую ночь.
А вот с чего все начиналось — «Мученические акты», собрание мученических актов (acta martyrum) — по форме официальные протоколы судов над мучениками или записи самих христиан непосредственно после мученичества их братьев и сестер во Христе. Напомним, что первохристиан убивали вполне «законно» преимущественно по статье за оскорбление величества.
«Homo Sacer» — древнеримское понятие, давшее название исследованию Агамбена, обозначает человека, которого каждый имеет право убить, но при этом его нельзя принести в жертву. Такой человек исключен из сферы сакрального, сведен к голой жизни: единственное, что с ним можно сделать, — убить. Таково, по мысли Агамбена, положение современного человека.
Центральными для политического анализа Агамбена являются тесно связанные понятия «чрезвычайного положения» и «голой жизни». Чрезвычайное положение — не исключение для государственной политики, но ее тайная основа. Суть чрезвычайного положения состоит в том, что суверен, объявив чрезвычайное положение, может убить любого, не совершая при этом «убийства». Суверенная власть как таковая созидается в акте исключения homo sacer — «голой жизни». Тем самым политика уже всегда является биополитикой (ибо ставкой в политической игре всегда является голая жизнь, возможность убить живое, «не убивая») — управлением человеком как биологическим существом и не больше. Поэтому образцом для современной политики является не город, не «полис», а концлагерь.
И под конец — «Идиот» Достоевского. Достоевский, как известно, был приговорен к смертной казни за чтение книжек и разговоры. Казнь заменили на каторгу, когда Достоевский и другие осужденные были уже на эшафоте. В «Идиоте» князь Мышкин рассказывает, как он видел казнь, передавая, конечно, страшный опыт самого Достоевского:
«Преступник был человек умный, бесстрашный, сильный, в летах, Легро по фамилии. Ну вот, я вам говорю, верьте не верьте, на эшафот всходил — плакал, белый как бумага. Разве это возможно? Разве не ужас? Ну кто же со страху плачет? Я и не думал, чтоб от страху можно было заплакать не ребенку, человеку, который никогда не плакал, человеку в сорок пять лет. Что же с душой в эту минуту делается, до каких судорог ее доводят? Надругательство над душой, больше ничего! Сказано: «Не убий», так за то, что он убил, и его убивать? […]
Подумайте: если, например, пытка; при этом страдания и раны, мука телесная, и, стало быть, всё это от душевного страдания отвлекает, так что одними только ранами и мучаешься, вплоть пока умрешь. А ведь главная, самая сильная боль, может, не в ранах, а вот что вот знаешь наверно, что вот через час, потом через десять минут, потом через полминуты, потом теперь, вот сейчас — душа из тела вылетит, и что человеком уж больше не будешь, и что это уж наверно; главное то, что наверно. Вот как голову кладешь под самый нож и слышишь, как он склизнет над головой, вот эти-то четверть секунды всего и страшнее. Знаете ли, что это не моя фантазия, а что так многие говорили? Я до того этому верю, что прямо вам скажу мое мнение. Убивать за убийство несоразмерно большее наказание, чем самое преступление. Убийство по приговору несоразмерно ужаснее, чем убийство разбойничье. Тот, кого убивают разбойники, режут ночью, в лесу, или как-нибудь, непременно еще надеется, что спасется, до самого последнего мгновения. Примеры бывали, что уж горло перерезано, а он еще надеется, или бежит, или просит. А тут всю эту последнюю надежду, с которою умирать в десять раз легче, отнимают наверно; тут приговор, и в том, что наверно не избегнешь, вся ужасная-то мука и сидит, и сильнее этой муки нет на свете. Приведите и поставьте солдата против самой пушки на сражении и стреляйте в него, он еще всё будет надеяться, но прочтите этому самому солдату приговор наверно, и он с ума сойдет или заплачет. Кто сказал, что человеческая природа в состоянии вынести это без сумасшествия? Зачем такое ругательство, безобразное, ненужное, напрасное? Может быть, и есть такой человек, которому прочли приговор, дали помучиться, а потом сказали: «Ступай, тебя прощают». Вот этакой человек, может быть, мог бы рассказать. Об этой муке и об этом ужасе и Христос говорил. Нет, с человеком так нельзя поступать!»
