на наш Телеграм
Тупик в отношениях с Богом и Церковью ощущается сильнее и больнее, чем другие кризисы: он посягает на то, что нам дороже всего.
Когда я пришла в храм, то попала в среду, которую сейчас принято называть церковно-либеральной. Мой духовник не обременял меня, худенькую студентку, живущую с неверующими родителями, ни запретами на непостную пищу, ни призывами к продолжительным молитвам. Живи спокойно, ешь все и не ругайся с родителями. Последнее, правда, было почти невозможно выполнить.
Но характер у меня беспокойный, мне казалось, что перечисленного крайне мало для спасения, поэтому я пыталась поститься тайком, чем вызывала недовольство родителей. Больше 9 лет, до того, как пришла на психотерапию, я очень сильно переживала, правильно ли я живу, и корила себя за каждую мелочь. Причем это были не конструктивные размышления из серии «как сделать лучше», а невротическое самоедство.
Поиск глубины с одной стороны и нездоровая религиозность с другой привели меня в «консервативный» приход. На тот момент я не умела сама принимать решения, определять меру во всем и думала, что священники точно сделают это лучше меня. Им виднее, они лучше знают. Сейчас, правда, я так не считаю. Но тогда мечтала о настоящем послушании, как в книгах древних отцов.
На такой запрос один батюшка живо откликнулся. Началась ломка себя. Обиды, недопонимания, слезы… К счастью, на пути попались люди, которые мягко и деликатно помогли мне повзрослеть, научили брать ответственность на себя. И постепенно я уже начала слушать себя, распределять свои силы и не зависеть от священников.
Наверное, научить этому искусственно невозможно. Это нужно прожить самому. Путь к пониманию своих возможностей для меня был очень длинным. Мне очень близка позиция психолога Натальи Ининой, которая говорит о том, что, если у нас есть проблемы на душевном уровне, до общения с Богом мы можем не дотянуть. Он будет с нами, а мы с Ним – нет: не услышим Его из-за своей личностной нарушенности. Эту истину мне пришлось познать на собственной шкуре.
Ситуация осложнилась тем, что в какой-то момент я потеряла очень важное для меня служение. Я помогала священнику вести беседы в молодежном клубе. Без объяснения причин меня отстранили. Это была странная и болезненная, непонятная до конца история. Сильная психологическая травма и одновременно этап, который я бы назвала концом формализму.
Наступили полгода метания по храмам. У меня было очень много непрожитой боли, личных непониманий, и я не могла найти приход по духу. Помню, тогда почему-то в храме большинство прихожан казались мне или фарисеями, или безынициативными неудачниками, которые даже свою веру-то толком не знают. Спроси их, что происходит в храме или что написано в апостольских посланиях, они даже и ответить толком не смогут. «Не мудрствуй», «так надо», «так положено», «так батюшка благословил».
Изучая психологию, я поняла: то, что меня раздражало, было моей проекцией.
Суть этой психологической защиты можно хорошо передать словами Спасителя о бревне в своем глазу и песчинке в глазу ближнего. Другим мы приписываем то, что свойственно самим: злясь, можем сказать собеседнику, что он сердится. Так и я, «выдавливая из себя по капле фарисея», считала, что вокруг как раз засилье законников.
Не умея подходить к духовной жизни с рассуждением, брать на себя ответственность, я считала, что меня окружают именно такие люди.
Еще несколько лет я не могла слушать проповеди, было почти физическое отторжение. Конечно, это было и от перенасыщенности. Кто-то из моих друзей проводил аналогию с едой: впрок не насытишься. А я в свое время «переела», перечитала и переслушала православных авторов, начиная от Святых Отцов и заканчивая современными священниками. Это отторжение длилось лет 5 после нескольких лет запойного изучения православных источников. Сейчас, к счастью, это состояние проходит, но читаю и слушаю о своей вере я понемногу, чтобы избежать нового «переедания».
А тогда получалось слушать и читать только тех, кто был близок по духу, – протоиерея Алексея Уминского, игумена Петра (Мещеринова), архимандрита Андрея (Конаноса) и других. Их слово по-настоящему поддерживало и утешало, а речи многих других священников вызывали неприятие.
До сих пор мне ближе радостное православие с акцентом на милости и любви Божией, а не грустное христианство с бесконечным нытьем о том, какие мы грешные. На чем акцентируешься – то и будет преобладать в жизни. Если в центре будут грехи и ошибки, религия превратится в унылую повинность, а если надеяться на всесильного Бога, то и вера станет животворящей.
Помню, когда начала изучать психологию, многие вещи у Святых Отцов вызывали отторжение. И их книги на несколько лет были положены в дальний угол. Недавно я, пытаясь разобраться с проблемными зонами, с тем, что во мне вызывает неприятие, открыла несколько святоотеческих писаний. С удивлением поняла: то, что мне не нравилось и было неблизко, я просто-напросто неправильно понимала! Все их высказывания нужно смотреть в контексте, с учетом в том числе и времени, и культуры их эпохи. А я, выходит, читала их высказывания опять-таки через проекцию, сквозь свой невроз.
Раны с годами стали затягиваться. Спасибо за это моему психологу. Сейчас мне стало все равно, кто как живет и спасается, а раньше, помню, это сильно меня беспокоило.
Открывается ли в духовном кризисе второе дыхание любви к Богу и Церкви? Наверное, не у всех. Мне в этом смысле повезло. Думаю, не мне одной, ведь, как мы знаем, ищущий обязательно находит.
«В главном – единство, во второстепенном – свобода, во всем – любовь», – кому все-таки принадлежит эта фраза? Одни приписывают ее блаженному Августину, другие – святому Викентию Леринскому, третьи – протестантскому богослову Руперту Мелдению. Как бы то ни было, она стала моим девизом жизни в Церкви, иммунитетом от осуждения.
Каждый живет так, как считает нужным; из кризиса вытаскивает Сам Бог, если просить Его об этом; психотерапия – великая вещь, помогающая и при церковных проблемах. Это три вещи, которые я прожила на особой глубине во время своих напряженных поисков и метаний. А еще, как говорили в одном фильме, «бери ношу по себе, чтоб не падать при ходьбе».
