Рассуждения о том, какие мотивы скрыты в новом фильме о Гоголе, рассуждают Ольга Немчикова и священник Андрей Мизюк.

Ольга: Как известно, в начале было Слово. А уже потом всё остальное. У меня получилось ровно так же: задолго до начала съемок мне дали прочесть сценарий первой части, после чего я безоговорочно влюбилась в саму стёбную постмодернистскую идею.

О.А.: Кстати говоря, эта мысль даже не посетила меня, поэтому изначально воспринято сие было мной, мягко говоря, в штыки. Сценариев не читал, а видел уже рекламу, и Петров, после Вицина и Трофимова, которые некогда примеряли на себя образ классика в куда более серьезных постановках и экранизациях, вызывал только насмешку. Ну и плюс, вот эта вот вся бёртоновская атмосфера с голыми русалками и прочее. В общем, решил я – что это пошлость и кощунство, и надо про это писать. Написал. Не могу сказать, что я был доволен тем, что написал, потому что все это было все же на эмоциях. Смотреть дальше не хотелось совсем, потому что дальше уже был «Вий», ну а «Вий» у нас уже вполне себе классический «Вий».

Ольга: А уже после моё визуальное эго тоже было потешено по полной программе: прекрасный всегда и во всем Меньшиков, восхитительный Петров, как всегда очень вхарактерный Стычкин, и прочая, и прочая. Самой главной визуальной радостью оказался Александр Петров: так получилось, что я увидела этого артиста впервые именно в этом проекте, но влюбилась теперь уж безоговорочно и навсегда.

О.А.: Петрова я увидел в роли какого-то чокнутого гопника в какой-то фантастике от Бондарчука. Гоголь после этого мне в нем совсем не виделся, впрочем, впечатление все же менялось. А Меньшиков, по-моему, зря вот вытащил из “Покровских ворот” свою бессмертную фразу, сказанную Велюрову. Хотя и выглядело это забавно. И опять же надо понимать, что смотрел я фильм с настроением «резать, не дожидаясь перитонита».

Ольга: Лично я последний раз встречала такой накал страстей, такую внутреннюю работу и проживание, такую способность сыграть что угодно – в Янковском, наверное. И вот теперь Олег Иванович оказался потеснен в моём сердце (как и Олег Евгеньевич, кстати. Но он, полагаю, не в обиде).

Что касается начала как «Начала» (да, именно так оригинально называется первая часть трилогии), то лично я, немного удивившись, конечно, количеству натурализма, сразу приняла этот фильм совершенно по-женски, то есть очень сложно, но совершенно логично единой (по-женски, мы помним) гаммой чувств: да, стёб. Да, постмодернизм. Да, феерически приятная сердцу любого гоголефила игра с фактами биографии, умело вплетаемая в сюжет то так, то эдак (подозреваю, что уж на что я знаток и любитель, но немалую часть намеков и отсылок, скорее всего, упустила из виду: тут вам и «Ганц Кюхельгартен» – и обещание никогда больше не жечь своих произведений, три ха-ха. И улитки, к которым Николай Васильевич всю жизнь испытывал самое настоящее отвращение. И погребение заживо – в данном случае пока что в видениях. И сама служба в третьем отделении, о чем вообще мало кто обычно помнит). Да, сцена 16+ во всей красе. Да, хороводы ведьм и прочей нечисти. И над всем – какая-то надмирная (неотмирная?) красота души главного героя.

О.А.: Полагаю, что все-таки с биографическими нюансами авторы фильма обошлись достаточно вольно, если, конечно, не принимать во внимание все тот же постмодернизм. А вот над кем и над чем был стеб, я начал разбираться уже потом. И если тогда мне казалось, что суровым катком потребительской попсы прошлись по священному имени классика, то сейчас мое мнение, уже после третьей части фильма поменялось все же в обратную сторону. Как раз наоборот: вкрученный в лихие сюжеты не то детектива, не то фильма ужасов личность (опять же не забываем о постмодернизме)  Гоголя явлена увлекательной и живой. 8-9-й классы средней школы – атмосфера куда более сомнительная и печальная для гениального писателя, а именно там о нем говорят и рассказывают как могут, следуя зачастую советским методичкам и получается он в этих урочных буднях весьма пыльный и мертвый. Даже не знаю, от какого восприятия Николаю Васильевичу стоило бы перевернуться в гробу. И это очень серьезно. Совсем другого, таинственного, страдающего, верующего и ищущего Гоголя я узнал сам уже на институтской скамье, готовя материалы к дипломной работе.

Ольга: Красота души героя, еще без каких-то выводов и глобальных утверждений, просто очевидная и искренняя. Подкупающая настолько, что этот синий взгляд уже невозможно забыть просто так. Да и вообще забыть. Тем более, что сюжет тоже закручен мастерски, так что ожидание остальных частей – вполне себе полноценная часть этого квеста под названием «Гоголь».

О.А.: Пожалуй, всё-таки квест. Согласен с Ольгой. И тогда очень многое становится на свои места. Мы сейчас не в аудитории и не на уроке. И кстати, почему бы и не стать реальному, когда-то существовавшему человеку частью чьего-то замысла. Совсем не редкость же, когда вполне себе настоящие люди становились героями книг.

Ольга: Начало началом, а потом случается третья часть. И вот она переворачивает все с ног на голову, из просто постмодернистского стёба становясь окончательно серьезным разговором. Третья часть очень неуютна этим для тех, кто видел в трилогии исключительно развлекательный и увлекательный сюжет – и этим же она хороша, если зритель привык думать и рефлексировать. И воспринимать кино если не так же серьезно, как самые первые зрители «Прибытия поезда» братьев Люмьер, то хотя бы как повод для того, чтобы задуматься. О чем? О жертве, о прощении, о выборе. О русской литературе, в конце концов!

О.А.: А вот здесь согласен. Третья часть разочаровала любителей эротики и упырей. Не о том она. Потому что вперед вышла тема выбора, нелегкого, страшного, жертвенного, неожиданного выбора. «Живи, темный» – это вот совсем не о Гоголе, случайно выжившем в младенчестве, и сказано это не страшным проходимцем. Это слова самой жизни о каждом из нас. С нашими грехами и обидами, злостью и ложью, хитростью и прочим набором темной стороны. Нет разве? Подумаешь так вот иной раз, сколько за жизнь наворотил, как все это исправлять, но приходит в душу свет и, кажется, жизнь продолжается, потому что выбор делается… и совсем нередко в пользу именно света.

О жертве.

​Ольга: Жертв в фильме много, примерно каждая первая из них принесена за Гоголя. И если жертва его отца за само рождение сына объяснима, понятна и логична (и это единственный момент, который меня в фильме смущает! «Он будет за это гореть в аду, пока ты живешь» – говорят Гоголю в видении, и этот момент так и остается подвешенным, Николай Васильевич никак больше ни словами, ни делами, ни мыслями к загробной участи отца не возвращается), то остальные гораздо многообразнее.

​Оксана – местная мавка, утонувшая тридцать лет назад из-за козней мачехи, так с тех пор в окрестностях Диканьки и обитающая. Является только тем, кому сама захочет, – вот, например, Гоголю. Гоголя она хочет во всех смыслах этого слова: та самая сцена 16+ состоится именно с участием Оксаны. Однако чем дальше, тем больше становится понятно, что дело не ограничивается простым вожделением: девушка на самом деле любит приехавшего писаря. Любит настолько, что, оказавшись в толпе ведьм, желающих вырвать Гоголя и Хому Брута из круга и разорвать, все время кричит любимому, чтобы он ни в коем случае не смотрел в глаза появившемуся Вию. И живому-то человеку тяжело пойти против толпы «своих» –  что уж говорить об иерархии и стайности того света. В конце концов Оксана совершенно ненатурально отправится прямиком в преисподнюю, причем добровольно: она сама сделает этот выбор, ради всё той же любви.

​Не меньшую жертву приносит в итоге главная злодейка фильма: она точно так же полюбила Гоголя всем сердцем и даже всей душой, что в ее случае является еще чуть ли не разрушением проклятия (кстати, уже упоминавшаяся сцена 16+ не обошлась и без этой дамочки тоже – наверчено в этом фильме и правда очень много). Удивительно, как по нарастающей развивается ее постепенный отказ от душегубства – пусть и вынужденного, но сознательно ею совершаемого. Сначала она, полюбив Николая Васильевича, отказывается его убивать, хотя эта смерть была необходима ей для продления собственной жизни (погибнет в результате Оксана, но это уже блестящие хитросплетения сюжета). Затем она, до той минуты несколько веков спокойно убивавшая направо и налево, отказывается от убийства как такового: в ходе финальной схватки она лишь убирает со своего пути мешающих противников, но уже не убивает их. И наконец, она обещает Гоголю, что больше не будет убивать в принципе, даже когда снова настанет время вынужденных убийств – твердо понимая, что это будет стоить жизни ей самой.

Но самая большая жертва, как ни странно, принесена Гоголю маленькой девочкой, дочкой кузнеца Вакулы Василиной. В этой Диканьке, знаете ли, каждая вторая – ведьма. Ну хорошо, каждая третья. И Вакула, отец-одиночка, иконописец и активный борец со всякой нечистью, никак не может смириться даже с мыслью о том, что его родная дочка может быть «из этих». Он взрывается на любое упоминание о подобных возможностях, даже когда реальность совершенно очевидна: Василина вызывает дождь, затушивший костер, в котором иначе суждено было сгореть Гоголю. Вакула впадает в самую настоящую ярость, и Василина оказывается перед выбором: продолжать свои детские пока забавы с дождем и прочими погодными явлениями, или смириться с волей отца. Она принимает совершенно по-детски логичное решение: убегает в лес, где стоит в вихре и смерче, переживая, что папа ее больше не любит. И когда обеспокоенный отец наконец-то её там находит, то происходит полное примирение и Принятие: Вакула говорит, что любит ее такой, какая она есть –  а она успокаивается и снова принимает то непонятное в своём естестве, что диктует ей какие-то действия, которых она сама в полной мере еще не понимает. А вот дальше происходит Принятие окончательное: Василина сроднилась окончательно со своей природой и отправилась спасать Гоголя от смертельной опасности. Отправилась одна, потому что это уже ее схватка, ее инициация и ее взросление. Что будет дальше конкретно с Василиной – вопрос открытый, его можно рассмотреть с множества самых разных сторон, начиная от бытовой и заканчивая эсхатологической.

И раз уж мы договорились, что я говорю «по-женски», то я не могу не упомянуть о самом порядочном и честном человеке всей трилогии, вся жизнь которого была одной сплошной жертвой во имя справедливости и закона, а смерть, как и положено в этом фильме, – ради Гоголя. Да, речь идет о местном полицмейстере, Александре Христофоровиче Бинхе. Герой, вносящий во всю эту круговерть нечисти всё самое простое и человеческое: он до последнего не верит ни в какой экзорцизм, пытается смотреть на вещи «рационально, как немцы» и между потерей чести и потерей жизни совершенно недвусмысленно выбирает смерть. Александру Христофоровичу делают шикарное предложение, от которого очень сложно отказаться: из диканьской глуши, в которой ему совершенно очевидно очень тошно, ему предложено стать начальником полиции Санкт-Петербурга. И нужно для этого сделать самую малость: просто не писать рапорт о том, что творилось тут в Диканьке последние несколько недель. Покрыть таким образом преступницу, просто отдав ее в руки другого ведомства. Александр Христофорович отвечает решительным отказом, выдерживает моральную схватку с человеческим представителем рода подлецов и погибает уже по приказу нечистой силы, защищая Гоголя. Исполнял свой долг до самого конца, принеся в жертву чести и справедливости собственную жизнь. А ведь хотелось, наверное, и в столицу вернуться, да еще в таком чине. И снова в общество войти. И не с деревенщиной всякой общаться, а с равными по статусу людьми. Но честь и верность – оно важнее. И вдруг становится понятно, что смерть-то да, смерть Бинха – героическая, вызывающая слезы – была жертвой во имя справедливости. А вот жизнь – в этой прокопченной Диканьке с тёмными мужиками и суеверными бабами, да толпами ведьм – а вот жизнь нет. Это не была жертва, это было простое служение Закону и Империи, которое освещает и освящает всё. И смерть тоже.

О.А.: Поскольку снималось все совсем не на тех теплых, словно во сне из детства просторах, которые представлялись мне в книгах Гоголя, то вся местность постоянно напоминала до смерти запуганную деревню где-то у подножия владений валашского господаря Цепеша. Это из впечатлений. Сразу же бросился в глаза образ священника. Ох, уж эта бесконечная наша «симфония» и разговоры о ней. Вспоминая гоголевские размышления, письма, его чистое и благоговейное отношение к вере, ну как было не ругаться на всю эту бутафорщину и фарс. И к финалу трилогии казалось уже, что вот-вот мы узнаем в мерзком всаднике… ну кого? Кого-то, кто все время крутился возле Гоголя, разумеется. Так вот к этому финалу становилось понятно, что настоящее и главное зло запрятано совсем не в представителях силы потусторонней, хотя и без них тоже ведь не обошлось. Но в тихом, почти идеальном фандоринско-энкавэдэшном облике блистательного петербургского сыскаря (персонаж Меньшикова)  проглядывалось как-то с самого начала нечто неживое и очень опасное. И нет, он не сменил облик, не преобразился в свете луны, не оброс шерстью, но явил собою именно то гадкое и страшное человеческое, о чем болело и сокрушалось во многих произведениях сердце писателя Гоголя. Вот же она – галерея «Мертвых душ», какие еще мертвецы и Вии, когда, пожалуйте, жизнь человеческая на службе лжи и подлости. Не правды ради, а в угоду князьям человеческим. Потому-то и гибнет хоть и не идеальный, но все же честный и замечательный в верности своему долгу Бинх. Не жильцы такие люди в мире изворотливости и вранья, в мире выгоды и человекоугодия.

О прощении.

Ольга: Даже если рассматривать фильм исключительно с детективно-приключенческой точки зрения, и то невозможно спорить с тем, что в нём поднимаются темы прощения, жертвенности, любви, смерти и памяти.

Прощение же штука такая – оно в большинстве случаев неотделимо от других тем, нет чистого «прощения в вакууме», оно почти всегда смешано еще с чем-то. Вакула прощает Василину за то, что она ведьма – ну ведь смешно звучит, согласитесь? Хотя фактологически это так. Но прощает он ее не отвлеченно, а потому что любит такой, какая она есть. Бомгарт не прощает себе возможной для каждого врача промашки (пусть и летальной), поэтому не позволяет себе же заниматься дальше делом всей своей жизни, а может только пить горькую – и только Гоголь помогает доктору взять себя в руки. Василий Афанасьевич Гоголь просит у сына прощения за саму жизнь, которую даровал ему, потому что понимает, как много чертовщины намешано теперь в судьбе Николая. Мария не прощает сестру и ждёт исполнения своей мести почти два долгих века – и эта история самая страшная среди всех возможных. Не только потому, что именно она ставит финальную точку, губя прочих героев. Не только из-за близких кровных связей её участников. Но именно из-за этой выжидательной позиции, чётко по заветам «месть – это блюдо, которое надо подавать холодным». Из-за того холодного расчета, который все возможные объяснения заменяет простым и необъяснимым цинизмом. И потому именно этой истории прощения нет.

Главное же прощение – прощение Божье – будто бы не упоминается здесь отдельно. Однако и это не совсем так. Гоголь, говоря с Лизой о ее проклятии, не проповедует ничего впрямую, но своим собственным примером свидетельствует, что кажущаяся предопределенность человеческой судьбы темными силами может быть если не побеждена полностью, то сильно ослаблена тем выбором, который человек совершит. И в этом случае Божья помощь – и Божье прощение – уже окажутся рядом.

О.А.: Да, именно то, что мне и увиделось. Дьявол – искони лжец и человекоубийца, он соврет и не поморщится. А более всего для него важнее не ложь, а полуправда. Не проходимец без носа, урод и вообще нечеловек, дает жизнь, совсем не он. Но в замысле лукавого обмануть и представить для человека все так, что именно он имеет заветную таблетку счастья от всего. И если бы было все так, то разве имел бы человек живой, грешный, очень разный в своих проявлениях, разве имел бы он свободу выбора. И вот очень многое в финале как раз таки этот самый выбор обо всех и показал…

 

О выборе.

Ольга: ​О выборе было сказано уже много. И о Бинхе, и о Василине, да и о самом Гоголе. И обо всех остальных. Но, кажется, можно сказать об этом еще и еще.

​Выбор тут есть у каждого: между честью и выгодным предложением по переезду в столицу из диканьской глуши. Между смертью и жизнью. Между любовью и убийством. Между – да между всем подряд: в Диканьке что угодно может оказаться предметом с двойным дном и вынужденным выбором.

​Уже было сказано о разговоре Гоголя с Лизой, о том, что они не «на одной стороне», потому что Гоголь не может принять то бесконечное душегубство, которое приходилось творить его возлюбленной почти два долгих века. Он жалеет её, сопереживает, сочувствует – но не может этого понять: до того момента, пока Лиза не встретила Гоголя и не решила бросить ради его любви всё, включая земное бессмертие, она даже не пробовала как-то противостоять своему проклятию. Да, она часто ходит в храм и ставит свечки – замаливает большие грехи, как говорит местное население. Но при этом Бог в ее мире будто бы вынесен за скобки: даже посмертной участи Лиза, кажется, страшится куда как меньше, чем просто смерти в случае неисполнения условий существования под проклятием.

Лишен проблемы выбора в этом фильме, кажется, разве что блистательный столичный сыщик Яков Петрович Гуро, ворвавшийся в жизнь Гоголя подобной яркой комете, очаровавший молодого писателя – и оказавшийся последним мерзавцем. У этого героя всё «ясно и определено»: он четко знает, чего хочет, и все желания эти вертятся вокруг личности себя, любимого. Вкусно поесть, мягко поспать, красиво одеться, блеснуть в обществе – а в конце концов еще желательно обрести бессмертие. Да, как положено не просто следователю, а следователю блистательному, он регулярно подвергается опасности и терпит невыносимые лишения (например, почти сутки проводит без маковой росинки во рту), но даже тут старается себя по возможности не особенно напрягать. Яков Петрович уезжает из Диканьки формальным победителем, однако он выиграл битву, но не войну: и выбор, который снова и снова делает Гоголь, прямо указывает на то, что основное сражение еще впереди. Они еще встретятся, и Гоголь выступит как тот самый Ангел Лаодикийской Церкви: в его мире теплохладность (по сути – отсутствие необходимости нравственного выбора) недопустима.

О.А.: Как я уже и сказал выше, в фильме победила прекрасная жизненная истина: на кладбище лучше бояться живых, а не мертвых. И вот вся эта чехарда первых двух частей, да, даже бурсака с его двоечной латынью, по которой можно только дьявола и вызвать, стоит того, что жизнь  на самом деле намного реальнее и порой страшнее всех наших ужасов книжных. Потому что, главное оружие злобного и бесплотного духа, как ни странно, человеческие умы и руки. А когда они становятся ему не нужны, то в заместо души остаются Маниловы, Собакевичи и Ноздревы – то есть мертвые души… Способны ли они ожить? Вопрос сложный и решать его, наверное, все-таки им самим. Яков Гуро действительно тот самый человек века сего, винтик огромной и страшной машины, важный и хищный винтик, из плоти и крови, но с совершенно подчиненной волей и душой. И когда рассеиваются призраки и страхи – эти винтики никуда не деваются, они продолжают быть здесь, подчиняя себе жизнь и тех, кто слабее их самих. Но не Гоголя.

 

И о русской литературе! 

Ольга: ​Самого Гоголя – настоящего, классика русской литературы, бесподобного певца украинской ночи и петербургского ветра – в этом фильме много. Его творческое наследие разлито везде, то тут, то там скользнёт в речи персонажа одна цитата, а другая визуализируется. Играть в увлекательную игру «Угадай Гоголя» по этому фильму можно бесконечно долго – однако, кроме Николая Васильевича в трилогии есть и другие классики. И главный из них, конечно, Пушкин, который наше всё. У этих персонажей своя долгая история отношений, приводящая к самому неожиданному финалу, в котором жуир и бонвиван Пушкин, любимец дам и света, приглашает Гоголя – спокойного, мудрого и рассудительного, внешне будто лишенного всех страстей – быть теперь уже с ним на одной стороне. И это предложение Гоголь принимает. За русскую литературу – особенно учитывая, что в оруженосцах у господина Пушкина ходит молодой поэт Лермонтов – можно быть спокойным. Эти господа защитят ее от любой теплохладности и равнодушия!

О.А.: И наконец, последняя фантастическая, но совершенно прекрасная сцена фильма. В ней «наше все» – Александр Сергеевич Пушкин с совсем еще юным Михаилом Юрьевичем Лермонтовым предстают в виде бравых «ванхельсингов», борцами с инфернальным злом, которые пристукивают таки какую-то злобную тварь, что под видом поклонницы едва не накидывается на Гоголя. И это символично: настоящее искусство, талант данный человеку свыше, каким бы он ни был, не только просияет, но и сквозь время вытащит человека из затхлого мира грязи и пошлости, и кажется, что во все времена, что бы ни произошло, но человек, открывающий книгу, человек читающий, мыслящий, ищущий обязательно обретет настоящее и неподдельное, а через это откроет для себя и правду, расстаться с которой уже не сможет.

А наши прекрасные классики много для этого сделали. Впрочем, это уже другая история.

Нет, не скажу, что просмотр трилогии подготовит человека к уроку или экзамену. Было бы смешно. На то она и фантастика. Но после всего увиденного появилось все-таки желание освежить в памяти замечательные и прекрасные строки, которые некогда при свете свечи и посредством чернил обрели свое бессмертие.