на наш Телеграм
Как в своё время писал Клайв Льюис, люди часто верят в «христианство и…». «христианство и мою страну», «христианство и мой народ» или даже «христианство и мой приход». Реже всего бывает, когда христианство – это путь и образ новой жизни, когда человек становится жителем Нового Иерусалима, человеком неба и Духа, живущим Богом и радующимся всей вдохновлённой Им красоте.
Это тот образ христианства, который принесли миру русские эмигранты-богословы: прот. Александр Шмеман, прот. Иоанн Мейендорф, прот. Георгий Флоровский, прот. Сергий Булгаков, архимандрит К. Керн, митрополит Антоний Сурожский, старец Сергий Шевич и другие чудесные мыслители. Это христианство старцев и подвижников, людей, вмещавших в своё сердце весь мир и всю красоту, чтобы дарить всё это, освящаемое подлинностью веры, всякому жаждущему истины человеку.
Это христианство можно было найти в Свято-Сергиевском институте в Париже, основанном митрополитом Евлогием Георгиевским, эмигрантом среди эмигрантов.
Митрополит Антоний Сурожский рассказывал о том времени, что люди, потерявшие свою страну, попытались осмыслить происходящее в свете веры, осмыслить своё место и роль в истории. И они обратились ко Христу, в Котором ощутили идеал всякого человека, где важно не этническое, а сущностное. Важен предельный смысл.
Они поняли, что беда охваченной революцией страны, которую они вынуждены были покинуть, в том, что люди Церкви утратили жизнь, христиане утратили соль. Церковь, оказавшаяся малосольной и ставшая чуть ли ни министерством религиозных дел, не только не могла вдохновить, но и вызывала неприязнь и отторжение. Там, в царской России, пламенные мыслители часто восхищались идеалом Христа, но не видели в храмах ничего, что бы было подобно божественной красоте. Так, революционер Герцен всю жизнь не расставался с Евангелием, но не разглядел евангельского духа в Церкви современной ему страны.
Лучшие из мыслителей эмиграции тем и велики, что они смогли увидеть в Церкви смысл всех своих упований. Но они вдохновлялись не тем образом Церкви, который существовал в синодальный период, не церковью как государственным учреждением, но Церковью апостолов и святых отцов.
Эмигрантские богословы открыли для себя высоту и чудо святоотеческой мысли, они смогли раскрыть эту мысль планете и явить, что верность преданию – всегда творческая. Что святоотеческий взгляд на историю, место и труды человека – возможен и теперь, но тогда, когда мы ищем в церкви подлинно вселенского её измерения, «где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Кол 3:11).
Потому богословы Свято-Сергиевского института в Париже открыли миру православие как веру подлинности и красоты. Это открытие стало апостольским голосом для западного мира. Парижское богословие совершило для Церкви возвращение к тому пониманию христианства, которое было у святых отцов. И оно, это понимание, снова засияло в мире, как возвращение многих людей к святоотеческому сознанию и восприятию. Это богословие влияло и на католическую мысль, вызвав обращённость к наследию древних отцов востока у ряда замечательных католических мыслителей, таких как Г. У. фон Бальтазар или Анри де Любак.
Эмигранты открыли Европе и Америке православие как веру святых отцов и как реальность преображения. В мире заговорили и не прекращают до сих пор говорить о православных старцах – живых свидетелях реальности Бога и неба. Так, когда философ Татьяна Горичева была изгнана из СССР за свою веру, то послушать её лекции о христианстве в Европе собирались целые залы, и приходящие на встречи католики и протестанты просили рассказывать прежде всего о старцах, а потом об аскетической традиции, ведущей к преображению.
Когда слышишь истории о таких людях, то всегда хочется узнать: как они стали такими и как мы можем подражать им в их пути.
И здесь нужно заметить, что путь человека к святости не содержит в себе чего-то тайного, – он достигается церковной жизнью, которая должна совершаться «последующе святым отцам».
Сами отцы (Иоанн Златоуст, Симеон Новый Богослов, Иустин Сербский, Серафим Саровский, Игнатий Брянчанинов) нередко говорили, что между древними подвижниками и новыми нет никакой разницы, потому что человек остаётся неизменным как в дни Римской империи и Вавилона, так и в эпоху Великих географических открытий или в годы Модерна.
Неизменна и Церковь, которую Иустин Сербский характеризует как «непрестанную Пятидесятницу», непрестанное излияние Духа Святого на людей и бытие. А, значит, всё дело в желании или нежелании человека быть с Богом. И, в конечном итоге, – в той жажде подлинности, без которой человек и в Церкви останется обывателем, преследующим свои мелкие интересы, какими бы высокими словами он эти интересы ни прикрывал.
А для того, чтобы стать святыми, людям нужно серьёзно отнестись к двуединой заповеди Христа, данной Им в Великий Четверг: о как можно более частом причащении и о служении другим. Те, кто соединяют в своей жизни частое причастие и служение, восходят в небесную красоту и обретают исцеление или праведность, то есть – становятся теми, кем Бог их задумал. Потому парижские богословы так много говорят о частом Причастии – как основании всего нашего добра, да и всей жизни в целом.
Ну а те, кто даже в Церкви так и не понял сути, выступают то против постоянного причастия, то против идеи служения, в зависимости от того, каких страстей у этих выступающих больше.
Богословы Парижа, чуть ли не впервые со времён Григория Паламы, осмысляли и феномен мировой культуры.
Так, прот. А. Шмеман пишет: «Богословие в отрыве от культуры, которая это (красоту поражения, свет победы в ней) одна может явить – ибо это неопределимо, так часто теряет свою соль и становится пустыми словами». И культура в таком понимании не ненужный довесок, не что-то излишнее для святых, но высокое продолжение богословия, как пронизанность людских дел небесной благодатью, делающей наши слова и творения причастными вечности.
Прот. А. Шмеман характеризует поэзию как «служение небесному на земле». Поэзия даёт нам опытно пережить вкус и красоту рая, потому что в глубине её строк сияет Господь, а стихи дают прикоснуться к Его подлинности и красоте.
Людям часто кажется что христианскими можно назвать только произведения с соответствующей церковной символикой и темами. Но на самом деле можно написать о траве или дереве, но так, что люди смогут через текст прикоснуться к небу. А можно, по выражению Сергея Довлатова, «всю жизнь копировать древнерусские иконы и проваляться в материалистической луже».
Диккенсу, Фросту, Элиоту или Сайгё не нужно было обращаться к религиозной теме, чтобы в созданных ими строках звучала благодатная красота. Потому что творчество в том и состоит, чтобы, подобно толкиновскому эльфу Феанору, заключать райский свет в дела рук своих. И без этого света не бывает искусства, а лишь только непреображённость с неподлинностью в той или иной форме…
Антоний Сурожский и богословы Парижа сумели открыть для людей церковь во вселенском её измерении, где есть место для всех народов, и никто не предпочтён другому, но все равно находятся в любви Божией. Это вселенское измерение церкви помогало общающимся с митрополитом Антонием ощущать церковь как укоренённую в вечности и в вечность же приводящую. Потому у христиан не должно быть тоски по некому золотому веку – ведь Христос всегда тот же самый и жизнь с Ним возможна во всей полноте во всяком веке. Христос в равной мере с каждым человеком и с каждой эпохой, и для Него важны не национальность, не богатство, не знатность, не мирские заслуги, но наше уподобление Ему в милосердии и доброте.
Такое восприятие христианства – древнее и апостольское, но именно это понимание было во многом утрачено в эпоху христианских стран и империй, хотя оно, безусловно, сохранялось в наследии подвижников.
Богословы первой русской эмиграции двадцатого века, такие, как митр. Антоний Сурожский, были теми, кто восстанавливал не только это древнее понимание христианства, но и святоотеческое осознание мира, основанное на творческой верности мысли святых отцов.
Вот как говорится о таком восприятии веры в Послании к Диогнету (II век): “Христиане, — говорит он, — не разнятся от других людей ни страной, ни языком, ни житейскими обычаями. Но, обитая в греческих и варварских городах, где кому досталось, и следуя обычаю местных жителей в одежде, пище и всем прочем, они представляют удивительный и поистине невероятный образ жизни. Живут они в своем отечестве, но как пришельцы. Для них всякая чужбина — отечество и всякое отечество — чужбина. Они во плоти, однако живут не по плоти. Находятся на земле, однако они граждане небесные. Повинуются существующим законам, однако жизнью своей превосходят самые законы. Они любят всех, однако всеми бывают преследуемы. Их не знают, однако осуждают. Их умерщвляют, однако они оживотворяются. Они бедны, однако всех обогащают. Всего они лишены и по всем изобилуют. Словом сказать: что в теле душа — то в мире христиане».
Даже в Церкви, этом средоточии жизни, людям легче быть неживыми. Христа убили религиозные люди, апостолов и святых гнали религиозные люди, но такие, в чьей религиозности не было света, подлинности и опыта встречи, а потому они больше всего боялись, как обличающих всякую серость – живых причастников Духа.
Вся любовь находит свою полноту в Боге и Его Церкви, которая существует, чтобы мы могли каждую минуту жить и дышать только Им. Именно Он раскрашивает для нас закаты и облака, Он вдохновляет любить жену и друзей, Он являет Свою красоту в стихах и улыбках, музыке Баха и чашке чая, которую любящий муж подаёт своей супруге с утра.
Он – смысл и предел высочайшей людской мечты, Он – осуществление подлинности и надежд всех добрых людей на счастливый конец больших и малых историй. Но, говоря, что мы любим Церковь, мы имеем в виду именно то, что ею является, – а вовсе не тот бюрократизм, формализм, фанатизм, нетерпимость к высокому и всевозможные искаженности, которые, находясь до времени в Церкви, являются той самой ядовитой рыбой, которую Господь однажды отделит в Своём улове от рыбы доброй. И глядя на всю вдохновляющую нас красоту, глядя на неё через Бога, мы ещё и ещё раз говорим, что любим Церковь, но и знаем, что Церковью в подлинном смысле является только то, на чём зримо почиет Дух Святой…
