на наш Телеграм
Христос воскресе!
Это последняя статья нашего великопостного цикла. Смотрите предыдущие статьи:
— Прощение — это рационально,
— Покаяние — это революция,
— Теология стокгольмского синдрома,
— «Христос воскресе» как акт высказывания,
— Во имя Отца и Сына и Духа Святого.
Первое воскресенье после Пасхи посвящено апостолу Фоме. Второе — женам-мироносицам, Иосифу и Никодиму. Позволим себе назвать их святыми покровителями атеистов.
«Прекрасное неверие»
Фома — тот самый, который сказал как-то «пойдем и мы умрем с ним», т. е. очень смелый и «серьезный» ученик Иисуса — не поверил в воскресение Христово. Не поверил, пока сам Иисус не предложил ему вложить персты в Свои раны. Тогда Фома сказал — сказал главнейшее в христианстве: «Господь мой и Бог мой». Исповедовать Иисуса Богом — это и значит быть христианином.
«О, прекрасное неверие Фомы» — так поёт Церковь в эти дни. От «Иисус воскрес» — к «Иисус — Бог», а значит «Бог есть» (но не наоборот!) — этот путь мы описывали недавно, и первый его совершил Фома. Неверующий понимает всё первым: «Распятый — Бог».
Верность-без-веры
Но более всего восхищают — восхищают более, чем что бы то ни было ещё — мироносицы, Иосиф и Никодим: женщины и тайные («от страха иудейска») ученики. Фома — «атеист», которого «убедил» Сам Бог. Мироносиц никто ни в чём не убеждал. Их «атеизм» — абсолютный, совершенный. Иисус умер, Его дело проиграно — и что это значило для них, тогда в Пятницу и Субботу? — что Он обманщик? безумец? Мы никогда не узнаем.
Иосиф дарит Иисусу свой гроб — может ли быть лучший подарок, лучшая жертва Богу? Никодим приносит благовония, чтобы помазать тело Иисуса. Эти двое — двое людей, боящихся «обнародовать» свое ученичество Иисусу при Его жизни — они делают для Бога самое большое, что можно для Него сделать — хоронят Его.
Мироносицы покупают ароматы и приходят утром в воскресенье, чтобы помазать Его тело — отдать последнюю дань любви. И им первым Господь открывает, что Он воскрес (а Фоме — последнему). Почему именно им?
Потому что ученичество мироносиц — высочайшее. У них не было веры, не могло быть — ведь Иисус умер. Что осталось у них, что заставило их любить Иисуса дальше? — да сама любовь и заставила. Высший вид веры — вера мироносиц — это верность-без-веры. Это как бы негатив того, что обещано Павлом: ни веры, ни надежды не будет, а пребудет только любовь — там в Конце, когда мир будет спасён. У мироносиц не было веры и надежды — не могло быть: Иисус умер. И пребывала в них только любовь. Тогда — в Конце — будет любовь в полноте, «катафатически» и — вера и надежда исполнятся, но у мироносиц — в негативе, «апофатически» — их вера, их надежда не исполнились. И всё равно их любовь пребывала: вот почему их вера — верность-без-веры — совершена, вот почему «Садовник» является именно им.
Мироносицы любили Иисуса, пленились Его образом: не было Человека прекраснее Него, никто не совершал такие дела и не говорил таких слов. И вот Он умер. Мироносицы, простые ученицы Христа, потеряв веру в Него (ведь Иисус умер, Иисус проиграл) сохранили Ему верность. В отличии от иерархии — апостолов: те покинули Его, предали, отреклись. Иерархия церковная предала Иисуса, а атеистки сохранили Ему верность. (Вот он, вопрос «о границах Церкви»: если иерархия покинула Бога, а верность Ему сохранили атеисты — женщины и тайные ученики, — то каковы же они, эти «границы»?).
Фома — атеист — был убежден Самим Иисусом. Мироносицам — атеисткам — не нужны были убеждения. Но был ещё Один Атеист — Иисус на Кресте.
«Для чего Ты Меня оставил?»
«Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» — говорит Бог на Кресте. Что можно сказать об этом: о Боге, Которого покинул Бог? О Боге — Атеисте?
Непредставимый, ужасный атеизм Иисуса. Совершенный атеизм любви — атеизм мироносиц. И атеизм Фомы — давший начало христианской ортодоксии, вере Церкви («Иисус — Бог») — по слову богослужения: «о, прекрасное неверие Фомы! Верных сердца он к полноте знания привел».
Эти три атеизма — три фазы евангельского атеизма — имеют ли они какое то отношение к нашему атеизму, массовому атеизму современных обществ? Разве не все мы — ну, ладно большинство — атеисты? Разве не большинство современных христиан вышли из атеизма — как скажем ваш покорный слуга: когда я впервые задумался над «этим вещами» — Богом и пр. — для меня было очевидно, что Бога нет, т .е. я просто-напросто вырос атеистом, был атеистом до того, как осознал это.
Христианство или атеизм
И здесь мы сталкиваемся с одной забавной штукой. С одной стороны, современные атеисты относятся к христианству как к басне и древнему суеверию. С другой стороны, современные христиане всё ворчат по поводу ужасного безбожия современности. Хотелось бы, однако, чтобы эти современники наши — атеисты и христиане, спросили бы себя: почему единственное общество массового атеизма родилось на земле многовековой проповеди Благой Вести — и нигде больше?Это вопрос для атеистов. А вот для христиан: как так получилось, что многовековая проповедь Благой Вести привела к обществу массового безбожия, к этой ужасной современности?
Все известные нам культуры — включая неандертальца — религиозны. Все верили в каких-то богов. Все да не все: западная культура — как стыдливо называют (пост)христианскую культуру — атеистична. Вспомним, что античные язычники убивали христиан, потому что христиане были атеистами — не признавали богов, не совершали жертв, не верили в мифы. Все культуры совершают жертвоприношения, а Запад — нет (или совершает Бескровную, анти-жертву). Все культуры верят в мифы, а мы сделали слово «миф» синонимом «басни», «выдумки». Может ли это быть случайностью? Можем ли мы сказать: христианство ведет к атеизму?
Каков бы ни был ответ на этот вопрос, сам вопрос принципиален: какая-то связь между христианством и атеизмом и шире — христианством и современностью, определенно есть. Проще говоря: какая-то связь между историей христианских народов и собственно христианством очевидно должна существовать. Её следует прояснить.
Но мы отчасти уже подвели к ответу: атеизм не противоположен Евангелию, но врожден ему. Мы исповедуем религию Распятого, Оставленного Богом на Кресте. Религию мироносиц, лишенных веры и надежды. Религию Фомы, чьё «прекрасное неверие» основывает, учреждает «знание верных», ортодоксию. Атеизм — неверие — на самом деле входит в ядро христианской веры.
Если смотреть из этой точки — евангельского атеизма — видно становится многое. Для религии, скажем, принципиальна оппозиция сакральное-профанное. Разве Христос не уничтожил её в Самом Себе? Он — Бог, ставший человеком, т. е. профанировавший божество? Или скажем иначе: сакрализовавший в Себе человечество, что одно и тоже? Всё — профанное или всё — сакральное; как бы ни сказать это, все равно получается фундаментального различия всякой религии больше нет — христианство уничтожило его: «все свято» или «нет ничего святого». «Не на той горе и не на этой» — а в «духе и истине» зовёт нас поклоняться Отцу Христос.
Мерзость перед Богом
Вообще давайте подумаем над специфически западным — т. е. (пост)христианским — презрением к религии. Разве это презрение, это отвращение не учреждается Самим Богом еще в Ветхом Завете?
Слово «религия» происходит от слова «связь» (по популярной, но кажется неверной этимологии — но нам это сейчас не важно): связь Бога и людей. Если связь нужно устанавливать — стало быть, она разорвана. И действительно, согласно книге Бытия, до грехопадения люди и Бог находились в непосредственном общении. Грехопадение есть отпадение от Бога. И уже в падшем состоянии человек учреждает религию.
Первая библейская история о религии — про Авеля и Каина. Два брата приносят жертвы — и один убивает другого. Авель становится первой религиозной жертвой и первой жертвой убийства: где религия — там и кровь. Можно найти подобные рассказы в разных культурах (Ромул убивает Рема) — но только Библия осуждает Каина и не забывает крови невинной жертвы. В этом отличие Библии от мифа, библейской веры от религий.
Религия — это иллюзия. Эта библейская идея стала общим местом. Насколько религии стремятся к Богу, настолько они нейтральны, если не благи. Но потом они заменяют Бога идолами и становятся страшными. Сатана — отец лжи (религиозного обмана) и «человекоубийца от начала» (религиозные жертвы — во всех смыслах слова).
Борьба с религией становится одним из основных мотивов Ветхого Завета: заповедь «не сотвори себе кумира», отсутствие «образа Бога» в иудейском культе, пустое место в центре Иерусалимского храма. Бог многажды называет все религиозные культы «мерзостью перед Богом». В конце концов Бог осуждает и Свой собственный культ, установленный в Израиле, говоря через пророков: «ненавижу праздники ваши».
Борьба эта достигает предела в Новом Завете, в воплощении Бога. «Наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу, <…> а в духе и истине». Это наступающее время — наше время. В ответ на Пришествие Христа священники, власть и фанатичная толпа убивает Бога.
Где бы ни была провозглашена Благая Весть — везде религии умирают, жертвоприношения останавливаются, кумиры пребывают в забвении.
Иоанн Богослов в Апокалипсисе свидетельствует, что не видел храма в Новом Иерусалиме. Потому что в мире после Второго Пришествия храма — религии — не будет, но Бог будет «всё во всём».
Христианство — ликвидатор религии. То что мы здесь не бредим докажут три великих философа, цвет современной западной — (пост)христинской — философии.
Жак Деррида в «Оставь это имя» пишет:
«Если, с одной стороны, апофатизм доходит едва ли не до атеизма, нельзя ли сказать, что, с другой стороны, или как раз по этой причине, крайние и наиболее последовательные формы открытого атеизма всегда будут свидетельствовать о настойчивой устремленности к Богу? Не заложена ли эта устремленность в программе апофатизма, в самой его матрице? Скажем, как типичное и вполне атрибутируемое возвращение?» [Надо ли говорить, что апофатизм — вершина православного богословия?]
Славой Жижек в «Кукле и карлике» пишет:
«Когда умирает Христос, вместе с ним умирает тайная надежда, заметная в его словах: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?», надежда на то, что ЕСТЬ отец, который покинул меня. «Святой Дух» — это сообщество, лишенное поддержки в большом Другом. Смысл христианства как религии атеизма — не в вульгарно-гуманистическом обожествлении человека, при котором обнаруживается, что человек — это тайна Бога (как рассуждал Фейербах и др.): христианство атакует религиозное ядро, которое выживает даже в условиях гуманизма, вплоть до сталинизма с его верой в Историю как «большого Другого», определяющего объективный смысл наших поступков».
Рене Жирар в «Вещах, сокрытых от создания мира» пишет:
«[Евангелия] отрицают ответственность Бога за болезни, немощи, катастрофы, в которых страдают невинные люди, — и самое главное за конфликты. […] Стародавняя неосознанная практика приписывания божеству ответственности за все зло, которое случается с людьми, здесь полностью отвергается. Евангелия отнимают у божества самую главную функцию, которая была за ним закреплена в примитивных религиях, — способность сосредотачивать в себе все то, с чем люди не могут справиться в своих взаимоотношениях с миром, и прежде всего — друг с другом.
Поскольку этой функции больше не существует Евангелия могут приступить к утверждению своего рода практического атеизма».
На этом практическом атеизме христианства остановимся поподробней.
Практический атеизм Евангелий
В чём зерно учения Иисуса, если одним словом? В любви, конечно (так банально! но когда-то было совсем не банально — опять же если примат любви так банален для всех европейцев — то, что это говорит о европейцах, как не то, что они очень хорошо выучили евангельские уроки?).
Языческая концепция божества отвергнута — всесильного жестокого Господина нет; Бог — это Распятый Брат. Бога как «Большого Другого» нет, мы это поняли в Распятии. Апофатизм отвергает метафизическую концепцию божества — Бога в некотором смысле нет (нет как «вещи», как «основания», как сущего среди других сущих). Есть только братья (и Распятый Брат), которых мы любим. Или ненавидим. «У Бога нет рук кроме твоих» — вот формула практического атеизма Евангелий. Или обратная формула: «Вижу лицо брата своего — вижу лицо Господа Своего» — формула Страшного Суда.
В притче о Страшном Суде Иисус связывает милосердие с историей мира, с Концом её. Милосердие — вот, что Его интересует прежде всего. Действие Бога — есть действие Бога в истории — ведь история это собственно «все что есть», пространство, где живут и действуют люди — пространство, где любовь должна победить. Реальное историческое действие — действие любви — вот, что главное. Кротость, милость, мир — вот чего требует от нас Христос. Дать есть голодному, приют бездомному, свободу узнику, здоровье больному — вот по каким критерям Он будет нас судить — и всю историю.
Если ученики Христа и правда хотят быть Его учениками на деле, то им следует ввести в мир, в реальность Евангелие. Изменить мир по любви, а не болтать о любви. Апостольская община была не только «про проповедь», но и о «попечении о столах». Прискорбно, что такие вещи надо кому-то доказывать: для всех кто читал пророков, кто читал Новый Завет, кто читал проповеди Святых Отцов, переполненных призывами к социальной справедливости — для тех всё это очевидно.
Христос хочет ввести в мир Царство не от мира сего, придать истории иную логику — рациональности прощения, как мы её назвали. Введение этой логики в мир предполагает покаянную революцию, переворот.
Надо понять один единственный раз: «Бог», «традиционные ценности», все религии, все идеологии — мерзость перед Богом, идолопоклонство. Свержение всех идолов — вот практический атеизм Евангелий, управляющий нашей историей. Что действительно важно — жить как описано в Новом Завете, плениться образом Иисуса, следовать за Распятым.
Гроб пуст: для христиан это значит, что Иисус воскрес, для атеистов — что он просто пуст. Но отправная точка — пустота, а не «всё полно богами». И самое главное: Иисус — абсолютное Откровение Бога. Но при этом Он —просто человек.
Если история — то пространство, где действует Бог, а именно так учит Библия, то две тысячи лет христианства, приведшие к современности — и есть эти действия, плоды их.
И мы видим эти плоды: отмена рабства, освобождение женщин, победа над голодом, тюрьмы, похожие на курорты, «чудеса» медицины, невиданные нигде и никогда вне Европы (вне христианства) меры «социальной защиты». Иными словами, критерии Страшного Суда (пост)христианскими обществами выполнялись и выполняются — насколько это оказывалось возможным.
Многих христиане обвиняют «
Реальная евангелизация человечества — т. е. выполнение «программы» Страшного Суда — происходит. Да вот только эта реальная евангелизация сращена с дехристианизацией — в конфессиональном смысле. Как так произошло? — спросим ещё раз.
Слова и дела христианства
Практика христианской истины есть её метатеория: учение о Троице напрямую связана с действительностью любви, с выстраиванием Царства не от мира сего. Содержание высказывания само по себе мало что значит, надо смотреть на его акт. Мне кажется (повторяю — кажется, это всего навсего гипотеза), что пути акта христианского высказывания и его содержания несколько векоков назад разошлись. Содержание христианской речи стало управляться теологией стокгольмского синдрома — где Иисус подменен Господином, а Троица забылась. Иначе говоря: подлинно христианские дела и слова христиан разошлись. Вести себя как христиане стали атеисты, а христиане, продолжая говорить «христианские слова» (которые впрочем всё более искажались в пресловутых «юридических аспектах», в «заслугах», кошмарных «предопредлениях» и пр. и пр.; чистота речи сохранена и продолжает сохраняться в Православии, но православные как историческая сила в последние века умалились неимоверно — фатально) всё меньше делали христианские дела (вообще обвинения христиан в лицемерии столь часты, что не могут быть случайными — и не христианам с нашим провозглашенным смирением, кротостью и пр. и пр. отворачиваться и обижаться когда нас критикуют — собственно наше явное несмирение на фоне декларируемого смирения и есть одно из ярчайших доказательств нашего лицемерия).
«Бог» стал обозначать жестокого Господина и христианам по духу пришлось отказаться от такого «Бога» (как от идола, каким он и является). Но христианский акт высказывания — «Христос воскрес» со всеми неисчислимыми последствиями, кои мы назвали выполнением критериев Страшного Суда продолжал действовать («по инерции», если угодно). Социальная и психическая ткань перестраивалась по Евангелию — при этом всё больше забывалось, что именно «по Евангелию». Образ Иисуса, Его слова продолжали работать — но всё больше во вне от христиан по имени. Церковь же всё больше становилась «церковью», обычной религией, где христиане по имени становились язычниками (со всеми суевериями, со всем магизмом, со всей жестокостью, присущей язычникам).
Блаженный Августин учил:
«Ибо, по неизречённому провидению Бога, многие из тех, которые, по-видимому, вне церкви, находятся в ней и которые, по-видимому, внутри, находятся вне её».
Помним ли мы, понимаем ли эти слова?
Вернемся к мироносицам — иерархия покинула Иисуса, атеистки сохранили Ему верность — «на деле»: не то же ли самое видим в истории Запада? (вспомним наш вопрос о «границах» Церкви). Запад пленился образом Иисуса, не знает ничего прекраснее Него.
Иными словами, Евангелие осталось действенным — Царство всё больше входит в мир. Пророчество исполнилось, но как всегда исполнилось образом для всех неожиданным — чему лучшим примером — Иисус Мессия, в котором Мессию не узнали.
Понятно, что долго так продолжаться не может. Чем больше расходятся слова и дела, тем больше искажаются слова, тем больше отделяются дела от породивших их акта. Введем ещё одного игрока и посмотрим на современную ситуацию в целом.
Возвращение религии
Итак у нас есть атеисты (многие из коих продолжают действовать в акте «Христос воскрес»), есть христиане (многих из коих действуют в рамках теологии стокгольмского синдрома), а ещё есть фундаменталисты.
Если Новое время было временем «публичной» дехристианизации (и при этом повторим — христианизации действительности согласно критерием Страшного Суда), то его конец хотя и может означать рехристианизацию (воссоединение дел и слов христианства) — будет ли это так зависит от современного поколения христиан — означает сейчас по-видимому — возвращение религии, но не христианства. В форме ли пятидесятничества скажем, или христианских фундаменталистов, сочащихся злобой, в форме ли исламизма, в форме ли неовосточных учений, в форме ли неоязычества, в форме ли нью-эйджа, в форме ли конспирологий — в бесчисленных короче говоря формах.
Но если Новое время прошло, а значит условия расхождения атеистов и христиан ликвидированы, мы можем понять: атеисты, что Запад такой какой он есть — порождение христианства; христиане, что то, что заповедал нам наш Учитель — воплотилось — естественно частично, неполностью, неидеально и т. д. — на Западе. И если возвращение религии, фундаментализмы всех видов, хотят вернуть нас в эпоху дохристианскую, то на этом как раз таки фоне — на фоне явной несовместимости «Исламского государства» скажем с Западом (атеистическим или христианским не важно — в этом «не важно» как раз таки много видно) христианин должен спросить себя: кто ему ближе: исламист, сторонник «традиционных ценностей», или атеист. Атеист должен спросить себя: действительно ли «все религии» одинаковы, «одинаково вредны» и нет ли чего-то особенного в христианстве. Им нужно понять, что они — родня.
Наше время — время когда атеисты и христиане способны понять, что они сыновья одного Отца — лишь бы младший брат (атеист) вспомнил кто его Отец, лишь бы старший брат (христианин) понял бы наконец, чего от него хочет Отец. Таков мне кажется смысл современной ситуации, а нам христианам надо об этом думать, ибо Бог действует в истории и действует «нами», а мы «здесь» — в современности.
(Мы подвели к тому, что атеизм — в каком-то смысле провиденциальное явление, врожденное Евангелию, запрограммированное так сказать Евангелием. Можно сказать всё это не в столь радикальной форме. Христианство, уничтожив язычество, оставило на его месте пустоту — «богов нет». В этой пустоте можно славить Пасху, или не славить её — т. е. быть атеистом. Атеизм — это христианство без веры, вера мироносиц — веры в Христа нет, но есть «христианскость» самих неверующих. Атеизм как возможность рожден христианским «расколдовыванием» мира. Если ты живешь в христианском мире, но не христианин — ты атеист. Но если на «пустое место» возвращается религия — то вся ситуация меняется.)
Мы уже как-то делали подборку про атеизм:
проза и кино о христианах и атеистах,
Страшный Суд: атеисты и христиане в истории,
