на наш Телеграм
Расшифровка лекции, аудио и видео коей можно найти здесь.
Великое Аксумское царство
Великое Аксумское царство, которое процветало за счет войн со своими кушитскими соседями, с нубийскими племенами, за счет транзитной торговли, которая шла и сухопутным путем через Африку и морским путем через Красное море, это государство стало с VI-VII веков стремительно приходить в упадок. Великая столица – Аксум – этот великий город пришел в запустение. С X века это государство исчезает полностью.
И что интересно: собственно, не некая позднеантичная культура, а именно средневековое эфиопское искусство, средневековые эфиопские традиции и декоративно-прикладного искусства и зодчества и живописи, это то, что нас больше всего интересует, потому что об Эфиопии все-таки существует масса стереотипов. Это огромная проблема. Об эфиопском искусстве, об эфиопской иконе говорят: «Ну, это все настолько традиционное, настолько наивное искусство».
А что мы подразумеваем, зачастую ошибочно, под традицией? Неизменность. Неизменяемость. Как сидели художники, писали, условно говоря, следуя традиции, или еще более опасное слово у нас в византийской традиции: «по канону». А что это такое – бездумное повторение, раскрашивание по трафарету, или действительно осмысление символики искусства, ремесла, приобщение к коллективному опыту? Это огромная проблема: дефиниция канона и понимание традиции, особенно в культуре христианского Востока? С Западом все интереснее, потому что там эксперимент за экспериментом и гораздо более переменчивые явления. Опять же абсолютно литургически осмысленные, о чем у нас тоже забывают. То, что нам навязывали барокко достаточно бездумно, не значит, что, допустим, барокко – это некое антирелигиозное, пустое, слишком декоративное искусство. Нет. На Западе мы видим резкие перемены, переходы от романики к готике, более поздним традициям. На Востоке… Христианский Восток, каким бы разобщенным он ни был, каким бы разнообразным он ни был, себя действительно пытался самоидентифицировать, объясняя свою инаковость, объясняя себе самим, почему мы не такие, как те, кто приходит с Запада, и, зачастую теряя колоссальный пласт собственной культуры, за счет завоеваний, потерь, упадка, порождает миф о верности традиции, о традиционности, о традиционализме.
И вот на самом деле что мы сегодня попытаемся, хоть бегло, понять, увидеть? То, что в культуре средневековой Эфиопии близко нет этой неизменяемости, потому что когда мы сейчас гуляем по каким-нибудь туристическим лавкам Аддис-Абебы, или просто смотрим в Интернете, набираем где-нибудь в Гугле, в Яндексе: «эфиопская икона» и масса таких миловидных, полумультяшных икон появляется, написанных в 90-х, 80-х годах или в 2000-х. Художники пытаются говорить: «Вот, мы неизменно следуем нашей традиции, вот такой наив, такие гипертрофированные глаза, такие простые детские рисунки – это и есть наша традиция, вот так мы писали испокон веков». Нет. И, к сожалению, очень большая проблема и с Эфиопией, и, в общем-то, со всем христианским Востоком – то, что вместо того, чтобы внимательно изучать свое наследие, в своей массе и церковь и даже многие иконописцы, многие люди, казалось бы, напрямую связанные с сохранением наследия, вместо того, чтобы себя изучать, придумывают миф, мифологемы, непозволительно упрощая свое прошлое, свое наследие.
Так вот. Если говорить о первом христианском государстве на территории современной Эфиопии, о царстве Аксума, государства, сформированного в I веке нашей эры: около 328 года Царь царей этого государства (на эфиопских наречиях – «негус негэст») Эзана, его звали Эзана, принимает крещение от рук своего учителя, выходца из Сирии, св. Фрументия.
Эта серия золотых монет 30-х годов IV века, это – первые дошедшие до нас памятники эфиопского христианского искусства. Более того, это – первое изображение креста, созданное эфиопами. Потому что, конечно, ни у одного народа нет такого многообразия крестов, как у эфиопов. Вот, первый вы видите. Вместо языческих полумесяца и солнца царь Эзана размещает на своих монетах крест. Кстати говоря, он – первый монарх, кто это делает. Потому что мы помним, что равноапостольный Константин, во-первых, христианином был двенадцать дней. Во-вторых, он последние двенадцать дней своей жизни был крещен еретиком, и долгое время считалось, что у него вообще никакой христианской символики на монетах нет. У него только Митра, Непобедимое Солнце и все традиционные римские атрибуты. На самом деле есть серия монет императора Константина Равноапостольного, где у него все-таки проглядывает христианская символика. Маленькую хризму нашли. Но ничего больше. А царь Эзана, вместо самого значимого для язычников Аксума символа, размещает сразу же крест – как манифестацию новой веры, как манифестацию ее господства.
В современных рассуждениях эфиопских национальных мыслителей, историков, церковных иерархов превалирует эта теория незыблемой преемственности: «Как бы на нас ни нападали, исповедовавшие иудаизм племена, как бы потом нас ни терзали мусульмане, мы неизменно сохраняем преемство нашей царской династии, и преемство наших основополагающих традиций». На самом деле это не так.
Можно очень долго рассуждать о том, что из себя представляло Аксумское царство, и насколько в этом исчезнувшем окончательно к X веку государстве имело место действительно не только политическое, но и культурное, художественное преемство с тем государством, которое возникает уже на меньшей территории в горах Эфиопии. И, опять же, это государство, которое сначала находилось под властью династии Загве, а потом под властью так называемой Соломоновой династии, насколько это государство действительно что-то смогло сохранить от своих …, или насколько это было уже совершенное перерождение. Потому что на самом деле между Аксумским христианским царством и культурой этого средневекового эфиопского христианского царства – по сути дела такой же пробел, как между поздней Римской империей, и Каролингами. Меняется очень многое.
И от Аксумского царства у нас остались достаточно резкие и очень разнообразные памятники. Их очень мало и они очень разные.
Да, есть монеты. Христианских царей Эфиопии. Это – одна из поздних монет, потому что после VII века аксумские монархи перестают чеканить монету, уходят в горы, бросают свою столицу.
Это уже медная монета царя Армы. Знаменитого завоевателя. Это монета 630 года. Мы видим христианскую атрибутику: крест-посох, который заменял пастырский жезл у епископов Александрийской миафизитской церкви в Нубии, в Эфиопии и в Египте. И, опять же, был царским жезлом. Но, несмотря на то, что по этим остаткам можно реконструировать, как там выглядели воины, как выглядели цари, по уцелевшим археологическим объектам можно более-менее воссоздать славу древнего Аксума с его дворцами, с его стелами, с его церквями, ничего толком не сохранилось.
Поэтому что нам физически помимо монет оставили христиане Аксума? Одну постройку. Одну целостную христианскую постройку, которая действительно восходит к Аксумскому периоду. Это – монастырь Дебре Дамо, который находится в горах на неприступной горе, на неприступном плато рядом с Аксумом. Это такой «малый Афон», туда не пускают женщин и священство женского пола. Вот кафоликон этого монастыря, куда надо подниматься по веревке до сих пор, ни фуникулера, ничего не оборудовали, просто сбрасывают веревку, человек себя привязывает, и его поднимают, молясь.
Об основателе этого монастыря, святом Михаиле Арегави, выходце из Римской империи, бежавшем в V веке в пределы Аксумского царства, слагают легенды, согласно которым для того, чтобы сам игумен забирался в эту свою обитель, с горы сползал гигантский змей, который подавал ему свой хвост, обвязывал его и поднимал. Поэтому в поздней иконографии этого святого он стоит, держа такого немножко мультипликационного питона за хвост.
Это – единственная уцелевшая постройка, дошедшая до нас V-VI веков в Эфиопии, сохранившаяся со времен Аксумского царства. Конечно, это очень интересная, очень характерная кладка, когда каменная кладка перемежевывается с деревянными бревнами, конструкциями. Все это изнутри нельзя снимать, к сожалению, и практически нет нормальных кадров интерьера обители. Там очень красиво вырезанные фигуры в камне и в дереве. Вот такой пример. Причем необработанный камень, перемежеванный тщательно обработанной древесиной.
Вот монеты.
Одна церковь.
И очень интересные рукописи, которые хранятся в другом монастыре, монастыре аввы Гаримы, соратника св. Михаила Арегави, кто основал Дебре Дамо.
Вот это ризница обители аввы Гаримы. И там в 80-х годах итальянские ученые смогли, с благословения священноначалия, правда, в чудовищном состоянии тогда хранившееся Евангелие раскрыть, отреставрировать и датировать.
Евангелие старшее – вот оно. Десять раз заштопанное, перештопанное, чуть ли не шариковой ручкой выведен орнамент на корешке. Что внутри? А внутри древнейшая иллюминированная христианская рукопись. Старше сирийского Евангелия Раввулы, старше любого другого дошедшего до нас иллюминированного кодекса, рукописи или чего-либо. Ранний VI век, Евангелие Гаримы так называемое. Их на самом деле два. Одно датируется скорее VII веком, а другое VI. Их очень долго, до того, как стали после 86-го года итальянцы с ними работать, их долго считали поздними: IX–X века. Там все было, и технико-технологическая экспертиза, и очень внимательно с ними работали. Старшее, первое из этих Евангелий – это ранний VI век.
Вот как раз Евангелист Марк из этого Евангелия. Причем смотрите, у него подставка для книги в виде рыбы. Кресло в виде леопарда, на котором он сидит. Такой просветитель Египта и Африки, окруженный этими символами природы. Прекрасный пример.
Несколько более грубый, другим мастером написанный Лука. Это, бесспорно, можно считать самым уникальным памятником, дошедшим до нас со времен Аксумского царства. И опять же один кодекс перевешивает по значимости всю эту замечательную церковь в Дебре Дамо.
И что интересно, на самом деле, если говорить о неком преемстве эфиопских художников, и т. д., мы не можем говорить о преемстве. Почему? Потому что вот ранний VI век, и больше от эфиопской живописи, ни монументальной живописи, ни книжной миниатюры, ни иконы мы не увидим еще много веков. Потому что следующие памятники, это росписи церкви Ганната Мариам XIII века. Здесь еще беда в том, что все равно этот регион исследовать тяжело, хотя, конечно, колоссальный вклад европейские ученые внесли и все время приходится биться с местными эфиопскими мифологемами о том, что это древняя роспись. А насколько она древняя? Понятно, что она поновленная в XVII–XVIII веках. А что под ней таится, насколько это все можно смотреть, с чем это можно сопоставлять? Если говорить о четко датированных европейскими учеными искусствоведами памятников, то у нас Евангелие Гаримы, и следующий памятник – 1270 год. С VI века до 1270 года.
С преемством на этих землях было сложно. Потому что после того, как с VII века идет просто колоссальный упадок Аксума, сам город забрасывают, столица сдвигается в горы. Потом начинается экспансия ислама, потом уже в X веке, в 960 году погибает в бою последний царь Аксума – Дыль Наод, а каждую церковь на территории Аксумского царства разоряет царица-иудейка Юдифь, или Гудит, дама, которая, по-моему, сбросила как будто атомную бомбу на Эфиопию, потому что после этого до середины XII века мы не знаем, что там происходит. Мы знаем, что благодаря интервенции христианских царей Нубии туда через Нубию продолжали отправлять епископов из коптского Египта. Но больше мы не знаем ничего.
Мы не знаем имен царей. Впоследствии поздние средневековые эфиопские хронисты, а о Средневековье в Эфиопии можно говорить до конца XIX века, современные, даже нельзя сказать историки, а скорее государственные идеологи, пытаются там вывести неизменную линию эфиопских царей: «Нет, никогда линия христианских монархов не прерывалась». На самом деле нет. Аксум с его стелами, с его дворцами, с его монастырями, с его рукописями, с его торговлей, с его войнами, исчезает. И с середины X века до середины XII – эфиопские «темные века».
Загвейская династия
И что мы видим, когда появляется эта новая заря христианства в Эфиопии? Мы видим совершенно иное государство – под властью не семитов, а под властью кушитский царской династии, которая господствует над афросемитскими народами. Династии Загувэ. Загувэ, или Загве, как у нас ее тоже транслитерируют, это фактически значит власть Агаве. Агаве – это современный существующий народ кушитский в Эфиопии. И эта Загвейская династия, династия, которая, сейчас многие эфиопы вам скажут, прямо правила с 960 года, с падения Аксумской линии, до 1270-го – это не так. Скорее всего, они правят с середины XII века, с 1137 года примерно до 1270-го. То есть у власти они 130 лет.
Этих монархов ни Эфиопская церковь, ни народ Эфиопии, который тоже вместо изучения своей истории занимается построением некой идеологической сказки, их в принципе не любят. Потому что считают, что это чуждые нашим, семитам, узурпаторы. Варварские войны. И что их время – это время упадка, да, конечно, слава Богу, более-менее под их властью христианство потихонечку начинает восстанавливаться. У них есть один царь, которого очень любят из этой династии, но, слава Богу, их в 1270 году свергла доблестная Соломонова династия, свергли потомки древних царей Аксума, которые, как к этому времени эфиопы начинают считать, происходят от Соломона и царицы Савской. Сами Аксумские монархи так про себя никогда не говорили.
То есть опять же идет борьбы кушитов и семитов. Семиты господствовали в Аксуме, семиты побеждают к концу XIII века. Свергают более воинственный кушитский народ, который, по сути дела, сделал возможным восстановление христианского царства, пусть на гораздо меньших землях, чем то, что прежде занимал Аксум.
И в принципе эта Загвейская династия – династия «робкой зари после темных веков», чернокожая, нелюбимая, гонимая династия. Последний царь был проклят, его память была проклята. То есть он фигурирует в эфиопских летописях, в эфиопской истории – последний царь Загвейской династии фигурирует как За-Илмакнун – «сокрытый», «забытый». Имени его нет. «Имя твое неизвестно, подвиг твой вечен». Его глава этого семитского Абхарского восстания, считавший себя потомком Соломона, царь, которого звали Йикуно Амлак, убил на пороге церкви, «героически». И имя проклял.
На самом деле сейчас начинают заниматься загвейским периодом. И если мы внимательно посмотрим на дошедшие до нас памятники, то мы увидим, что как раз эти Загвейские монархи были гораздо цивилизованней, гораздо более созидательными царями, чем их преемники. Амхарцы вновь берут власть в свои руки, начинается упадок городов. В нашей российской историографии тоже ошибочно очень долго считали, что «пал великий Аксум и в Эфиопии не было городов до XVII века». Это не так.
И как раз, как показывают последние исследования, последние работы, в XII-XIII веках в регионе Ласта в Эфиопии, как раз центр Загве в Ласте, были небольшие города, и там очень интересное зодчество, о котором мы и поговорим. Потому что все-таки зодчество, жалко, с нами нет сегодня Андрея Альбертовича Анисимова, но зодчество – это на 90% математика. Иначе все у вас повалится. И придется звать Аристотеля Фиораванти. Зодчество – это математика. И неважно, строят ли из камня или дерева, или вырезают. На самом деле вырезать из камня строение гораздо сложнее: не продалбливать пещеру, а делать сложные, подкрепленные сводами постройки, очень внимательно отслеживая природу горы, в которую вы врезаетесь, и т. д. И вот здесь как раз в полной мере проступает творческий гений Забвейской династии. В монументальных церквях, которые разбросаны по региону Ласты, современной провинции Бегэмдэр.
И тут, конечно, сразу надо сказать о самом известном и единственном любимом эфиопами правителе этой… на самом деле о двух царях, они очень любят царя Йемерэханна Кристоса и его считают: хоть Загвейский, но хороший и святой. Он очень важную церковь построил и установил процветание церковной иерархии на землях Эфиопии. И этот царь – Гэбрэ Мескель Лалибэла. Мы о нем говорили, кто помнит, в Музее русской культуры на прошлой лекции. Наверное, один из самых известных средневековых царей Эфиопии. Правил он, начиная с 80-х годов XII века до примерно 1221-25 года, больше 40 лет. С Лалибэлой связывают создание наиболее известного памятника средневекового, наиболее известного в Эфиопии храмового комплекса: церквей Лалибэлы, потому что это поселение, где располагались эти одиннадцать церквей, получило имя этого царя. Вообще «Гэбрэ Мескель Лалибэла» – смесь языка гыыз, богослужебного языка афросемитского; «Гэбрэ Мескель» значит – «раб Христа», а «Лалибэла» – это на языке народа агаве – это кушитский язык – значит «Повелитель пчел». «Раб Христа – Повелитель пчел».
Я уже рассказывал раньше, что у эфиопов были очень тяжелые отношения в царской семье. Были введены очень тяжелые дисциплинарные принципы. Когда умирал царь, у которого, как правило, было много детей, старшего сажали на трон, а младших отправляли…, в поздний период была чудовищная крепость на плато, называлась амбаркиша, до этого были другие аналоги, Дебре-Дамо монастырь тоже служил изолятором строгого-строгого режима. То есть все юные царевичи, за исключением правящего монарха, переходят на положение узников. Если вдруг что-то происходит с правящим царем, и у него нет детей, то тогда из столицы или из передвижного двора, который с XIII века был, потому что с XIII до XVII века эта Соломонова династия в отличие от своих чернокожих соперников, не хотят нигде останавливаться, у них нет стольного града, они как император Священной Римской Империи колесят по бескрайним просторам своей страны, живут, собирая и отбирая урожай излишки и т. д. Такая маленькая катастрофа: приехал царский двор, вернется к следующему урожаю. Кочевые монархи были. Так вот. Умирает их царь. Нет у него детей. Или почему-то решают они, может, быть какие-то не очень хорошие детишки, не хотят их сажать на престол. Тогда сановники скачут в эту крепость Амба Геша и говорят: «Заключенный номер 183 с вещами на выход – Ваше Величество на коронацию». Прагматичная традиция, чтобы было меньше междоусобных войн.
И вот Гэбрэ Мескель Лалибэла – ему не повезло, он был младшеньким. И как ни странно, как только он родился, его омыли и положили, слетелся рой пчел и стал виться вокруг него, как вокруг улья. И садились на него, но не трогали и не жалили. И это было воспринято как Божественное провидение, что это будет великий монарх, под властью которого эфиопы будут трудиться, как пчелы. И это правда, потому что его подданным потом пришлось очень сильно потрудиться – мы увидим для чего. Его отравил его старший брат, потому что он услышал это пророчество, и ему это очень не нравилось, пчелки налетели. И лежал бедный юноша Гэбрэ Мескель Лалибэла, видимо, переживая клиническую смерть. Приходит к нему во время этого транса Ангел Господень, или кто-то, кто так представился, и говорит: «Ты – избранный, ты восстань, убей своего брата. У нас же – читал сводку новостей на Russia Today? – у нас неверные взяли Иерусалим», – Салахаддин взял Иерусалим у крестоносцев, 1187 год, октябрь месяц. И на самом деле как бы там этому ни радовались поздние греческие православные историки, на самом деле все очень переживали потерю Иерусалима и взятие его неверными: «И ты теперь раз ты избранный, восстань, и когда убьешь брата и займешь престол, построй новый Иерусалим». Это не Никону в Истре первому в голову пришло.
И Гэбрэ Мескель Лалибэла действительно велел создать комплекс из одиннадцати церквей. Вот Бет Абба Либанос. Одна из таких церквей. Каждая из них вырезана из камня, вырезана из монолита. Опять же то, что я вам пересказал, это легенда, эти церкви начали строить с середины XII века еще при предшественниках Гэбрэ Мескеля Лалибэлы, при царе Йемреханна Кристосе, очевидно, уже начинается строительство. Заканчивается уже после смерти Гэбрэ Мескеля Лалибела, но с ним, с его правлением связана основная наиболее активная фаза строительства.
Причем очень интересно: здесь на месте обрушившейся отчасти скалы, восстановлены, опять же, для симметрии эти колонны; и фасад этой церкви тоже интересен, это не чистый монолит.
Это – церковь Бет Медхане Алам, церковь Спасителя Мира, крупнейшая из церквей Лалибэлы. Вот она. Колоссальных размеров, то есть это окно фактически в человеческий рост. Вот ее план. Там полностью вырезали участок, она стоит с этой покатой крышей, просто срезали колоссальную часть скалы и создали там такую базилику.
Интересно, на что вообще смотрят эфиопы с точки зрения архитектуры? Тут, несмотря на то что эфиопы являются частью коптской Александрийской Церкви, никакой особой связи с коптским зодчеством у них нет. Но они очень внимательно смотрят за тем, что происходит у их северных соседей – христианской Нубии. И архитектурно эти базилики, которые теперь там разрушены и раскрывают в Фарасе, в Каср Ибриме на территории Нубии, там есть достаточно четкая перекличка с тем, что потом неожиданно при Загвейских монархах вырезают, правда, уже из камня в Ласте.
Вот самая известная, конечно, церковь св. Георгия в Лалибэле, вырезанная в форме идеального креста. Опять ж просто колоссальный кусок цельного известняка, из которого вырезают очень аккуратненько очень большую в форме идеального равностороннего креста церковь. Очень интересно то, что это не просто грубая работа, чтобы выдолбить что-то. Там тщательно рассчитывают эти галереи, колоннады, обходные галереи, притворы. Несмотря на то, как сложно физически это делать, опять же легенды говорят, что у царя Гэбрэ Мескель Лалибэлы трудились не люди, а ангелы, силы природы и т. д., там, конечно, его подданные трудились так, что пчелы могли бы позавидовать, выдалбливая это все. Даже рабов-то там особенно не было, их неоткуда было брать. Просто, видимо, сгоняли население и заставляли под пристальным присмотром зодчих вырезать.
Посмотрите на удивительную орнаментацию, когда в камне мы видим мотивы, которые в принципе повторяют то, что мы встречаем в книжной миниатюре. Это для XII века, если не брать, конечно, романские или арабо-норманские изыски или армянские, это в принципе не так уж типично. Это для Востока. Внутреннее убранство с очень интересным, как правило, геометрическим орнаментом. Тут еще контраст между различными флоральными или зооморфными мотивами, которые кое-где встречаются и такой строгой геометрией, именно игрой формы, которая встречается внутри этих церквей.
Вот, конечно, поновленная роспись, но, тем не менее, это как раз из церкви Бет Мариам. Богородичной церкви Лалибелы. Кстати говоря, орнамент этой церкви воссоздан в замечательном зале Эфиопского искусства в Музее русской иконы. Вот такие мотивы.
Что очень важно? Помимо такого интересного, изощренного зодчества, которое мы видим в XII и в XIII веках в Эфиопии, в этих вырезанных церквях в Ласте первые росписи, первые ансамбли монументальной живописи, которые до нас доходят. Как здесь в храме Мариам Коркор позднего XIII века. Опять же церковь вырезана. Там такой сконструированный фасад. Но это просто вход в пещеру, это пещерная церковь. Вырезана она до церквей Лалибэлы, но расписана уже, конечно, позже. Вот здесь на столбах мы видим первые уцелевшие росписи, одни из первых. Первые – в другой церкви, Ганната Мариам, но здесь, предположим, такие фигуры… мы тоже не должны здесь ни в коем случае путать коптское искусство, и эфиопское. Это тоже очень важно. Эти росписи совершенно не похожи на то, чем занимаются, допустим, изощренные коптские живописцы, миниатюристы, иконописцы в Каире, в Александрии или в Верхнем Египте. Это не очень похоже даже на те росписи, которые мы встречаем в верхнем Египте этого периода, XIII века, потому что копты, несмотря на схизму с ромеями, когда они могут, они все равно смотрят на византийскую живопись, на византийскую икону, на византийское искусство. Смотрят специфически, они не могут это имитировать, но им это интересно. Они очень пристально смотрят на сирийцев, они смотрят на персидско-арабскую миниатюру. А здесь что-то совершенно другое. Здесь эта простота, ясность, плоскостность. И, конечно, если говорить о том, на что смотрят эфиопы, они смотрят на Нубию, но никак не на Египет. Совершенно разное пространство: находящийся под властью мусульман коптский Египет, где и копты, и сирийцы, и армяне христиане и много византийского присутствия; и христианские царства Нубии и Эфиопия. Да, это один патриархат, но это совершенно разные художественные переживания, совершенно разное зодчество, совершенно разные культуры и даже совершенно разная церковная жизнь под властью одного патриархата. Потому что где-то больше служат по-гречески, где-то служат на гыызе, где-то служат по-коптски, где-то служат по-сирийски, и т. д.
Вот здесь фигура неизвестного Абуны. Надпись не сохранилась, но это некий святой отец. Может быть, Кирилл Александрийский, может быть, кто-то еще. Причем, что удивительно, совершенно разноцветный, украшенный цветочным орнаментом, флоральным, стихарь, в таком красочном омофоре.
Вот эта фигура архангела Михаила очень четко свидетельствует, она хорошей сохранности, о нубийском влиянии. Потому что в уцелевших фресках того же Фараса в Варшавском музее можно видеть эту же абсолютно жесткую графику, эти лики, как маски, нежелание заниматься какой-либо моделировкой. Нет, тут абсолютная такая яркость и статичность.
Современная ей фреска в Мариам Коркор.
Миниатюра, на которой мы видим в данном случае св. Иисуса Моавского. Иисус Моавский – это один из самых почитаемых эфиопских аскетов, основатель монастыря святого Эстефаноса на озере Хайк. Это миниатюра последней трети XIII века. То есть фактически это еще не образ канонизированного святого, потому что мы знаем, что у миафизитов Восточной Африки не было официальной канонизации. Это образ почитаемого, даже если спорить о датировке, еще, может быть, даже живого Иисуса Моавского. Или только-только скончавшегося, и уже почитаемого как святого. Тут очень интересно то, что, с одной стороны, мы видим эту нарочитую условность, а с другой стороны – увлечение жизнью. Это не просто художник, который абстрагировался от реальности и пишет просто поражающий взоры образ. Этому художнику, этому миниатюристу то, что мы не видим на фресках, кстати говоря, очень интересны детали, очень интересна жизнь. Посмотрите, как он прописывает уши у святого Иисуса. Посмотрите, как он внимательно пытается прописать драпировки. Как ему капители и колонны интересны, как он все это наполняет. Здесь нет жесткой геометрии, и, конечно же, сверху птицы. У эфиопских художников очень внимательное отношение к природе. И если св. Иисус написан достаточно схематично, то птицы эти наверху, парящие, прописаны очень даже пропорционально, с уникальным живоподобием, с очень бережным анималистическим вниманием к природе.
С точки зрения декоративно-прикладного искусства, эта эпоха – эпоха Загвейской династии и эпоха Соломоновой династии, потому что опять же Иисус Моавский – это тот человек, кто провел армию первого царя Соломоновой династии. Иисус Моавский – это как раз тот святой, который провел армию Йикуно Амлака, первого монарха Соломоновой династии, чтобы они убили последнего Загвейского царя. Такой святой немножко политизированный. Хотя и такие тоже бывают.
Но, тем не менее, это искусство XI и XIII века и загвейцев, и ранних соломонидов интересно еще тем, что именно в эту эпоху формируются наиболее сложные формы креста в Эфиопии. Потом будет упрощение, как ни странно. Тут ложное представление о том, что ранние древние эфиопские кресты, наверное, попроще, а потом все более сложные ажурные… Нет, если говорить о больших процессионных крестах, то как раз в эпоху загвейцев и ранних соломонидов – наиболее изощренные формы.
Вот как раз этот из Walter’s Art Museum в Балтиморе крест, самая сложная форма креста, крест, который называется «Крест Лалибэлы». Крест, формирование которого связывают именно с этим великим загвейским царем-зодчим. Крест с очень сложной символикой. В центре либо один крест, либо три креста. В ранних формах – один. Сверху идет дуга. Очень важно, потому что это напоминание о том, что эфиопов и коптов, и нубийцев, и армян, и сирийцев напрасно византийские и латинские полемисты называли монофизитами, отвергающими человечество Христа. Потому что эта дуга символизирует соединение неба и земли, воссоединение Бога и человека через Христа, и незыблемое соединение, точнее не соединение, а объединение божественного и человеческого начал во Христе. Плюс эта дуга – это еще образ того места соединения неба и земли, которое мы переживаем в нашей литургической жизни, то есть образ святого престола, образ Евхаристии, образ стола Тайной Вечери и Евхаристической чаши. Потому что сверху всегда будет двенадцать узлов или двенадцать лучей и крест. И эфиопы подчеркивают, что это не просто Христос и двенадцать апостолов, не просто апостольская полнота, а именно Тайная Вечеря. Именно первая Евхаристия. Потрясающий по своей смысловой нагрузке образ единства, восстановления единства. И с точки зрения христологии, и с точки зрения литургики. Вся эта композиция поддерживается тремя парами ангельских крыльев, в более поздних вариантах фигурами змей и птиц.
Вот, еще один, из частного собрания Марка Гинсберга, одного из лучших частных собраний эфиопского искусства в Нью-Йорке, очень сложной формы крест. С образом четырех евангелистов, четырех концов света.
Тоже из этой же коллекции.
Это все двенадцатый век. Никакой простоты. Потом как раз мы увидим, что в более поздний период начинается упрощение при Соломонидах.
Вот этот крест XV века. В XV веке начинают распространяться солярные кресты, которые еще называются «хауария», то есть апостольский крест, центрический. В XV же столетии увлекаются достаточно простыми крестами, на которых мы видим еще не живописные, но чеканные иконы весьма условные.
Эпоха Соломонидов
Эпоха Соломонидов, и особенно в период их расцвета в XV веке, – это очень интересное время для искусства, потому что помимо новых форм крестов, которые я вам показал, достаточно простых, мы видим сначала уникальный и совершенно иной самобытный период в истории книжной миниатюры, причем здесь максимально условный. Увлекаются плетеными орнаментами, которые мы видим и в некоторых примерах в церквях, там, где они вырезаны, и в крестах, потому что в этих сложных витиеватых различных созданных в технике утраченного воска литых форм, просто такую бесконечную плетенку. Это же мы видим в книжной миниатюре в XV веке. И что интересно, здесь абсолютная условность. Не различить с точки зрения ликов ни мужчину, ни женщину. Абсолютно условные обозначения действующих лиц. Такого примитивизма мы не видели со времен самых ранних христианских фресок в той же Дура Европос, в первой трети III века. То есть понятно, что если не обратить внимание на крылья у этой фигуры, в принципе не очень понятно, что это такое, а это Благовещение.
Или вот взятие Христа в Гефсимании. Тоже с короткими волосами безбородый, совершенно условный Христос. То, как мы его видим в раннехристианском искусстве. Причем эфиопы совершенно самостоятельно до этого дошли, здесь нет никакого преемства. Потому что есть у нас «специалисты», которые говорят: «Эфиопы сохранили раннее христианское искусство, ранние христианские традиции». Нет. И ничего раньше у них такого не было, это они в XV веке дошли своим умом. Почему это так похоже на те же Беатусы мадридские XI века, почему вдруг они, за счет этой простоты, опять же, убрали у Христа все узнаваемые с IV века семитские черты – длинные волосы, длинную бороду. А вывели его совершенно условным, в центральную фигуру. Опять же в царском облачении. Здесь не в белом, с широким клавом фиолетовым, а в алых одеждах, как ходил нэгус, царь.
И опять же то, что вы видите, – это увлечение эфиопских миниатюристов только XV века. В XVI все начнет меняться. То, что мы видим, предположим, в XIII веке и в XIV – гораздо более живоподобно. Или хотя бы традиционно с точки зрения того, что мы видим на христианском Востоке.
В XVI веке мы видим вот такие эксперименты. Это ранний XVI век. Евангелие из церкви Шауне Мариам в Эндерте в Эфиопии. Одна из лично моих любимых эфиопских миниатюр. Вот эти люди в разноцветных колпачках – это принятые у коптов и теперь в чистом виде сохранившиеся только у сиро-яковитов богослужебные капюшоны, архиерейские плащи – это отцы церкви. Причем здесь перемешаны и отцы халкидонские и отцы антихалкидонские. То есть дохалкидонские общехристианские святые и антихалкидонские миафизитские святые, такие как св. Диоскор, Папа Александрийский и Севир Антиохийский и т. д. Великие противники Халкидонского собора. Если вы не привыкли вот так видеть Иоанна Златоуста, это – Иоанн Златоуст. Почти сказка о Белоснежке.
Понимаете, здесь нельзя не сказать о том, что полвека проходит, даже меньше, между таким обозначением и таким. Можно сказать, что где-то это примитивно, можно сказать, что это очень красочно. Но сказать, что это неизменно традиционно, что это искусство, лишенное поиска, причем радикального поиска, нельзя.
И опять же, помимо росписей, помимо фресок, единственное, что мы видим у эфиопов, это – книжные миниатюры. Это страна, где нет иконописи в понимании станковой живописи. Только миниатюра и фреска. И удивительное декоративно-прикладное искусство. Кстати говоря, зодчество в этот период приходит в упадок. Никаких грандиозных построек, как нам оставили Загвейские монархи, Соломониды не строят. Там очень большое монашеское движение при Соломонидах. Там целые регионы иногда оказываются во власти монастырей, но в самих этих монастырях нет впечатляющих построек. Там увлечение аскезой, там потрясающая гимнография, поэтому там такое увлечение книжной миниатюрой и декоративно-прикладным искусством, опять же крестом, в первую очередь созданием креста, как богослужебным предметом, как видимым, явственным символом, и опять же именно как служебной вещью. А зодчество сходит на нет.
Начало римского влияния
И следующий интересный поворот, который как раз у нас происходит в XV веке, опять же нельзя не показать, это тоже из музея в Балтиморе. Сынсуль – это эфиопская рукопись-гармошка. Это, наверное, одна из лучших сохранившихся, середина XV века. В середине XV века, при всей условности этих миниатюр рубежа XIV–XV веков, в середине XV века намечается очень серьезный сдвиг. У нас на троне опять, кстати говоря, очень интересный неврастеник. Не Гэбрэ Мескель Лалибела, а царь, я о нем тоже рассказывал на последней своей лекции в Музее русской иконы, царь, которого звали Зара Якуб. Зара Якуб правит у нас в 30–50-х годах XV века. И это – человек очень заинтересованный контактами с внешним миром. И с западным миром. Почему он неврастеник? У него тоже было тяжелое детство, он тоже был младший сын. И он тоже посидел как следует в страшной, чудовищной крепости Амба Геша, пока его брат не умер. Этот период несколько расстроил нервы Зары Якуба и внушил ему, скажем так, повышенную ранимость. Эта повышенная ранимость сочеталась в нем с подозрительностью, как часто бывает, и с искренним благочестием, благочестивым рвением. Он очень боялся заговоров и очень боялся еретиков. Благодаря ему вообще у нас целый свод эфиопской духовной поэзии, он был замечательным поэтом. Хорошим полководцем. Он примирил два враждующих течения среди монашествующих в Эфиопии. Провел ряд церковных соборов. Даже целых двух епископов вытребовал от коптской церкви. Не одного, а двух. Это тоже такое большое дело. Низкий ему поклон от александрийского коптского патриарха. Когда мамлюки египетские стали притеснять страшно коптов, Зара Якуб последним из эфиопских царей выступил с великой угрозой мамлюкскому султану, что «я не только вырежу тогда на своих землях мусульман и разрушу все мечети, но я отведу воды Нила». Правда, поскольку эфиопские цари периодически эти угрозы выдвигали, начиная с XIII века, к XV мамлюки перестали на это реагировать, потому что понятно, что это очень серьезное заявление, но как они это себе представляли, никто не понимал. Но, тем не менее, понимали, куда течет река, что сейчас отведут, и все у вас пересохнет. Зара Якуб, почему говорю, что он очень бережно относился к еретикам? Он все время считал, что нужно еретиков побивать камнями. И чем больше, тем лучше, потому что только когда ересь будет искоренена, царство Соломонидов, Новый Сион, его государство, войдет в светлую эпоху процветания.
Благодаря Заре Якубу у нас впервые появляется церковь в честь света Троицы: Дебрэ Берхан Селассие. Самая известная у нас такая церковь у нас в Гондаре, она уже более поздняя, XVII века, но впервые в честь света, именно света Троицы, начинает освящать в Эфиопии церкви именно этот государь. Почему? Он ехал как-то, забив шестьдесят восемь еретиков камнями, был хороший день, наступила ночь, едет он со своей свитой, и видит свет Троицы. Он понимает, что это – свет Троицы ему открывается за такой чудесный подвиг, что шестьдесят восемь забитых намертво еретиков. Забитые еретики лежат – свет Троицы перед ним сияет. Он комету Галлея увидел, это был 14… не помню, какой именно год, но он увидел комету Галлея. Математически это абсолютно четко. Он решил, что это свет Троицы. В честь этого эфиопы до сих пор строят церкви.
Но вот Зара Якуб – человек при этом творческий, одаренный, увлеченный. Он свою жену еще камнями забил тоже. Но искусством интересуется.
Борьба с еретиками – это одно, но он поступил совершенно кафолично. Он отправил своих послов на Ферраро-Флорентийский собор. Их там, по-моему, никто не заметил, они приехали раньше, уехали позже, но с ними там с большим интересом пообщались представители курии, и вслед за ними отправляются в Эфиопию и францисканцы, и особенно доминиканцы. Все-таки между этими двумя миссионерскими течениями миссионерскими орденами у нас колоссальная просто пропасть. В чем? В подходе. Потому что францисканец, скорее всего, мило появится посреди толпы и начнет уже на любом языке, на котором знает, проповедовать Слово Божие, пока его не зарежут.
А доминиканцы все гораздо интереснее, это все-таки лингвисты, теологи, ну и инквизиторы заодно. То есть они очень детально с вами, изучая вашу литературу, вашу культуру, вашу традицию, ваш язык, поведут на совершенно другом уровне диалог. Францисканцы и доминиканцы устремляются в Эфиопию. И благодаря этим контактам и тому, что из дебрей, из гор Эфиопии доходит посольство до Рима, начинают на восток Африки отправляться первые замечательные итальянские памятники. И вот именно здесь благодаря этим контактам мы видим рождение чего? Эфиопской иконы.
Это, конечно, еще не икона в полном смысле слова. Но мы видим в ней неожиданно такое возвращение к большему все-таки реализму. При этом сочетание просто такой мавританской орнаментации.
Но вот – очень близкий памятник. Вторая половина XV века. Из монастыря св. Стефаноса, знаменитая Богородичная икона, которая меньше чем семь лет назад была отреставрирована, потому что она вся была совершенно почерневшая, ужасная. Это одна из первых дошедших до нас эфиопских икон. И смотря на этот образ, категорически нельзя сказать, что эфиопская икона – это продолжение коптского искусства. Мы видим здесь чистое западное влияние, которое очень своеобразно пытается имитировать достаточно хорошо выученный, если посмотреть на разделки одежд, на позы, на драпировки – эфиопский мастер. Эфиопский художник. Смотря на первые дошедшие до нас эфиопские иконы, если не знать, что это Эфиопия, а так издали показать, то не очень понятно, то ли это Прикарпатская Русь, то ли это… ну, Эфиопия это такая наивная немножко, имитация западных образцов.
Здесь чудесный еще ктиторский портрет с чашей литургической. Смотрите, кстати говоря, на позы. Это постановка рук, опять же это одна рука, обращенная к небу достаточно манерно, другая – обращенная к сердцу. Это все совершенно четкое заимствование из, видимо, уже ренессансной гравюры. Это не то, что мы видим на Востоке. Хотя, казалось бы, это у эфиопских абун. Стоят в чалмах, но эта пластика, заимствованная из другого мира.
Другой прекрасный вариант – которому повезло гораздо больше, это средник триптих, потому что это икона, слава Богу, не в Эфиопии, а в Америке, в Балтиморе. Почему я говор «слава Богу»? Потому что, к сожалению, у ЭПЦ – Эфиопской Православной Церкви отношение к памятникам немножко служебное по сей день. И как у нас большая часть драгоценных памятников из ветошных в конце XIX начале XX века изъяли, то у эфиопов это по-прежнему в таких «ветошных» и лежит. Рукописи распадаются, иконы распадаются, все не очень хорошо, скажем так.
Богородичная икона позднего XV века. Тоже абсолютное заимствование, но с одним очень важным отличием. Эфиопы начинают перенимать западные Богородичные иконы, а с позднего XVI века они выберут одну Богородичную икону, которую туда доставят иезуиты, – это Богоматерь Спасительница народа римского из Санта Мария Маджоре. Вот именно она станет господствующей Богородичной иконой. Здесь еще нет, здесь мы видим совершенно разные примеры, разные иконографические вариации. Но что добавляют эфиопы, чего нет в латинских образцах, и чего нет в византийских образцах, и чего нет со времен иконоборчества на христианском Востоке? Архангел, и за престолом Богоматерь. И большой вопрос: откуда они взяли, с какого ранневизантийского образца? Из того, что им достается из Рима, или из того, что они видят на территории Египта, где тоже эти вещи могли сохраниться? По крайней мере есть тканая икона, она сейчас в Кливленде. Шитая замечательная коптская ткань для Богоматери. Ткань VI века, где Богоматерь с архангелами. Но этого возвращения к раннехристианской иконографии нет больше ни у одного христианского народа, ни на Западе, ни на Востоке.
И еще, смотря на эти ранние иконы, мы должны четко понимать, что никакой параллели с коптами здесь нет. По очень важной причине. Копты у нас с начала XIV века впадают в то, что замечательный наш востоковед, историк Константин Александрович Панченко назвал: анабиоз. Мелькитский анабиоз, вообще ближневосточный христианский анабиоз при мамлюках. То есть процветающая Коптская церковь с ее сановниками, врачами, художниками, иерархами, монахами, с цветущим декоративно-прикладным искусством, живописью, миниатюрой перестает с начала XIV века что-либо выпускать. Все. Ни один скрипторий, ни одна иконописная мастерская, ни одна артель художников, которые поновляют какой-нибудь храм или монастырь, ничего этого нет. Копты ничего не будут писать с начала XIV до конца XVII века. Даже на Ближнем Востоке, в Сирии и Палестине православные и марониты немножечко быстрее в себя придут, чем христиане Египта. И именно посередине этого коптского анабиоза в XV веке благодаря контактам эфиопов и Италией, благодаря первым контактам эфиопов с Католической церковью, мы видим зарождение эфиопской иконы. Поэтому, когда мы говорим об эфиопской иконе, мы говорим не о неком продолжении коптского искусства, не о неком исконном восточно-христианском анклаве, который был не тронут, а о центре соприкосновения с искусством Римской церкви, не менее зависимым от западных образцов, чем опять же иконописные центры Украины, Белоруссии, Прикарпатской Руси или Москвы позднего XVII века. Да, у них будут гораздо более интересные самобытные стили в их иконописании, но зависимость от иконографии, а изначально зависимость от стиля абсолютная, – это вещь, порожденная искусством Римской церкви.
Небольшая икона XVI века из собрания во Франкфурте-на-Майне. Богоматерь с Иоакимом и Анной. Да, наивная, да, примитивная.
Это из музея русской иконы во Франкфурте-на-Майне?
Да, это из музея иконы.
Там в основном русская икона?
В основном русская и немного эфиопская икона во Франкфурте-на-Майне.
Но в XVI веке происходит – опять же, чтобы было понятно, насколько эфиопы самобытны, насколько они все время ищут свой новый подход к иконе, опять же, это опровержение того, о чем мы начинали говорить: опровержение традиционализма, который сейчас эфиопы проповедуют. Вот это XVI века очень интересный памятник тоже из Франкфурта. Здесь нет никакого западного влияния фактически. Это – неожиданный уклон эфиопской иконы XVI века к сирийской миниатюре. Со своими единоверцами в Сирии у эфиопов, в принципе, были контакты в Египте и через Египет. У них даже сохранился ряд сирийских литургий, которые не сохранились у тех же сиро-яковитов. Но тут неожиданное возвращение, неожиданное и необъяснимое обращение эфиопских иконописцев именно к сирийской глубиной миниатюре. С чего это появляется, непонятно.
Еще один фрагмент иконы: “Чудо Георгия о змие”. Ну детальнейшее подражание! Когда мы говорим об эфиопском искусстве именно от X до XVI века, потому что потом пойдут совершенно другие веяния, мы неизменно должны говорить об одном: это регион, это царство, которое все время находилось в очень радикальном поиске. И такой смены творческого порыва, от вырезанных в скалах церквей забвейских монархов, до этих совершенно условных книжных миниатюр рубежа XIV–XV веков, до совершенно неожиданного контакта с Западом и начала, в общем-то, появления и формирования собственно эфиопского иконописания. Вот таких резких смен сфер творчества и стиля мы не встречаем ни на Ближнем Востоке христианском, ни в Византии, ни на Руси. Если делать параллель с Русью, у нас можно проследить один такой резкий переход, но это, извините, потому что монголы пришли. Это одна катастрофа, и после этого у нас начинает радикально все меняться. Ну и Петровские реформы, хорошо, две катастрофы. А так по большому счету ни один регион не выходил. Были завоевания, были потери территорий, были действительно угасания городов, весь средневековый мир это переживал. Но эфиопы оказываются самыми в этом плане разносторонними. И когда сейчас некий эфиопский церковный иерарх, некий эфиопский иконописец будет вам говорить, что «мы не приняли изменений, у нас все традиционно, мы продолжаем исконную традицию», поразительно было бы просто человеку показать два-три таких слайда: «А что вы имеете в виду под традицией, когда менялось все радикальнейшим образом от крестов до зодчества, до живописи во всех ее проявлениях от фресок Мариам Коркур до Евангелия из Метрополитен, до первых, абсолютно навеянных римскими, привнесенными францисканцами образцами, позднее привнесенными иезуитами образцами?»
На этом я вас благодарю. Если есть вопросы, задавайте. Спасибо вам за ваше внимание. Если я еще раз хочу поблагодарить организаторов за то, что предоставили нам возможность на такой замечательной площадке выступить и нам всем собраться. Если кому-то интересно, сейчас у меня подходит к концу второй тираж моей монографии «Ромеи и франки в Антиохии». Это на сегодняшний день наиболее монументальная, в смысле объемная и занудная работа, посвященная уничтоженному христианскому наследию в Сирии, и контактов византийских и латинских христиан в Сирии в эпоху крестовых походов. Так что если интересно, подходите, а так – спасибо вам большое.
Ответы на вопросы
Есть вопрос по поводу убийства Лалибелой своего брата. Говорят, что есть такая версия, что он отрекся от престола.
И ушел мирно, да, есть альтернативная версия. Но в ранних текстах все более жестоко.
И еще пожелание, хотели бы озвучить. Есть какое-то сходство между коптской иконой эфиопской. Короче, есть какие-то артефакты, которые можно озвучить, но, по крайней мере, пока …
Есть очень популярный шаблон о том, что эфиопская икона – продолжение коптской. Если определенное сходство, в очень общем контексте читается, если бегло посмотреть ряд памятников. Но когда вы начинаете четко датировать сохранившиеся произведения любые: фрески, миниатюры и так далее, стыковки не происходит. Понимаете, во-первых, нельзя говорить о коптско-эфиопском соприкосновении, выбрасывая Нубию, которая располагалась между Египтом и Эфиопией. Во-вторых, нельзя проводить совсем такую параллель. Почему? Потому что допустим, Нубия радикально отличается от Египта. Даже Египет радикально отличается от Египта. То, что происходит у нас в монастырях в росписи, предположим Верхнего Египта или Вади-аль-Натрун, будет сильно отличаться от той же миниатюры, которая сохранилась в XII и XIII веке, и создавалась в скрипториях Каира. И что очень интересно, еще то, что здесь не было взаимного влияния. Потому что, да, на всех, так или иначе, в разной мере сказались сирийцы. Но, допустим, коптам интересно, что делают ромеи, жители Византии и сирийцы, но им совершенно неинтересно, что делают нубийцы и эфиопы. Эфиопы не пытаются, нет такой потребности, прямо брать что-то от коптов. С точки зрения зодчества они прямо имитируют нубийцев. Поэтому, знаете, если на очень быстрой перемотке посмотреть все от коптской иконы св. Мины и Христа VI века, которая у нас в Лувре хранится, до современной сувенирной неокоптской, неоэфиопский продукции, можно сказать: «Все с большими глазами и такое приземисто-примитивное, это – коптско-эфиопское и там есть сходство». Но на самом деле все гораздо сложнее. Я, как раз противник теории преемства, потому что даже с точки зрения формирования эфиопской иконы и даже с точки зрения миниатюры прямых стыковок нет. Надо исходить от вещи.
Можно тогда еще одно уточнение? Вы сказали, про иконографию западного образца (неразб.) эфиопцы привнесли интересный момент: архангелы за троном. Или, может быть, я неправильно понял. Но есть абсолютно четкий тип в западной иконографии XIII-XV (неразб.) на троне…
Конечно, с архангелами. С Михаилом и Гавриилом. Я говорил, что на Востоке эта иконография сходит на нет после иконоборчества и никак не воспроизводится. То есть христиане Востока, кто ее…
То есть я подумал, что это они изобрели…
Нет, они не изобретали. В том-то и дело, что это иконография после иконоборчества сохранилась только на Западе и не надо даже ходить в XIV–XV век, вон у нас в Пушкинском музее висит чудесная Пизанская Богоматерь с архангелами XIII века. Слава Богу, что из этой приходской церкви где-то в Орле или откуда, я все время забываю, для какого храма ее в начале XX века выкупили и вывезли. На Западе это сохраняется, но эфиопы оказываются единственные на Востоке, кто это начинает систематически воспроизводить, что очень интересно? Ни у кого другого, ни у коптов, ни на Ближнем Востоке, ни у греков мы такого обращения не видим. Тут, конечно, надо внимательно, наверное, на критскую икону посмотреть, потому что может быть что-то там. Я просто таких памятников не встречал.
Скажите, с чем связан этот переход от такой детальной прорисовки природы к такому схематичному изображению? То есть, возможно…
Вы говорите о миниатюре? Что, допустим, в позднем XIII веке у Иисуса Моавского мы видим этих замечательных птичек над ним, а потом в XIV–XV веках уже совсем условность? Сложно сказать. На самом деле уже в XVI веке опять мы видим уже очень детальные прорисовки природы, и т. д. А в XIV–XV веке в декоративно-прикладном искусстве, в книжной миниатюре абсолютное увлечение геометрией. Геометрическими орнаментами, плоскостностью. Очень сложно сказать, чем именно это было вызвано. Самое здесь прискорбное, наверное, то, что в этот момент они не так много всего строили, поэтому еще провести какую-то параллель с архитектурой практически не представляется возможным.
Очень сложно сказать, но этот переход просто очевиден.
Прошу прощения. Вы упоминали фрески в Дура Европос, но я знаю там фрески синагоги I века…
Синагога там отличная!
Вы говорили – III века.
Я говорил о фресках церкви, а не синагоги.
Вы не напомните, что это?
Смотрите. Если мы с вами приехали в этот римский гарнизонный городок, почти лет за двадцать до того, как его Шапур I уничтожил. У нас чудесная эллинистическая синагога, где прекрасные…
Сейчас синагога перенесена в Сирию, в Дамаск.
Синагога в Дамаске, а росписи церкви у нас в Америке вообще. В Йельском университете.
Нет, синагога…
Я православный, я не хожу в синагогу (смех).
Росписи синагоги абсолютно чудесны: Моисей и т. д. А вот церковь, которая там, во-первых, гораздо позже формируется. Между где-то 31-м и 52-м годом, четверть века от силы. И она абсолютно схематична.
А где она? Там находится?
Они (фрески), слава Богу, в Йеле. Если бы они там находились, там у нас одна запрещенная на территории Российской Федерации организация стоит, поэтому ничего бы не осталось. Но они в Йеле. Они очень условны. То есть они интересны с точки зрения иконографии, потому что там: «Христос и святой Петр». Изображение крещения через окропление, кстати говоря. Колорита никакого нет, и прорисовки почти нет. Но сюжеты: опять же «исцеление расслабленного», «Христос и самарянка у колодца» и т. д. Там именно иконографией надо восторгаться, а не исполнением. Исполнение в соседстве с евреями прискорбное.
Сохранность плохая?
И сохранность плохая, и исполнение не очень. Может быть сохранность и спасает, улучшает это. Это как смотреть на какую-нибудь иконку XVI века с интересным (неразб.) утраты. Но если бы все было выведено, она бы потеряла весь свой шарм.
Вы знаете, я Сирию посещал неоднократно, и до Дура Европос не доехал, к сожалению, потому что там путь на восток сложный.
Невеселый, да.
Но снял там все, что только можно было снять. Единственное что, они не давали снимать именно Дура Европос, которая находится у них в музее. Чего мы только не делали, вообще не реально. А сейчас можно. Сейчас съездили ребята из Пушкинского музея и сняли Дура Европос. Вроде бы теоретически русским разрешают.
Еще бы. Один хороший повод съездить в Дамаск.
