Подпишитесь
на наш Телеграм

 

   ×

События ускользают от мгновенного понимания, и не всегда мы улавливаем это, а когда улавливаем, то драматичней переживаем течение времени. Герои романа Юрия Карловича Олеши «Зависть» – современники, но каждый из них воспринимает происходящее по-разному. Попробуем приблизиться к каждому из героев.

Он поет по утрам в клозете

Андрей Бабичев, «один из лучших людей государства», – тучный, холеный человек сорока лет, плоть от плоти Нового времени с лицом как румяный горшок и головой – глиняной копилкой. Он занимает должность директора треста пищевой промышленности, живет в квартире на окраине Москвы на третьем этаже с балконом, у дверей которого стоит ваза тончайшего фарфора. И ведет образ жизни, характерный для советского чиновника, воплощая идею нового мироустройства в величайшем изобретении – социальной столовой «Четвертак», названной так по экономичной стоимости обеда из двух блюд.

«Он поет по утрам в клозете» – эта строчка, с которой собственно и начинается повествование, является метафорическим лейтмотивом ко всему образу Бабичева. Написанному автором с раблезианской широтой, которая проявляется в диапазоне от обжорства до энтузиазма ко всякому делу, за которое бы тот ни брался.

У Бабичева есть старший брат Иван, неопрятный герой «уходящего века» в котелке и с цветком в петлице («остающимся там чуть ли не до превращения в плод»), «скромный фокусник советский, современный чародей», мастер на все руки, сочиняющий стихи и пьесы. Окончив Политехнический институт, Иван до войны работал инженером в Николаеве, а по возвращении в Москву занялся рисованием портретов, хиромантией и другими почтенными занятиями, в числе которых оказались склонность к проповедованию и создание машины «Офелия», призванной разрушить уже упомянутый «Четвертак».

Повествование в романе ведется от имени двадцатисемилетнего Николая Кавалерова (альтер эго самого автора, как позже признался Олеша), «человека, которого не любят вещи». Найденный пьяным ночью у порога пивной, он был подобран чиновником А. Бабичевым и отвезен к нему домой, где прожил 36 дней, наблюдая за происходящим, ловя каждое проявление Нового времени. Ни одно движение Бабичева, «совершеннейшей личности», не остается без пристального внимания Кавалерова, пробуждая в нем чувство страха, ужаса, подавленности и унижения.

Отношения трех героев конфликтны. «Лентяй, вредный, заразительный человек», – так говорит о своем брате Андрей Бабичев и предлагает его расстрелять. Николай и Иван, словно батраки к барину, испытывают ненависть к Андрею: «Вы – сановник, невежественный и тупой, как все сановники, который были до вас и будут после вас. Барин. Липа».

В этой схематичной расстановке персонажей присутствует еще один герой – время, именно оно правит характерами. Время историческое и время личное, и главный конфликт героев состоит в том, что созерцание внутреннего времени не может встроиться в историческое время. И наоборот, время историческое выносит за скобки значимость внутреннего созерцания.

Время и слава

Желание славы является одной из форм попытки встраивания во время, чтобы осознать, «легализовать», утвердить свою особенность, значимость, не-случайность появления в этом времени.

Мечтая о славе, Кавалеров хочет попасть не в умозрительное, а во вполне реальное время, в котором личное совпадает с историческим. Вглядываясь в происходящее, он пытается понять, почему в этом торжествующем Новом мире славу обретает колбасник – человек, из рук которого вышел новый сорт колбасы. Он не хочет разделять и принимать такую славу: «Не о такой славе говорили мне жизнеописания, памятники, истории. Разве природа славы изменилась? Везде или только в этом строящемся мире?» Этот заданный автором важный вопрос обращен ко времени. Может ли фрагмент исторического времени, названный эпохой, выбиться из общего времени – того, что происходит от начала начал и соотносится с вечностью? Может ли этот вынутый, выбившийся фрагмент исторического времени конкурировать, соревноваться с вечностью, стяжая ее славу тем лишь образом, что завладеет умами с помощью создания «новых смыслов», унификации, упрощения человеческой жизни, захватив, пригвоздив ее за самое простое, незамысловатое желание биологического насыщения? Достойна ли славы эта Новая жизнь, в которой для того, чтобы управлять умами, достаточно, «чтобы сосиски прыскали», а колбаса, состоящая из «семидесяти процентов телятины» и похожая на молодую невесту, явилась большой победой? Так же, как некогда победой оказывался революционный стаж, а особым уважением пользовался опыт каторги за участие в терактах во славу Новой жизни. Является ли достижение в колбасном деле, создание одной-другой удешевленной столовой пределом мечтаний поколений? «Мне не поручат столь ответственного дела, как изготовление шипучих вод или устройства пасек. Но значит ли это, что я плохой сын века, а вы – хороший?»

Где тот смысл, который примирит в славе человека и его время?

Обратная перспектива христианства

В романе, написанном в середине двадцатых и изданном в 1927 году, не могло быть упоминания Бога – только вскользь. Как неартикулированная догадка, как интуитивное воспоминание проскальзывает мысль о том, что во всем происходящем существует нечто незыблемое, неизменное, постоянное. Христианские аллюзии в «Зависти» угадываются, хотя даны они в «обратной перспективе». Выразителем их в большинстве случаев является проповедник Иван Бабичев. В тексте мелькают быстрые, случайно оброненные и обретенные слухом штрихи: «До свиданья, мой милый. Меня везут на Голгофу», «вознесся над толпой», «вы ездите на авто, но ведь и мне не подобает ходить пешком» и т. д.

Звон двадцати колоколов, который слышит Кавалеров из «невидимой с балкона церкви», где «таинственный мужичок распоряжается посудой и тарелочками» и производит смесь ресторанного звона: «Том-вир-лир-ли», превращается в грезу, по которой шагает романтический герой Том Вирлирли. Это еще одно альтер эго автора, вынутое из воспоминаний собственной юности, мечтающей в одно майское утро пройти по городу, прошагать к своей цели по предместьям славы.

Встроенный рассказ о свадьбе инкассатора напоминает притчу о Кане Галилейской, где было установлено и освящено Таинство брака и совершено первое чудо – претворение воды в вино, тем самым положено начало новой христианской жизни – переход от Ветхого к Новому Завету. Однако в романе разыгрывается «другой пир», происходят «противоположные» чудеса: обнаруживается, что портвейн во всех бутылках превращается в воду. И заповеди любви звучат в обратной перспективе, в свете «Нового» времени: «Не надо вам любить друг друга. Не надо соединяться. Жених, покинь невесту! Какой плод принесет вам любовь? Вы произведете на свет своего врага. Он сожрет вас».

Этот короткий монолог Ивана Бабичева следовало бы признать издевательским и саркастичным, а самого оратора причислить к лжепророкам. Однако можно его прочесть по-другому, вспомнив притчу о смоковнице, не дающей плодов, где смоковница – каждый христианин, от которого требуются плоды, ради которых он создан и произведен на свет. Радость, если плоды есть, и горе, если плодов нет, и вместо них взращивается зло. Не изъять ли в этом случае смоковницу, чтобы не допустить разрушения?

Монолог антилюбви – отображение лишь первой части притчи, в которой ставится вопрос о целесообразности сохранения того, что не созидательно и не полезно. Развитие этого монолога получает дальнейшее воплощение: вместе с любовью предлагается истребить то, что не востребовано Новым временем, – жалость, нежность, верность – то есть ключевые христианские чувства, из которых состоит душа человека «кончающейся эры».

Так «новая эра социализма создает взамен прежних чувствований новую серию состояний человеческой души».

Время и чувства

Историческое время само выбирает инструментарий, «назначает» себе арсенал «нужных» чувств, формирует «полезные» чувства, чтобы с их помощью избавляться от чувств ненужных, устаревших, мешающих. Такое понимание времени и чувств исповедуют «новые» люди – Андрей Бабичев и Володя Макаров. В основе этого миропонимания лежит интерес ко всему новому, к открытиям техники и механики. Для них масштаб человеческих чувств в перспективе развития прогресса мелок и незначителен. «Время – это тоже понятие техническое. Если бы все были техниками, то исчезли бы злоба, самолюбие и все мелкие чувства». Уход от частного, маленького чувства, возвышенного или постыдного, в сторону больших измерений для «нового» человека и является заветной точкой пересечения времени и истории.

Вызовом, последним средством сопротивления времени выступает «заговор чувств», устроенный Иваном Бабичевым, «королем шутников», как он себя с горечью называет, желающим встряхнуть лампу-сердце перегоревшей эпохи и хотя бы на одно мгновение взглянуть на те уходящие чувства, которые за ненадобностью затянулись, как плесенью в выгребной яме. «Плесень – это то, что осталось от наших чувств, от цветения наших душ».

Показ человеческих состояний в романе Олеши напоминает булгаковский бал Сатаны – «вот влюбленный, вот честолюбец, вот предатель, вот безрассудный храбрец, вот верный друг, вот блудный сын – вот они, носители великих чувств, ныне признанных ничтожными и пошлыми», в высоком напряжении появляются перед мерцающим взглядом истории. Легкомыслие, гордость и зависть появляются на арене для того, чтобы устрашить, уязвить, напомнить человеку Нового времени о его человеческой природе.

Равно как напомнить о том, что составляло лучшую славу минувшего века и воплощалось в женском, представляя собой «ту завязь женских качеств», которая была «чистейшим светом нашей культуры». Дочь Ивана Бабичева Валя являет собой это «цветение вечной женственности», сияние вечной любви. Но и она, одетая «в подоткнутые спортивные штаны», уже не может различить голос отца и устремляется в громыхающее стадионами будущее, наполненными энергиями Нового времени.

Время и семья

Блаженный Августин выделял три времени, существующих в нашей душе: «настоящее прошедшего – это память; настоящее настоящего – его непосредственное созерцание, настоящее будущего – его ожидание». Думая о семье, каждый из героев словно причисляет себя к одной из этих категорий. Так, находясь в созерцании и деятельности настоящего, испытывает необходимость в проявлении отцовской заботы Андрей Бабичев. В ожидании будущего Кавалеров и Володя Макаров мечтают жениться на Вале. И только Иван живет памятью прошлого в стремлении сохранить отношения с дочерью и вернуть ее в прежнее лоно семьи. Понимая, что это уже невозможно, Иван начинает обличать то историческое время, которое пожирает семью и свидетелем которого ему пришлось быть. «Кони революции в этом времени давят детей и женщин». «Слоны революции врываются в кухни, чтобы растоптать кастрюли и тарелки». Время, как табурет, выбивает из-под человека семью – то есть то, что придает ему устойчивость. Оно испытывает на прочность – учит забывать родной дом, стирает сходство детей с их родителями, «священное прекрасное семейное сходство».

Олеша, мастер сравнений, назначает символом домашнего очага обыкновенную подушку. Подушку как хранительницу человеческого тепла и опыта жизни. С криком «ты спала на этой подушке!» Иван пытается вернуть свою дочь Валю. Подушкой он пробует задушить брата Андрея, который являет для него воплощение «страшного, неведомого, разрушительного». Подушка становится знаком семьи, ее гербом: «Мы хотим спать каждый на своей подушке. Не трогайте подушек наших! Наши поцелуи падали на них в ночах любви, на них мы умирали – и те, кого мы убивали, умирали на них. Не мани, не соблазняй нас. Что ты можешь предложить взамен нашего умения любить, ненавидеть, надеяться, плакать? Пули застревают в подушке. Подушкой мы задушим тебя».

Время и зависть

Личную зависть, это ущемленное чувство перед превосходством другого, испытывает Николай Кавалеров по отношению к Андрею Бабичеву, колбаснику, общественному деятелю и «лицу эпохи». Случай из детства брата Андрея, Ивана Бабичева, также повествует о личной зависти, приправленной местью, – позавидовав девочке, он избивает ее, уродует только потому, что она оказалась лучше и «отобрала» то, что должно принадлежать ему – восхищение, внимание, любовь. «Так впервые я познал зависть. Ужасна изжога зависти! Как тяжело завидовать! Зависть сдавливает горло спазмой, выдавливает глаза из орбит…»

Но в романе существует и другая разновидность зависти – зависть к тому времени, которое не оглядывается, не примеряет к себе, а мчит во весь опор, оставляя за собой право выбирать, кого брать, а кого нет. Это зависть поколения, в котором «погибающая эпоха завидует тому, что идет ей на смену».

Как говорит один из героев, «сопротивление времени Нового мира требует скандала, убийства или примирения». Первые два сценария терпят фиаско: скандал заносит Ивана в ГПУ, а желание лишить брата жизни приводит его к собственной гипотетической смерти.

Автор выбирает третий путь. Конфликт со временем сменяется полным равнодушием к нему прежде бунтующих героев и подводит повествование к почти водевильному финалу, который свидетельствует о том, что зависть остановлена. Расплата за «эпоху, которой выпало быть матерью», состоялась таким образом. Тем не менее «главное чувство человека – осмысление времени» все-таки зависает в воздухе, потому что сам автор, больше всех в это осмысление вовлеченный, переживает его остро и драматически. И это переживание открывает ему истинное понимание: полностью постичь и объяснить ускользающие события, составляющие время, находясь одновременно внутри него, – невозможно.