на наш Телеграм
В книге «Христианство или „церковничество“», составленной из девяти бесед, которые проходили с 8 февраля по 28 июня 1990 г. в лондонском приходе, митрополит Антоний Сурожский, один из наиболее выдающихся православных проповедников и богословов ХХ века, обсуждает со своей паствой наиболее сложные темы, касающиеся искренности, полноты и подлинности нашей церковной жизни и ее внутреннего духовного устроения.
Отвечая на самые болезненные вопросы современных верующих и ищущих Бога людей, владыка Антоний сочетает суровость оценок с глубокой любовью к человеку.
Вам, возможно, показалось странным название этой серии бесед, которые я собираюсь провести. Но сопоставить то, что К. С. Льюис называет «церковничеством», с христианством и осознать или попытаться понять, как много в нас «церковничества» и как мы далеки от христианства, — задача очень и очень важная. Я задумываюсь об этом отличии уже годами — не теоретически, а вглядываясь в собственную внутреннюю и внешнюю жизнь. И мне постепенно стало ясно: я годами находил столько вдохновения и радости в жизни Церкви, в молитвенных словах, в стройности и глубине богослужения, в писаниях духовных наставников — и вместе с тем, восхищаясь всем этим, питаясь всем этим, сам оставался без плода. И если, приближаясь к концу жизни, я могу вынести такое суждение о себе самом, возможно, это отражает положение многих. Не может быть, что я — единственный, о ком Великий канон святого Андрея Критского мог бы сказать: пророки бессильны, Евангелие праздно, писания духоносных мужей бесплодны, я лежу наг и пуст… Это сказал святой Андрей Критский, не я, не кто-то из наших современников; таковы были его размышления о собственной жизни. Насколько в большей степени мы могли бы думать так о себе самих и нашей жизни?! Как я уже сказал, я думал о том, что можно ходить в храм, находить радость в церковной жизни, даже искренне верить в Евангелие, в слово Христово, с глубоким чувством глядеть на пример Христа — и все это может оказаться «церковничеством».
Несколько дней назад у меня был сон, который, мне кажется, кратко отражает эти мои мысли. Мне снилось, что я в России, служба подходит к концу, я собираюсь выйти с проповедью, и священник говорит мне нечто, что мне сказал лет двадцать тому назад один очень почитаемый священник: «Пожалуйста, не произносите проповеди! Мы слышали уже слишком много проповедей». Это вспомнилось мне во сне. И тогда (в действительности этого не было, но во сне — случилось) я обернулся к этому священнику и сказал: «Нет, моя роль — проповедовать, но я… скажу правду».
Я вышел и сказал:
«Мне только что было сказано, что вы не хотите слушать еще одну проповедь. Слишком многие епископы, слишком многие священники уже обращались к вам, и, однако, вы не увидели в них, в их жизни, в их личности, в их цельности воплощения того, о чем они говорили, и поэтому их слова показались вам ложью. Слова не были ложью. Они были истиной, но были произнесены людьми, которые знали истину и не жили в ее меру, людьми, которых, как говорит Евангелие, осудит каждое их собственное слово.
Но при этом задумались ли мы о себе самих? Сколько раз мы слышали в чтении Посланий, как апостолы Самого Христа обращаются к нам, раскрывают перед нами Божие ви́дение жизни, говорят нам, какими путями мы можем стать учениками нашего Спасителя. Сколько раз мы слышали Евангелие: Сам Господь Иисус Христос невидимо стоял среди нас, обращался к нам, когда Его слово читалось нам без всяких комментариев. Священник или дьякон, который читал Евангелие, ничего не значил, в каком-то смысле он был только гласом. Сколько раз мы слышали людей, которые возвещали нам истину, хотя сами не были достойны того, что они возвещали. Их слово оставалось истинным несмотря на то, что сами они были недостойными тех слов, которые произносили.
В таком случае почему бы не принять решение очень страшное, но которое будет правдиво? Почему бы вам (той общине, к которой я обращался) не принять решение, что в вашей среде больше не будут читаться Послания, не будет провозглашаться Евангелие, не будут произноситься проповеди, не будет петься молитва Господня? Ведь в молитве Господней мы провозглашаем, что всем сердцем хотим, чтобы имя Божие святилось, чтобы Его воля совершалась, чтобы пришло Его Царство; что мы готовы перейти грань, перейти из области смерти в область жизни, простив каждого и всех, против кого имеем что-либо, — потому что это абсолютное условие для того, чтобы Бог простил нас. Почему бы вам не принять решение, что вы перестанете провозглашать молитвы святых, которыми мы восхищаемся, но не исполняем, хотя они трогают наши чувства, но не подвигают нас к новизне жизни?»
Я заключил свою проповедь словами: «Если вы хотите быть правдивыми перед Богом и перед самими собой, поступите так. И я так сделаю». И тут я проснулся.
Мне кажется, нам всем следует задуматься и о словах святого Андрея Критского, и об этом изложении моего сна — я его не придумал ради того, чтобы чему-то вас научить или передать вам какие-то свои мысли. Я также вовсе не хочу сказать, будто это было какое-то откровение мне. Но это поднялось из каких-то глубин и предстало мне как объективное описание, которое меня осуждало. И даже если оно не осуждает вас, то все равно является вызовом.
Есть разница между тем, чтобы ходить в храм на службы, любить Церковь, служить Церкви, провозглашать Евангелие и — быть христианином.
Я даже не отсылаю вас к таким местам, как, например, конец Евангелия от Марка: Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками; будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит и т. д. Если мы подумаем о себе, подумаем друг о друге, даже о всем христианском мире — кто выдержит испытание такими евангельскими словами? И есть еще столько мест: Я дал вам пример, чтобы вы ему последовали. Я посылаю вас, как овец среди волков. Или заповеди блаженства. Или молитва Господня. Или Символ веры — который провозглашает Бога, Чье самое существо есть Любовь, та любовь, как ее описывает Христос, когда говорит: нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. И в каком-то отношении даже больше того, потому что мы можем положить за своих друзей только свою смертную жизнь; Он, Бессмертный, отдал Свою жизнь за нас, когда мы были еще врагами Ему, — это не мои слова, это слова апостола Павла.
И вот я собираюсь рассмотреть вместе с вами целый ряд вещей. Спросим себя, что такое Церковь. Спросим себя, что мы имеем в виду, когда провозглашаем Символ веры; когда принимаем и распространяем учение Церкви; что для нас значат церковные богослужения, которые мы совершаем или в которых участвуем; какой смысл мы придаем всему, что является частью нашего «церковничества». Это выражение отчеканил К. С. Льюис. Не соответствует ли это слово притче Христовой, вернее событию, когда Христос произнес осуждение бесплодной смоковницы? Будь она просто бесплодна, без листьев, высохшая, Христос бы ее не осудил. Он даже мог бы произнести слово жизни и принести ей обновление. Но это дерево стояло, горделиво красуясь листвой, как бы сообщая всем и каждому, что сто́ит подойти к нему — и найдется богатый урожай плодов. Но были на ней одни только листья. Была видимость, реальности не было. И слова Христовы очень устрашающие: да не будет на тебе плода вовек.
Ко Христу приходили грешники, нуждавшиеся в спасении, действительно бесплодные. Но они не прятали свою бесплодность за видимостью.
Вспомните притчу о мытаре и фарисее. Фарисей мог похваляться перед Богом разными делами. Он был благочестив, он исполнял даже больше, чем повелевал ему Бог через закон. Но он восхвалял Бога только за одно: что Бог создал его, человека, столь непохожего на мытаря. Он облекся, словно листьями, всеми похвальными делами, какие мог вообразить, — и все без пользы. Он ничего не понял.
Внешность была, но ему надо было еще учиться реальности. И Бог его не осудил, потому что у него еще оставалось время. Но так ли с нами? Я ставлю вопрос о нас, потому что нам дано настолько больше, чем имел фарисей! Да, у него было много: весь Ветхий Завет — но только Ветхий Завет. Нам дано больше. У нас есть не только Новый Завет, его учение — у нас есть Сам Христос, Сын Божий, воплощенный в нашей среде как наш Наставник, наш Спутник, наш Спаситель, как пример нам, как Тот, Кто дает нам жизнь.
Мытарь стоял на грани области Божией, потому что чувствовал, что ему нет места в этой области. Он не скрывал от Бога, насколько его жизнь дурна и несовершенна. Он стоял действительно во всей правде. И потому, что он был правдив, он мог быть принят Тем, Кто сама Истина. И он ушел домой более оправданным, чем фарисей, — оправданный Тем, Кто Сам есть путь и жизнь.
Я собираюсь начать наше рассмотрение с краткого размышления о том, что такое Церковь. В том, что я буду говорить, неизбежно будут такие вещи, которые все мы знаем. И возможно, это самое худшее: да, мы их знаем. Но где результат нашего знания? В чем сказывается наше знание? Мы знаем, что для тех, кто смотрит на Церковь извне, она — общество людей, обладающих общей верой, исповедующих одно учение, совершающих те же таинства, какие совершались в ней издревле; общество с епископами и священниками и долгой линией апостольского преемства.
Но это все, что увидит в ней человек внешний. Такое описание нужно людям, чтобы определить Церковь в пространстве и времени, точно так же, как можно описать внешний вид собора, храма или любого другого здания, чтобы люди могли узнать его. Но пока человек не вошел в здание, будь то храм или музей, он ничего не поймет о его сути.
Когда мы вступаем в Церковь, мы обнаруживаем, что Церковь — необычный организм, живой, одновременно и равно человеческий и Божественный. Полнота Божества обитает в ней, но в ней также и все человеческое — все, что уже в полноте и еще в становлении; все трагичное и то, что уже просияло славой.
Полнота Божества живет в Церкви в Лице Господа Христа, Сына Божия, ставшего Сыном Человеческим. Полнота Божества присутствует в ней Святым Духом, дарованным в день Пятидесятницы. И она — полнота всего, потому что во Христе и в Духе мы — в Боге. Отец Господа Иисуса Христа — наш Отец, наш Бог. Но Церковь также человеческая во многих смыслах. В Лице Господа Христа нам явлен Человек: такой, каким он призван быть, каким он действительно является, человек в единстве с Богом. Согласно духу Писания, меньшее этого — еще не человек в полном смысле. Христос — единственный подлинный Человек, потому что Он единственный совершенный Человек, то есть до конца исполненный, доведенный до совершенства.
В Церкви есть и другое измерение человечества: мы — несовершенные, в становлении. И мы несовершенны в двух отношениях: мы можем быть несовершенными, но устремленными к Богу, и можем быть несовершенными, когда отворачиваемся от Бога. Дело не в успешности, дело в направленности. Однако в нашем человечестве есть еще другое измерение; оно — и не трагическое измерение греха, покаяния, борьбы, и не славное измерение святых. Есть жалкое, мелкое измерение смоковницы, покрытой листьями, но бесплодной. Это измерение мы можем обнаружить в себе, если будем подлинно внимательными и честными. Я нахожу его в себе и сомневаюсь, чтобы в каждом из нас не было хотя бы частицы его. И это путь, на котором мы отказываемся от своего призвания, хотя все еще хотим пребывать в Церкви. Христос пришел в мир, чтобы спасти мир. Он оставил, завещал нам Свое дело.
Как гласит перевод Посланий Дж. Моффата, мы — авангард Царства Небесного. Наш дом на небе. А небо — везде, где Бог среди нас; где мы — там же, где Он. Он сказал нам, что оставляет нам пример, то есть мы должны следовать не только за Ним, но Его примеру и в пределах нашего понимания, наших сил, вернее, нашей открытости силе Божией, которая проявляется даже в человеческой немощи, если эта немощь отдана Ему, быть в жизни тем, чем был Он.
И, однако, мы видим, что относимся к Церкви как к месту прибежища: мы убегаем в Церковь от жизни, мы прячемся в Церкви от жизни. Как часто бывает: вместо того чтобы выйти из храма и быть посланными как овцы среди волков (я повторяю это выражение, потому что в наши дни оно так реально во многих странах, во многих местах), мы выходим, готовые бежать от всякой опасности, спрятаться, отвернуться от всякого вызова. Бог посылает нас в мир ради его спасения; мы бежим обратно, что бы спрятаться под Его покровом. И это относится не только к великому — я не говорю о мученичестве, я говорю о ежедневном, будничном. Мы не строим жизнь на заветах Христа, мы хотим, чтобы Христос жил по-нашему. Мы хотим, чтобы Он был нашей защитой, помощью, нашей безопасностью. Мы как бы говорим Ему (разумеется, мы не произносим таких слов, но наша жизнь говорит за нас): «Умри за меня; я боюсь умереть за себя, и за моего ближнего, и даже за Тебя».
И это очень пугающее явление. Я не хочу сказать, что мы должны быть миссионерами, что мы должны идти по миру, провозглашая нечто. Я говорю о том, что надо сделать выбор, занять жизненную позицию, решить, чем мы будем. На протяжении этих бесед я собираюсь поставить перед нами вопросы. Что означает для нас Символ веры, исповедание нашей веры? Это просто мировоззрение, одна из возможных философий, которая удовлетворяет нас больше, чем другие? Или это обязательство, переживание и знание, которое нас обязывает? Подобное вопрошание относится к очень многому.
То, что я предлагаю, может показаться печальным. Да, это печально. Но я верю, что правда спасительна. Бессмысленно говорить пациенту, что с ним все в порядке, и дать ему умереть от болезни. Бессмысленно не указать путнику, что он ошибся дорогой. Каждый из нас, все мы принадлежим одновременно к нескольким аспектам Церкви. Мы принадлежим Церкви, мы — собственные дети Божии. Христос для нас не только наш Спаситель и наш Бог, но и наш Брат по человечеству.
В молитве, в таинствах, в нашем сокровенном духовном росте, в нашей борьбе мы уже принадлежим славной Церкви, которую Хомяков определил как организм любви, равно человеческий и Божественный. Мы также — часть толпы, которая устремлена к Богу с надеждой, с верой, с зачаточной и возрастающей любовью, с какой-то долей верности; мы ликуем о Нем, плачем над собой, благодарим за Его любовь, за то, что Он любит нас такими, какие мы есть. Но во всех нас есть, мне кажется (или, может быть, я порочу вас, сужу по самому себе?), еще столько от Ветхого Завета, столько нераскаянности, неполноты, столько неизбывного предательства! Недавно в беседе на говении я упоминал ряд ветхозаветных личностей, которые еще живут в нас: Адам, Ева, Каин, Ламех, еще многие — не в столь резкой форме, как о них говорится в Священном Писании, где они изображены такими, какими их видит Бог, но в приглушенных тонах. Дело не в греховности, а в том, что мы закрываем глаза и не хотим видеть. В каком-то смысле мы довольствуемся тем, что живем… я чуть не сказал: как паразиты; что паразитируем на Боге, не живем как люди, которым Он может доверять, которых может послать; Он для нас защита, прибежище, порой почти что развлечение (богословие может стать интеллектуальным удовольствием).
Я хотел бы, чтобы вы подумали над этим так, как стали бы думать, собираясь к врачу. Что-то неладно, что-то побаливает; нет полноты жизни. У нас слабость, утомляемость, есть боль, упадок сил, страдание, страх и еще много другого. Как внимательно мы думаем о себе, когда больны физически, как стараемся описать свое состояние врачу, чтобы он мог нас понять и дать совет, каким образом вернуть здоровье. И это процесс творческий, он позволяет сломить преграды, выйти на свободу, отказаться от пассивности и стать активным, творческим, повернуться от смерти или болезни к здоровью и жизни.
Из книги «Христианство или „церковничество“». — М.: Никея, 2021.
