на наш Телеграм
Фрагмент картины Кэти Меладзе «День первый – Логос»
«Постмодерн» — уже очень затасканное слово, которое, однако, в православных кругах до сих пор еще воспринимается как ругательство, чуть не как антоним к слову «христианство». На деле же все ровно наоборот. Модерн был эпохой атеизма и материализма, следовательно, постмодерн как эпоха крушения модерна — шанс для христианства. Уже много веков не было столь хорошего времени для теологии. В этом смысле все теологии последних десятилетий постмодернистичны. Мы же сейчас упомянем несколько авторов, которые эксплицитно вскрывали отношение постмодерн/христианство.
22 сентября скончался Сергей Хоружий, великий православный философ, исследователь православного подвижничества.
Хоружий считал, что классическая западная философия (от Фалеса до Гегеля) не позволяет на своем языке выразить восточнохристианский дискурс, а значит, ее крушение — как раз прекрасный шанс для этой задачи. Более того: нельзя ли предположить, что постмодерн можно осмыслить как поворот философии к восточнохристианскому дискурсу? Что наконец-то восточнохристианский дискурс можно адекватно выразить на современном философском языке? Именно по этому пути шел Хоружий.
«Преодоление метафизики», в частности — преодоление «панентеизма» (концепции «мира в Боге»), где все вещи «в сущности своей санкционированы Богом»; «смерть человека» и «смерть Бога», то что столь многие и до сих пор считают концом христианства — это все лишь крах классической модели мысли — и таким образом шанс для актуализации аутентично христианской мысли, в частности, шанс для понимания, что панентеизм никогда не был аутентично христианской мыслью. «Смерть человека» — человека как субстанции, «смерть Бога» — панентеистского «Бога»: то есть как раз то, что и утверждает синергийная антропология в своем энергийном понимании человека и Бога, считая такое понимание аутентично христианским, подлинно православным.
Философия Хоружего — не что иное, как постмодернистская философия исихазма. Не в смысле постмодернистской игры с исихазмом, а в смысле более чем четкой, ясной философской тематизации исихазма. Аскетико-догматический дискурс православия невыражаем на языке классической философии, следовательно, ее крушение — шанс для этого выражения. И этим шансом Хоружий воспользовался, создав исихастскую антропологию не просто даже как философскую систему, а как общую парадигму гуманитарных наук. Такое стало возможным только с постмодерном. Постмодерн — шанс для философской экспансии православия.
О чем-то подобном Хоружий писал чуть-ли не в каждой своей книге. Яснее всего, наверное, в «Очерках синергийной антропологии».
«Зона opus posth, или Рождение новой реальности» Владимира Мартынова — еще одного постмодернистского православного мыслителя — одно из самых значимых высказываний о положении современного мира, нашей ситуации «пост…» и «смерти…». Будучи композитором и музыковедом, Мартынов тщательно прослеживает историю музыки от Средневековья до постминимализма, схватывая эту историю в нетривиальных культурологических концепциях. Музыка, однако, — только пример всей истории западного (христианского), то есть «современного человечества». Ситуация «конца», в котором оказалось современное человечество, — и это одна из самых блестящих мыслей Мартынова — не означает какого-либо пессимизма. Конец обещает начало: если история модерна — постепенной десакрализации — заканчивается «смертью Бога», и мы живем «пост» — после этой «смерти», то как минимум эта ситуация, во-первых, новая (немодерная, то есть не несущая десакрализации), а во-вторых, она — носит явно религиозный характер. Сейчас «после конца», а значит, перед началом неизвестного нового, мы обретаем невиданную ранее прозрачность и невиданные ранее возможности — прозрачность сквозной «христианскости» нашей истории и нашего теперешнего положения и возможностей — конечно, религиозных — в терминологии Мартынова возможности нового сакрального пространства.
«Православие и постмодернизм» — небольшая книжка православного философа Татьяны Горичевой. Здесь традиционная церковность соединяется с прекрасным знанием/пониманием современной философии. Эта книга — скорее собрание фрагментов о современной ситуации, нежели чем цельная православная концепция постмодерна и ответа на него. Тем не менее связующую нить можно выделить следующим образом. Постмодернизм — такое углубление атеизма, где он диалектически перепадает в открытие Другого, Святого; скорее уже не атеизм, нигилизм и материализм, а постатеизм, постнигилизм и постматериализм. Это не означает, что постмодернизм возвращается к религии. Скорее можно сказать, что постмодернизм создает условия возможности такового возвращения. Что в Православии соответствует запросу постмодернизма на Другое и Святое? Где смыкаются эти два концепта? — в юродстве. Святость юродства — это как бы «православный постмодернизм», способный ответить на лучшие чаяния постмодернизма и тем преодолеть его.
А вот католическая вариация тех же мыслей — «После христианства» Джанни Ваттимо — одна из главных книг последних десятилетий. Здесь Ваттимо осмысляет самую возможность веры в современную эпоху, парадоксально формулируя свой вопрос как «верить, что ты веришь». Главная тема «После христианства»: отношения христианства и современности. Согласно Ваттимо, современность не противостоит христианству, но является его прямым воплощением. Секуляризация, современная наука и техника, современное общество и культура, сама «смерть Бога» суть следствия двухтысячелетней проповеди Благой Вести. Этому посвящена первая часть «После христианства», нью-йоркские лекции. В них он говорит:
«Мое же намерение состоит скорее в том, чтобы показать, как именно плюрализм эпохи постмодерна позволяет (лично мне, но я полагаю, что можно говорить и о ситуации в целом) вновь обрести христианскую веру. Итак, если Бог умер, и, следовательно, философия осознала, что она больше не может надеяться на то, чтобы наверняка постигнуть последнее основание, то тогда одновременно иссякла также и «потребность» в философском атеизме. Лишь философия «абсолюта» может считать себя вправе отвергать религиозный опыт. Но, возможно, в провозвестии Ницше о смерти Бога следует увидеть нечто еще более важное. Бог умер, пишет Ницше, потому что верящие в него — его подданные — его убили, то есть они научились не врать, ибо это был его завет, и в конце концов они поняли, что сам Бог — это всего лишь ненужная ложь. Но в контексте нашего опыта эпохи постмодерна это означает следующее: именно потому что Бог — последнее основание, то есть абсолютная метафизическая структура реальности, — отныне утрачен, вера в Бога становится вновь возможной».
История Запада, современность есть история христианства. Тематизация отдельных черт современности (западной культуры) как сокровенно христианских — задача ряда эссе, составивших вторую часть книги.
После атеизма
«Постмодерн» — то есть «после модерна», то есть — вот важнейшая религиозная составляющая постмодерна — «после атеизма». Постмодерн — это эпоха после атеизма. Об особом качестве веры после атеизма, о религиозном значении атеизма писали многие. Упомянем лишь две книги.
Поль Рикер — один из крупнейших современных мыслителей, классик философии, в «Конфликте интерпретаций» посвящает много места вере после Ницше, Фрейда и Маркса, вот, например:
«Фраза «религиозное значение атеизма» не лишена смысла, она говорит о том, что атеизм, как бы он ни отвергал и ни громил религию, не теряет своего значения, что он расчищает место для чего-то нового, то есть для веры, которую по большому счету можно было бы назвать пострелигиозной верой, верой пострелигиозной эпохи».
«[Есть] определенное соответствие между [нашими] философским анализом и истолкованием керигмы, которая, оставаясь верной истокам иудеохристианской веры, будет усвоена современностью. Библейская вера представляет Бога, Бога пророков и Бога христианской Троицы, в качестве отца; атеизм учит нас тому, как отступиться от образа отца. Образ отца, изжитый в качестве идола, может быть восстановлен в качестве символа. Этот символ послужит основанием учения о любви; в теологии любви он станет эквивалентом последовательного восхождения, ведущего нас от простого смирения к поэтической жизни. Таково, как я понимаю, религиозное значение атеизма. Чтобы символ бытия обрел речь, необходимо освободиться от идола».
«Религия после атеизма. Новые возможности теологии» Михаила Эпштейна — одна их самых интересных книг по теологии и современной ситуации вообще за последние годы. Небывалый в истории советский опыт массового атеизма не отменяет религию, но выводит ее на новый уровень — «бедной религии», религии после атеизма, освобожденной от любых традиций, исторических, национальных и любых других ограничений. В книге будут разобраны такие темы, как постатеизм, религия внутри атеизма (религиозные измерения советского материализма и искусства), атеизм внутри теократии (те, кто хотят мирской власти, тем самым не верят во власть Господа над миром), взаимоотношения секуляризма, атеизма и религии, Бог как жизнь (в противоположность ницшевскому тезису о Боге как проклятии жизни), теология личности (субъект как то место, где может открыться Бог, — персоналистский аргумент бытия Бога и «субъективное богословие»), наука и религия («новый атеизм», научно-технический аргумент бытия Бога).
Деконструкция
«Деконструкция» — еще одно «ругательство», «плохое слово». Тем временем именно в в рамках деконструктивизма развивается постсекулярный поворот, новое обретение веры. Таких мыслитлей опять же целая плеяда, давайте мы здесь упомянем только отца-основателя — Деррида.
«Призраки Маркса» — одна из главных книг современной философии. Здесь возникает тема справедливости (которая, как пишет Деррида в «Призраках», всегда была недеконструируемым условием всего его проекта деконструкции). Справедливость — противоположность воздаянию, справедливость выше и вне права: мессианская справедливость.
Самой структуре бытия-времени врождено «мессианское-без-мессианизма». Время как таковое «уже всегда» несет мессианское обещание. Именно этому мессианскому духу марксизма (вопреки его другими духам) и пытается быть верным Деррида. Эсхатология, мессианское обетование, справедливость вне права: все это есть в силу того, что прошлое не есть прошедшее настоящее, настоящее не есть результат прошлого, а будущее не есть продолжение настоящего. Главное вот в чем: несводимость двух образов будущего — будущее как исчислимое продолжение настоящего (телеология) и будущее как грядущее абсолютно непредсказуемое (эсхатология). Будет будущее как новое, небывалое: грядет Грядущее как Другое — и к этому Другому следует проявить гостеприимство. Это Грядущее будет нести справедливость все жертвам истории: именно мессианство, встроенное во время, выводит справедливость за рамки права и воздаяния. Так у Деррида — в самом центре постмодернистской мысли — актуализируются мессианизм, эсхатология, вера.
А вот Славой Жижек — звезда постмодернистской философии — резко выступает против религиозного поворота деконструктивизма, но делает это во имя христианства.
«Подлинное христианское наследие слишком драгоценно, чтобы оставлять его на съедение фундаменталистским выродкам» — такова главная мысль Жижека, служащая в его «Хрупком абсолюте» рамкой, задающей проблемное поле поздней современности: эпохи после краха реального социализма и победы неолиберальной глобализации. Используя марксистский и лаканианский инструментарий, Жижек здесь препарирует современность.
Он констатирует: «Одна из наиболее прискорбных особенностей эпохи постмодернизма и ее так называемой «мысли» заключается в возвращении в нее религиозного измерения во всех его самых разнообразных проявлениях, от христианского и прочего фундаментализма через множество спиритуалистических тенденций «нью-эйджа» до возникающей религиозной чувственности в пределах самой деконструкции (так называемая «постсекулярная» мысль). Как же противостоит этой массированной атаке обскурантизма марксист, который по определению является «воюющим материалистом» (Ленин)? Очевидным представляется такой ответ: он не только яростно атакует эти тенденции, но и безжалостно разбирается с остатками религиозного наследия в самом марксизме». Казалось бы, при чем здесь христианство? Притом:
«Разве не стоит, говоря о старом либеральном пустословии, вечно проводящем параллели между христианским и марксистским «мессианским» представлением истории как движения к спасению правоверных (всем известное уподобление коммунистической партии секуляризованной религиозной секте), особо подчеркнуть то, что оно касается исключительно косного «догматичного» марксизма, а не его подлинного раскрепощающего зерна? Следуя новаторской книге Алана Бадью о св. Павле, мы делаем нашу ставку на нечто совершенно противоположное: вместо того чтобы принимать защитную стойку; позволяя врагу определить территорию борьбы, мы резко изменим стратегию и целиком и полностью согласимся со всеми этими обвинениями. Нужно сказать: да, от христианства к марксизму ведет прямая линия наследования; да, христианство и марксизм должны быть по одну сторону баррикады, вместе сражаться с рвущимся в бой неоспиритуализмом».
Книгу «Кукла и карлик» Жижек полностью посвящает своей философии «христианского материализма». Здесь становится понятным, что дело не в христианстве после атеизма, а в христианстве как религии атеизма, христианстве как атеистической религии.
Лекции
Две лекции теолога Дмитрия Матвеева «Как говорить о Боге в XXI веке». Можно ли считать эпоху постмодерна временем религиозного ренессанса или же религия продолжает сдавать позиции? Говорит ли богословие о чем-то близком и актуальном для всех людей — или только для верующих? Возможно ли и нужно ли богословие для нерелигиозных людей? Есть ли в христианстве вопросы, которые нельзя обдумывать? Возможна ли «догматика без догматизма»? Может ли быть, с учетом продолжающегося кризиса метафизики, богословие на неметафизической основе?
Лектор рассматривает критику метафизики, бросающую вызов традиционному для христианского богословия догматическому принципу. Эта критика находится в рамках модерной парадигмы мышления: ведущее место в ее ценностной системе играют человек, человеческий разум и свобода. Богословы этого направления, начиная со Шлейермахера в 1-й половине XIX в., развивают богословие на недогматической основе и составляют тренд богословия модерна.
Состояние постмодерна, чаще всего отсчитываемое с начала 70-х гг. XX в., в соответствии с воззрениями его философских идеологов и апологетов (Лиотара, Делёза, Фуко и др.) — это состояние мышления, восстающего против претензии любых идей, концепций и ценностей на универсальность. Постмодерн провозглашает «право на непереводимость» всех частных дискурсов. Ценностный подход модерна с его идеей человека как свободного и разумного существа теряет в эпоху постмодерна ведущие позиции; взамен эта эпоха стимулирует рост, с одной стороны, нигилизма, с другой — консерватизма. В то же время мышление модерна не сходит со сцены, что иллюстрируется, в частности, концепцией модерна как «незавершенного проекта», не исчерпавшего свой потенциал (Хабермас).
Этой ситуации плюрализма соответствует и многообразие подходов и направлений христианского богословия. Беря в качестве критерия отношение к критике метафизики и догматизма, можно выделить направления богословия, характеризующиеся одним из возможных типов отношения к этой критике. Таких типов можно назвать по меньшей мере три: игнорирование, преодоление и приятие принципов указанной критики. В свете этого отношения могут быть рассмотрены следующие богословские направления конца XX — нач. XXI в.: богословская критическая рациональность (Х. Кюнг), минимализм, или «бедная религия» (Д. Кьюпитт, М. Эпштейн), возвращение в первоначальный иудеохристианский контекст (Н. Т. Райт), «трансцендентальная рефлексия» (Б. Лонерган), феноменологическая теология (Ж.-Л. Марион, Т. Мануссакис), «радикальная ортодоксия» (Дж. Милбанк и др.).
Семь лекций философа Сергея Пименова:
— Теология смерти Бога и теология процесса
— Постлиберальная теология и реконструктивистская теология
— Постмодерн как преодоление ошибок модерна. Теология деконструкции
— Радикальная ортодоксия как направление теологии постмодерна
— Теология постмодерна и ее отношение к ключевым положениям богословия
