на наш Телеграм
Что такое для нас Церковь? Это наш дом. Ну, мой-то точно. Я так ее понимаю и ощущаю. И если ты не воскресный прихожанин, а воскресные прихожане — это пришел в воскресенье или на праздник, помолился, причастился и ушел до следующего воскресенья или праздника. По сторонам особо не глядел, если что неприятное увидел, то пожелал сделать вид, что не увидел. Мало ли… Показалось. И все у тебя нормально. Церковь, ты уверен, — корабль спасения, обитель святости, Дом Божий.
А вот если ты копнул глубже, например, пошел образование духовное получать, или стал завсегдатаем приходской трапезной, или в алтаре оказался чтецом или свещеносцем. То есть больше и пристальнее стал на жизнь церковную смотреть, и число непосредственных контактов с церковным народом и руководством от настоятелей до владык у тебя расширилось. Да еще и новости начал церковные читать. Или блог Кураева. Или Забежинского… Вот тогда начинаются проблемы. Вот тогда ты кричишь:
— Караул!
Потом:
— Караул! Караул!!
А потом:
— Караул! Караул!! Караул!!!
Потому что ты обнаруживаешь — причем сам, опытно — то, что не вяжется с твоим образом Церкви, с тем, какой, ты уверен, она должна быть. И это происходит не под чьим-то влиянием, ты достаточно разумен, чтобы самому делать выводы.
Но это еще не конец, не бегство, ты все еще думаешь, надеешься, что это какая-то ошибка, дурная случайность.
Потом сам же находишь все новые подтверждения. И еще. И еще. И тебе некуда становится от них деваться.
И ты понимаешь, что в Церкви, в этой чистейшей Невесте Христовой, в ней — беда.
Нечестивии гонят праведных, беснующиеся — святых, корыстные — нестяжательных, жадные — щедрых, злобные — добрейших, превозносящиеся — смиренных, завистливые — целомудренных, лгущие — правдивых. Снова и снова ты хватаешься за голову, в которой одна только мысль: «Что я здесь делаю, в этом царстве несправедливости, двурушничества, неискренности, доносительства, лизоблюдства, лести, корыстолюбия и упоения властью? Надо бежать отсюда. Скорее бежать».
И кажется со всей очевидностью, что это одна-единственная верная мысль и никакая другая мысль невозможна. И мир рушится. И спасения нет. И остаются лишь уныние и отчаяние. И хочется бежать…
Они мне лгали, они разочаровали меня
Дальше — хуже. Может быть, от все большей образованности. Может, от привычки к размышлениям… От навыка критически мыслить…
Уходит вера.
— Я потерял веру, — ты слышишь этот крик со всех сторон.
— Я раньше верил, все было так хорошо, так просто.
— Я не могу верить, больше не получается.
— Как вы можете верить, а вдруг это неправда.
Это кричат вполне достойные. Умные образованные люди вокруг тебя. Но не только они.
Ты понимаешь, что ты тоже потерял веру. Ту понятную простую веру без вопросов, без сомнений, без размышлений.
Веру в медведя Серафима Саровского.
Веру в Марию Египетскую, идущую по воде.
Веру, что каждое слово в Священном Писании священно, в том смысле, что оно всегда было именно таким, неизменным раз и навсегда.
В богодухновенность церковнославянского языка.
В единственно-спасительность старого стиля.
В то, что не поститься нельзя, а не причащаться можно.
В непорочность священников, в святость Патриарха, в безупречность канонов и решений святых соборов.
В то, что человек с номером автомобиля «666» продал душу дьяволу.
Очень часто, когда разговариваешь с людьми, которые потеряли веру, оказывается, что верить они перестали оттого, что узнали, что у их священника есть любовница или что епископ в их местности голубой. Или что настоятель собирал на ремонт часовни денег в несколько раз больше, чем ему было нужно. Из-за того, что он оказался за Путина или против Путина, в зависимости от того, за или против чего был сам потерявший веру.
Мир, такой сладкий, стабильный добрый мир, который многие из нас обрели в Церкви, среди всеобщего зла и нестабильности, пополз перед нашими глазами, стал рушиться, всюду мы увидели грех, всюду непрочность.
Любви мало, а часто и вовсе нет, никто никому не уступает.
Всюду стяжание.
Всюду похоть и сластолюбие.
Всюду сильные унижают слабых.
Всюду тоталитарность.
Очень мало снисхождения и милосердия.
Почти нет прощения и жертвенности.
Одним словом, всюду люди. Всюду люди, и я среди этих людей.
Всюду в Церкви люди, которые оказались людьми, как все, которые разочаровали меня и за ее стенами. И вот я среди них стою разочарованный.
Они мне лгали в том, какие они.
Они только изображали из себя особых, необыкновенных, вот тех, к которым я когда-то пришел, потянулся.
Они разочаровали меня.
Им нет веры.
Вот я стою, а кругом пустыня, такая же пустыня, как и везде.
Что я здесь делаю?
Зачем я здесь?
Это первый, самый простой слой проблем, которые уводят человека от веры. Когда ты не разобрался, а во что ты верил. Зачем ты сюда пришел. Что ты хотел найти и что нашел. Клуб по интересам? Тихую гавань в бурном море мирской суеты? Единомышленников? Место, где не работают физические законы и всюду круглые сутки творятся чудеса? Святых непорочных батюшек-прозорливцев? Старцев — добрых волшебников? Ну да, это все можно у нас в Церкви найти. Я встречал, мне попадались, я радовался, когда находил.
Находил людей необыкновенных, видел чудеса невиданные. Испытывал духовные чувства невыразимые. Но видел и ложь, и зависть, и нечестие, и тщеславие до небес, и блуд, и… чего только я не видел.
И вера моя колебалась, она шаталась, тряслась, как сухая былинка на морском берегу, обуреваемая всеми возможными ветрами. Привычный мир рушился, вера ломалась, падала, ей незачем было снова восставать. Не за что ей было зацепиться.
Но оставалось утешение.
Я пришел сюда, потому что Христос позвал
Когда я перебирал по пальцам, что же для меня главное в моей вере, в моей церковной жизни, что в основе, от чего я не откажусь, а без чего могу прожить. Когда искал варианты, а куда бы мне отойти отсюда, где столько постигло меня разочарований, я не находил такого места, мне некуда было идти, ровно как апостолу Петру:
— Куда нам идти, Господи, от Тебя? Ты имеешь глаголы вечной жизни.
Везде одно и то же, везде земное одинаково недостаточно для поисков Неба.
Нету Неба на Земле. Куда ни пойдешь, не найдешь его. Всюду тлен и грех и суета. И все оканчивается со смертью. Так куда же идти?
Христос. Я пришел сюда, потому что Христос позвал. Это было много лет назад, я жил как жил. И вдруг Он позвал, и я побежал за Ним сломя голову. И прибежал сюда. Так куда же мне идти?
И вот тогда приходят вопросы, от которых трудно уходить, на них трудно закрывать глаза, от них некуда деваться, на них нет ответа.
— А с чего ты вообще взял, что то, во что ты веришь, — истина? Что это так и есть на самом деле? Что Евангелия не лгут? Что Христос и правда таков, как ты Его себе представляешь? Что весь твой прекрасный опыт, вот того новоначального призыва, не был просто каким-то уходом не пойми куда?
Тебе было одиноко. Ты был не удовлетворен. Ты искал, и вот. Тебе понравились ответы на твои вопросы. Тебе тогда понравились люди, которые тебя окружили. Тебя очаровали песнопения, архитектура, история, язык, образы. Тебя поманили надеждой. Поманили примером святых, многие из которых, потом оказалось, вообще не существовали. А в жизни других не было многого из того, что тебе казалось таким важным и близким, за что ты полюбил их. У тебя сложился свой собственный мистический опыт, который вполне мог оказаться сложной галлюцинацией, самовнушением. Ты слышал рассказы об опыте других, но почему ты решил, что они стоят доверия?
У меня нет никакой уверенности в то, что моя вера действительно отражает реальную картину действительности. И эта уверенность ниоткуда не сможет взяться. У нее нет источника. Чувственный опыт, мой собственный? Ему нет доверия. Опыт других людей? Ну и что, это их опыт. Писание? Жития? Да ведь это все могут быть просто россказни. Какие есть доказательства у твоей веры?
Я подменил свою веру знанием
Послушайте, я достаточно образованный человек для того, чтобы вообще не верить ни в какие доказательства. Доказательств не существует, никакое рационально познание не абсолютно, оно все изначально строится на посылках, не имеющих никаких доказательств. Я много про это знаю и сам про это даже преподавал.
Наши знания строятся на вере. Вера изначальна. Даже такой ключевой момент, как само существование мира, есть предмет моей веры. Возможность познать этот мир — предмет моей веры, да и существование самого меня — предмет моей веры. Это азы, я не буду их сейчас развивать, но мне это очень хорошо известно. Никаких доказательств чего бы то ни было не существует. Есть аргументы, так или иначе соответствующие нашему критическому аппарату. И на каждый аргумент в пользу существования Бога или того, что этот Бог и Христос — одно, есть сотня контраргументов, а на их контраргументы есть мои встречные контраргументы, и так без конца, без конца, без конца…
В чем проблема? В чем моя проблема?
Я подменил свою веру знанием. Вот и все. А знания я подкреплял доказательствами. Из чужого опыта — книжными или словесными. И из собственного, который мне казался абсолютным и проверенным. Но любые доказательства, любые свидетельства ущербны и не полны. Они никогда не доказательства. Они могут заслуживать доверия или не заслуживать. Доверия, понимаете? Доказательства поверяются доверием, то есть верой.
Замкнутый круг. Из него не вырваться. В этом порочность веры как знания. Веры как уверенности. Потому что Бог никогда не дает знания. Не дает доказательств, неопровержимых доказательств никогда не дает. Он предлагает тебе веру как свободный выбор. Без неопровержимых доказательств. Без стопроцентных свидетельств. Веру как риск.
Веру как надежду.
Да, я когда-то услышал о Христе. Я полюбил Христа. Я пришел в Церковь. Я полюбил Церковь, потому что в ней я как раз и нашел Христа, узнал о Нем и встретил Его. Я встретил и полюбил не какого-то там Христа, а Любящего меня. Это был ответ на Его любовь ко мне. На Его призыв ко мне. На Его неземную красоту. На Его неземное милосердие. На Его неземное божественное умаление. На Его служение мне. На его жертву мне. На Его страдания за меня и на Его смерть за меня. На Его Воскресение для меня.
Хорошо, думаю я, пускай мне все это показалось. Пускай я все это сам себе придумал, я придумал такого Бога. Или мне внушили, что Бог такой. Доказать, что это так или не так, невозможно. Ну, понимаете, невозможно. Но я буду надеяться, что это именно так. Я сформулировал свою веру. Я ее переформулировал. Я понял, что как уверенность она для меня невозможна. А возможна лишь как надежда.
Я надеюсь…
Но случилось чудо. Из шаткого состояния «уверенность», то и дело сваливавшаяся в «неуверенность» и дальше в «неверие», а, следовательно, и в «безнадежность», — став «надеждой», так и осталась Надеждой.
Я надеюсь, что Бог есть. Я надеюсь, что Бог мой Отец. Я надеюсь, что Христос — Сын Божий. Я надеюсь, что Он любит меня и хочет, чтобы я был с Ним. Он для того меня и создал, чтобы я был с Ним. Я надеюсь, что Он хочет меня спасти. И надеюсь, что спасет. Я надеюсь, что Он со мной во все дни до скончания века, что бы я ни сделал и куда бы я от Него ни убегал.
Я надеюсь, что Церковь, в которой я Его встретил, и есть та Церковь, которую создал Он и только Он. Что это Его Церковь.
Я надеюсь. Понимаете? Надеюсь.
Потерял ли я веру? Вроде бы потерял. Многие так скажут.
Приобрел ли я веру? Мне кажется, приобрел.
Я верю. Я надеюсь.
Люди, которые считают меня, живущего надеждой, безответственным, задают мне вопрос:
— А что если все на самом деле не так? Ведь это же безответственно жить неверно, точно не зная, правильно ли ты живешь, правильно ли ты веришь.
Я отвечаю:
— А как вы сами-то, считающие себя ответственными, собираетесь хоть что-либо проверить? Ну как? Ничего проверить нельзя. Бог, Христос, оставляет нам последнюю, наверное, самую важную из возможных свобод — любить Его и выбирать Его без каких-либо доказательств. Просто так. Совершенно безответственно. Ни за чем. И ни почему. Без подтверждений. Выбрать Его просто за Него самого. Просто потому, что Он такой, к Которому невозможно не тянуться. Он такой, Который желанен. Мне хочется быть Его, принадлежать Ему, да-да. Быть с Ним и только с Ним.
А Ксения — наша
Есть еще одна штука. Почему я не бегу из Православной Церкви в какую-нибудь другую.
Мне все время пишут:
— Илья Ароныч, поменяйте уже юрисдикцию и живите спокойно. Найдите себе Церковь по душе.
Я вам так скажу.
Вот с поездками за границу так бывает. Едешь в какую-нибудь страну и примеряешь на себя, хотел бы тут жить или нет. И такие страны есть, в которые я с радостью перебрался бы. Есть несколько, в которых остался бы, не задумываясь, ну разве что оглянувшись на стареньких родителей и взрослых уже детей. Впрочем, и им, думаю, оказался бы полезнее оттуда.
А с Церковью все не так. Я верю в Евхаристию, в истинные Тело и Кровь Христовы в Причастии, и без Евхаристии Церкви не понимаю. Поэтому выбор-то небольшой. Православие, католики, англикане и лютеране. То есть те, кто продолжает верить в Евхаристию.
Ну и какой вот смысл переходить? Мне не очень понятно. Все очень мило, все симпатично и у них, и у нас. А дури, мне кажется, везде найдется.
Ну а потом, я читал католический катехизис — он мне, честно, не очень. Я там со многим ну как-то не очень согласен. С акцентами какими-то, с толкованиями.
Вот не знаю. Месса «Нельсон» Гайдна в воскресенье — это классно. А вот с катехизисом — не очень.
Серафим Саровский — свой, родненький.
Или Сергий Радонежский.
Или Ксения — наша.
А вот Франциск Ассизский — ну, да, ну классно, ну захватывающе даже, ну интересно, но даже почва какая-то другая, понимаете, почва совсем другая. Даже католический доктор Гааз в России выглядит совсем не так, как мать Тереза в Индии.
А лютеране вообще милые. Ничего больше не могу сказать. Богословие абсолютно православное. Лютеранское богословие — совершенно православное. Копаюсь-копаюсь, и не могу ни до чего докопаться, за что бы лютеран богословски поругать. Но все равно, зачем к ним переходить?
Я не вижу в нашем восточном христианстве, назовем его так, какого-то порока в основании. Не вижу.
Проблемы в развитии традиций, причем наших уже местных, на нашей почве взращенных традиций — через край. Но глубинных проблем я не вижу. И смысла уходить не вижу. Скорее наоборот, сам вопрос странный: зачем уходить из своего дома, который твой и который ты любишь и болеешь за него и желаешь только сделать его лучше.
В идеале, конечно, был бы рад увидеть, как эти три христианские ветви объединились бы вокруг одной Чаши и остались бы каждая в своей традиции. То есть я уверен, что она и сейчас одна. И барьеры между нами совершенно земные, и они не до неба.
Но причащаюсь я у нас и только у нас. В этом смысле я абсолютно дисциплинирован, никаких интеркоммунионов. Не потому что не верю в их Причастие, а скорее, чтобы не искушать и не соблазнять братьев своих православных.
Потому что православные уверены, что лучше из ямы фекалий напиться, чем причаститься у католиков или лютеран.
Ну, хорошо, не стану причащаться там, да не соблазню братьев своих здесь. Я, кстати, и пощусь поэтому же, и в Великий пост так строго, чтобы никто не соблазнился и не сказал: вот как он может писать о православии, если он не постится? Ну да, пощусь, что такого. Можно сказать, по послушанию. И не в соблазн ближнему.
Так что я тут, я православный, никуда не ухожу, и не дождетесь.
Так почему же?
Так почему же я все еще в Церкви? Как объяснить?
Все та же мысль, мысль спасения, мысль надежды:
— Господь, приведший меня сюда, в Церковь, дал мне все же именно здесь опыт щедрости, целомудрия, смирения, доброты, праведности, бескорыстия, жертвенной любви, опыт правды.
Он дал мне здесь опыт святости, опыт Самого Себя, и в людях тоже. Опыт встречи с людьми, в которых отразился Христос, которые живы Христом, которые нам явили Христа. На которых я смотрел и думал: если они хоть на одну тысячную как Христос, и они здесь, то мое место тоже здесь.
— Так верите ли вы в Бога, Илья Ароныч, и в Церковь?
— Я не знаю. Верю? Не знаю. Я надеюсь. Наверное, поэтому и не ухожу.
