на наш Телеграм
Ох уж этот немецкий… Дети сейчас делают уроки не только вдали от учителей, но и от меня, единственного, кто может проверить, правильно ли старшая спрягает глагол müssen: табличку можно и в интернете скачать, а вот вставить правильную форму в упражнение — тут нужен папин контроль. Проблема в том, что волнует немецкий только папу, а дочь № 1 нисколько не пугает ни завтрашняя двойка в электронном дневнике, ни послезавтрашняя тройка в четверти, ни послепослезавтрашняя невозможность уехать в Гамбург на стажировку.
Не думать о будущем — это плохо. Но в детском недумании — отблеск Царства Небесного.
Некоторые проповедники, по-моему, излишне психологизируют события Вербного воскресенья, сосредотачиваясь не на том, что Господь въезжает в город, который искренне приветствует Его — во исполнение ветхозаветных пророчеств и в предобразование Его второго пришествия. Они отказываются от сиюминутного счастья и скорбят будущей скорбью, вспоминая о грядущем отступлении еврейского народа, о малодушии учеников, о вселенском одиночестве Спасителя. Однако служба Недели ваий почти не вспоминает о том, что всего спустя несколько дней Господь будет предан и почти не упрекает «неверных иудеев» в этом. Она торжествует, радуется, не только прославляя Христа, но и подчеркивая особую роль детского сословия. Поэзия этого дня как никогда высоко ставит детей — и именно потому, что они способны не омрачать сиюминутную радость прошлым или будущим горем.
Честертон считал, что мир полон старых христианских добродетелей, сошедших с ума. И поскольку роль проповедника, всеобщего муэдзина в нашем муравейнике выполняет реклама, то ее слоганы — это сошедшие с ума, оторвавшиеся от смыслоисточника и зажившие новой непристойной жизнью гомилетические сентенции.
Например, «бери от жизни все» — это призыв к потреблению, к неограниченному поглощению материальных благ, к существованию, зациклившемуся на наслаждениях и забывшему о страдании. Но «бери от жизни все» — это ведь и стандартный аскетический лозунг, громко напоминающий о том, что каждый человек кузнец своего спасения и что за гробом для покаяния «времени больше не будет».
Или вот еще «свобода быть собой» — этот слоган рекламщик и потребитель рекламы, видимо, должны истолковать в духе самопотакания, в удовлетворении набора желаний, присущих конкретному человеку в его наличном состоянии. Но с другой стороны, все правильно: свобода — синоним самобытности человека. Другое дело, что его «самое само» не сводимо ни к желаниям, ни к интересам, ни даже к особенностям характера, оно прячется где-то совсем рядом с тем, что Священное Писание называет «образом Божиим».
«Цени момент» — этот призыв, восходящий к Горацию, тоже очень полюбился мастерам продающего слова, которые заинтересованы в том, чтобы клиент не думал о последствиях вкушения плода, чтобы брал в расчет только его форму, цену, вкус и цвет.
Но разве христианство, его подвижническая традиция не призывает к тому, чтобы сосредоточить ударную силу ума на конкретной цели, на видимой задаче, которая не может располагаться ни в прошлом, ни в будущем, которая только здесь и сейчас?
В школе я читал популярную американскую книжку о буддизме и запомнил из нее изречение (вполне, вероятно, совершенно не аутентичное): «Хочешь — ешь, не хочешь — не ешь, хочешь — спи, не хочешь — не спи, хочешь — работай, не хочешь — не работай, только не мельтеши перед глазами». Это вполне приложимо и к христианской жизни. Если молишься — молись, не думай о дворце на Воробьевых горах, о Брексите и счетах за коммуналку.
Занимаешься общественно полезным делом — не мечтай об отдыхе. Отдыхаешь — не вспоминай о работе, никому от этого лучше не будет. Делаешь немецкий — не заботься о хорошей оценке, заботься о том, чтобы Гете не перевернулся в гробу. Не делаешь… иди и сделай, но не потому, что тебя затерзал будущий день и грозный взгляд учительницы, а потому что текущий счастливый день приготовил для нас вот такое дело.
Литургическая жизнь еще в большей степени, чем мирская, построена на carpe diem.
Бог входит в город — мы радуемся. Бог гневается — мы раскаиваемся. Бог страдает и умирает — мы принимаем осколки Его страданий на себя. Бог воскресает — и мы вслед за Первенцем.
