на наш Телеграм
Святые бессребреники Косма и Дамиан
Коронавирусная пандемия поставила на первый план медицину, в том числе в богословском аспекте. Многие атеисты злорадно начали вопрошать христиан: «а что же молитвы не помогают? Зачем вам (христианам) врачи, когда у вас есть Бог?». Многие из христиан не отставали: «верующие не заразятся, в Причастии вирусов нет». Здесь весьма наглядно видно тайное тождество атеистов и фундаменталистов: ибо все они втупую и слепо признают псевдоконфликт науки и веры, шире — какой-либо «мирской» активности и веры («смирения»), в данном случае — медицины и веры.
Как здраво ответить христианам на эту единую глупость атеистов и фундаменталистов? Вспомним Евангелие, конечно (а не некую абстрактную «веру» вообще). Христос в Своей притче о Страшном суде говорит: те, кто помог Мне, когда Я был болен (а следовательно, и всем Моим «меньшим братьям» — вообще людям), спасутся. Те же, кто не помогал больным, — не спасутся. Главнейшая (и в каком-то смысле — единственная) заповедь христианства — любовь к ближнему, действенная, истинно помогающая любовь к ближнему, в частности (а может быть, и в первую очередь) — к больному страдающему телу ближнего. Притча о Страшному суде напрямую увязывает эсхатологическую судьбу всех людей именно с этой действенной любовью (а не с «верой», «смирением» и пр.; ибо истинные вера и смирение — другие имена, или «эффекты» действенной любви).
Из сказанного понятно, почему христианское богословие в важном смысле — «медицинское» богословие, а наша современная медицина — во многом богословский феномен. Ибо именно в христианском мире развивается медицина, создаются системы здравоохранения, побеждаются болезни и пр. — торжествует действенная любовь к ближним. Поэтому между наукой (медициной в частности) и верой (понятой в подлинно христианском смысле) не только нет конфликта, а они уже всегда были — и остаются — единым феноменом, одной реальностью.
Между заповедью действенной любви и медицинской наукой есть, однако, необходимый переход — социальный императив общедоступной медицинской помощи. Медицина не висит в воздухе (так, как будто просто какие-то врачи, неизвестно откуда взявшиеся, почему-то решают побеждать болезни в неизвестно откуда взявшихся лабораториях и больницах — есть часто пропускаемый социальный элемент, без которого ничего не будет — пропускают его и многие атеисты и фундаменталисты): медицина создается из любви к ближним — как система помощи всем. Общедоступная система здравоохранения — на «светском» языке, бессребреничество — на христианском. Вот всем этим аспектам посвящена наша сегодняшняя подборка: наука/вера, медицина/бессребреничество — не как противоположности, но как синонимы.
Книги современных медиков-христиан
Николай Пирогов — выдающийся хирург, ученый, основатель военно-полевой хирургии и анестезии в России — и нетривиальный христианский философ. В «Вопросах жизни. Дневнике старого врача» мы увидим как Пирогов отходит от атеизма и позитивизма к религиозной философии, к Православию — и, что интересно, именно как врач и ученный-естественник, не отходя от прогрессизма, но именно что по-христиански его обосновывая. Цитаты:
«Есть истина одна, цельная, высшая, служащая основанием всего нашего нравственного быта. Напрасно утверждают такие историки, как Бокль и с ним большая часть нового поколения, что человечество обязано преимущественно развитию научных истин в обществе, а нравственные нисколько будто бы не содействовали его преуспеянию, то есть прогрессу, счастью, благосостоянию. Я полагаю, напротив, что единство и цельность настоящей истины выступают все более и более с прогрессом человечества».
«Я не понимаю, как можно отрицать в идеале Христовой веры глубокие задатки к улучшению нравственного быта общества, а потому отвергать и влияние христианства на нравы и стремления людей.
Веруя, что основной идеал учения Христа по своей недосягаемости останется вечным и вечно будет влиять на души, ищущие мира чрез внутреннюю связь с Божеством, мы ни минуты не можем сомневаться и в том, что этому учению суждено быть неугасаемым маяком на извилистом пути нашего прогресса».
«Наука и религия» (текст и аудио) — короткая, доходчивая книга святителя Луки (Войно-Ясенецкого) — выдающегося хирурга, ученого (анестезиология и гнойная хирургия) и пастыря советского времени. Доктор медицинских наук, профессор, лауреат Сталинской премии первой степени — с одной стороны, с другой — епископ-исповедник, переживший аресты и ссылки.
Ясно, что «Наука и религия» посвящена разоблачению недоразумения о несовместимости науки и религии, но книга затрагивает много больше тем: христианский гуманизм, христианская этика и пр. и пр.
Тут важно, что святитель увязывает проблему наука/религия с социально-исторической
Митрополит Антоний Сурожский — выдающийся пастырь и богослов XX века. Окончил биологический и медицинский факультеты Сорбонны, работал врачом (уже приняв постриг), служил хирургом в антифашистском подполье.
Из обширного наследия митрополита Антония в данном случае предлагаем подборку его бесед о смерти (бесед и врача, и священника — в двойной перспективе): «Смерть: уходящие и остающиеся» (беседа о том, как относиться к смерти близких), «У постели больного» (две беседы: «О страдании», «У постели больного»), «Дети и смерть» (две беседы: «Страдание и смерть детей», «Как подвести ребенка к встрече со смертью?»), «Ты никогда не умрешь» (три беседы: «Помни час смертный», «Пастырская забота о больных и умирающих», «Качество жизни, или Стоит ли жить», «Научитесь быть» (духовные вопросы пожилого возраста).
Добавим еще небольшую книжку «О современной медицинской этике». Она включает интервью «Вопросы медицинской этики» и беседы «Человеческие ценности в медицине», «Когда мы отказываемся во время болезни от помощи других, мы их лишаем величайшего счастья».
«Разница между верующим врачом и врачом неверующим мне видится в отношении к телесности, к телу. Для человека верующего человеческое тело — не просто материя, не просто «временный покров», который спадет с плеч. Плоть нам дается на всю вечность; душа человека, дух человека и плоть составляют одно таинственное целое. Поэтому цель врача-христианина — не только продлить жизнь для того, чтобы душа человека, его сознание, психика могли продолжать действовать или чтобы человек продолжал совершать какое-то свое дело на земле. Врач-христианин благоговейно и целомудренно относится к плоти, которая призвана к вечной жизни и которая, если можно так выразиться, «сродни» плоти воплощенного Сына Божия. Я это очень переживал, когда действовал как врач, как хирург. Переживал как служение, почти как священнослужение».
Амвросия (Оберучева) — монахиня, врач, заключенная, ссыльная: земский врач, лечившая бедных крестьян, а на Первой мировой — раненых. После она — уже в советские времена — принимает постриг, но ее наставник благословляет продолжать врачебное служение, затем — арест, заключение, ссылка. Все это можно узнать из ее мемуаров — «История одной старушки» (аудио и текст). Вот две цитаты (из времен дореволюционной медицины), где христианская действенная любовь к больным представлена во всей ее небесной красоте и земной телесности — одновременно, без разрыва, как и должно:
«Меня пугала мысль: как я справлюсь, ведь я неопытна, а обратиться не к кому…
Буду относиться к каждому, как к своему самому близкому родственнику!
Что-то великое, святое ожидает меня!..
Приехали в село: амбулатория рядом с питейной монополией».
«Сколько здесь было отчаянно больных сифилисом. Помню молодую женщину, невестку из одного богатого дома; говорит, что лечение на нее не действует, ей все хуже и хуже, вся кожа у нее слезла. Лицо у нее совсем молодое, но смотрит она с таким отчаяньем; побежала топиться, но что-то ее остановило. Забежала в амбулаторию, я ее приняла, как близкую, родную, — она растрогалась, обещала мне оставить свое намерение и аккуратно приходила на лечение, а я спешила поскорее помочь ей. Она стала быстро поправляться и была мне бесконечно благодарна.
Вот молодой человек стесняется сказать, что с ним, а только повторяет в отчаянии, что ему остается один выход — застрелиться. Но после моей просьбы рассказать, что с ним, он показал мне рот на внутренней стороне громадная зловонная язва, и сказал, что у него признали уже нечистую болезнь (т. е. сифилис). Посмотрела зубы: у него оказался напротив этой язвы сломанный зуб, который ее и образовал. Я успокоила его, как могла, очистила ему язву, выдернула зуб и дала полосканье, сказав, чтобы он пришел через два дня. Видно было, что он еще сомневается. Но когда больной пришел в следующий раз, язва уже хорошо очистилась и быстро стала заживать. Он совершенно успокоился, благодарности его не было конца.
Были тяжелые, умирающие больные, которые все-таки просили навестить их, чтобы при мне умереть. Я их предупреждала, конечно, что прежде всего надо причаститься. А когда была у постели умирающих, то подводила детей, чтобы родитель благословил их образом, а то крестьяне относятся к этому не вполне как должно».
«Сейчас же ложись здесь», — сказала я, насколько могла, строго, а сама чувствую себя совершенно беспомощной, прикрыла ей лицо и еще строже сказала: «Спи, сейчас же спи!» И вдруг она захрапела. С одной стороны спит сердечный больной, а с другой, храпит эта буйная больная. И меня проник какой-то трепет, вся эта вышеестественная картина вызвала во мне какой-то благоговейный страх, но здесь некогда было рассуждать. Я поблагодарила мысленно Господа и стала очень спешно принимать больных».
Гавриилия (Папаянни) — греческая монахиня, старица, врач, миссионер. Родилась в богатой семье, получила медицинское образование, работала в афинских больницах. Во время Второй мировой в Великобритании получила образование физиотерапевта, после возвращения в Грецию открыла свою собственную больницу. В 1955 г. полностью распродала и раздала свое имущество, после чего уехала в Индию лечить прокаженных и проповедовать православие. «Подвиг любви» — книга о ее жизни (вместе с ее изречениями, письмами и пр.). Вот она пишет о служении в Индии:
«Здесь я не говорю языком, но больных, похоже, это не трогает… Потому что я прикасаюсь к ним. Прикасаюсь (к людям) из касты «неприкасаемых» и Проказы. И когда я отрезаю ножницами гангренные пальцы их, славлю Бога, что у них бесчувственные члены. Когда по вечерам читаю Священное Писание, порой заползают змеи, скорпионы и ящерицы… И тогда нужно прерывать чтение, вставать и выбрасывать их вон».
«Что касается плохого или хорошего отношения людей, это мне безразлично. Смотрю на свою жизнь, как смотрю фильм… Всякий день слышу о мучениях и трагедиях жизни, и вижу больных, что все они больны, поскольку ум их болен, и я позволяю рукам своим, прикасаться к больным телам их, и мир узнает, что я делаю, и проявляет интерес… Я настолько счастлива, что мертва для всего этого; если на самом деле ты мертв для мира, но однако же живой… Еще мне нет дела до того, что со мной случается, т. е. то, что случается с Ав. Папайанни, с Лилей, с доктором Lila, с Mataji, как им нравиться меня называть, или какое бы то ни было другое имя имеет это человеческое создание, которого никто не знает, кроме Бога. Когда приезжаю на новое место, меня там ожидает радость открытия тех, кому Он хочет, чтобы Я дала им от Его любви, тех, кого Он уже назвал Своими. Мое путешествие в этих местах вызывает недоумение. Я для них первое белое создание, которое они когда-либо видели».
Жития врачей-бессребреников
Пять медиков-христиан мы упомянули, в конце будет пять романов о врачах, а сейчас, в середине нашего текста — пять житий врачей-бессребреников.
«Жизнь и деяния святых бессребреников Космы и Дамиана», где, в частности, сказано, что Косму и Дамиана «Дух Святой вразумил врачебной науке, чтобы исцеляли по слову Евангелия «всякий недуг и всякую немощь», а «за врачевание никогда не брали они ни с кого мзды». Бог — источник врачевства, помощи больной плоти, а святость — не брать за это денег: теология общедоступного здравоохранения!
«Страдание святых чудотворцев и бессребреников Кира и Иоанна», где опять находим связку медицина/бесплатность: Кир «по своим познаниям был знаменитый врач и исцелял телесные болезни совершенно бесплатно».
«Житие преподобного отца нашего Агапита, врача безмездного». Здесь есть несколько любопытных подробностей. Агапит «сам служил больным. Когда кто из братии заболевал, преподобный оставлял свою келию (в ней не было ничего такого, что можно было бы украсть), приходил к больному брату и служил ему, подымая его, укладывая, вынося на своих руках».
Завистник Агапита послал «одного осужденного на смерть, которому велел дать смертного зелия, чтоб он выпил его пред Агапитом и умер. Блаженный же, видя его умирающим, дал ему такого зелия, которое он сам ел, творя о нем молитву, и так избавил от смерти осужденного на смерть». Тут Житие выходит за рамки спасения больных к теме спасения осужденных на смертную казнь (тоже ведь социальной теме).
Посланнику князя Агапит говорит: «передай пославшему тебя, что ничего не может он взять с собой, отходя из жизни, так пусть раздаст то нищим. Ибо Господь, Который Сам находится среди них, избавил его от смерти» — тут медицинская тема выходит к социальной помощи нищим, с теологическим утверждением «Христос среди нищих».
Еще интересная деталь: Агапит, когда сам заболел, на слова врача, что он скоро умрет, реагирует так: «с гневом сказал: “Таков ли способ твоего лечения, что больше говоришь ты о смерти, чем о помощи?”».
«Житие преподобного отца нашего Сампсона Странноприимца» не жалеет красок в описании социальной «политики» христианства.
Связка медицина/бесплатность: «прекрасно изучив всю мирскую мудрость, Сампсон обучился также и врачебному искусству, но не от нужды и не из-за корысти, – так как был вполне доволен и своим собственным богатством, – а отчасти из-за того, чтобы не быть праздным, отчасти же с тою целию, чтобы чрез знание врачебной мудрости послужить, с помощью Божией, нищим. Многих, страдающих неисцельными болезными, Сампсон силой своего искусства исцелял».
Отношение к собственности и христианский идеал социальной помощи всем описывается так: «когда преставились родители святого Сампсона, и он сделался обладателем обширных имений, то святой не только не перестал совершать свои дела милосердия, безмездно врачуя неимущих, но даже стал разменивать свои временные и скорогибнущие богатства на негибнущие и вечные, последуя евангельскому слову (Мф 6:20); при этом, щедро раздавая милостыню нищим, по заповеди Божией, – он обеими руками истощал свое богатства, стремясь удовлетворить всякие нужды нищих и неимущих, желая чрез насыщение их тленного чрева стяжать себе нетленные сокровища. Сампсон отпустил множество рабов своих на свободу».
И Житие снова все это повторяет, но уже вместе: «святой Сампсон не только врачевал их с помощью своего врачебного искусства, но и старался угождать им пищею и постелью. Всё это он совершал с таким усердием, что добродетель милосердия всем казалась соестественной ему. Как солнцу свойственно проливать лучи света, а огню естественно опалять всё, что прикоснется к нему, так же точно усердие и любовь Сампсона к нищим, больным и странникам были как бы от природы свойственны ему».
Немного деловой прозы — в дар за исцеление императора Сампсон просит «государственной поддержки»: «я много, царь, имел золота, серебра и имений, но все это ради Христа оставил, чтобы получить вечные небесные блага. Но если хочешь оказать мне твое благоволение, то ради Бога и твоего спасения сделай вот что: устрой рядом с хижиной моей дом, где бы я мог успокаивать немощных и странников, которым я привык служить. Этим ты и себе исходатайствуешь от Бога вечное воздаяние, и мою старость утешишь».
«Страдание святого великомученика Пантелеимона». Святой «всем оказывал милосердие, когда без платы лечил больных или подавал милостыню нищим, щедрою рукою раздавая нуждающимся отцовское богатство» — опять безвозмездное лечение идет в одном ряду с помощью нищим вообще.
Пантелеимон успешен в науках и вообще не «забитый» святой: молодой, умный, именно «успешный» (хоть и закончит мученичеством): «с успехом прошел курс всего внешнего языческого любомудрия, отец отдал его одному славному врачу Евфросину в медицинскую школу, дабы он получил навык в врачебном искусстве. Отрок, будучи восприимчивого ума, легко усваивал то, чему его учили и, вскоре превзошедши своих сверстников, мало чем не сравнялся и с самим учителем: к тому же он отличался поведением, красноречием, красотою и на всех производил приятное впечатление». В общем, общедоступная система здравоохранения и вообще система социальной защиты — дело христианское, и более того — святое.
Пять романов о врачах
Арчибальд Кронин — шотландский писатель, классик англоязычной литературы, врач, христианин (автор такого выдающегося христианского романа, как «Ключи Царства»). Его творчеству свойственно натуралистическое описание социальных проблем, акцент на нравственных вопросах (то есть опять же связка христианства и социальности — ибо заповеди выполняются как раз в социальном поле — между людьми).
«Цитадель» — один из главных романов Кронина. В основе романа лежал опыт самого автора, полученный им на работе в больнице Тредегар Коттедж (Tredegar Cottage Hospital) в Уэльсе. «Добротный» реалистический роман. Молодой врач внутри себя раскалывается между желанием помогать людям и делать свое дело (лечить) и тщеславием, карьеризмом — это уровень психологический. Такой же раскол находим на уровне социальном — медицинская система, призванная служить людям, — коррумпирована. Так коррелируют наши страсти с властями мира сего. Критика Кронином системы здравоохранения была столь блестящей в свое время, что привела к конкретным политическим последствиям.
«Путь Шеннона» Кронина (текст и аудио): врач и ученный — борется с «системой», коммерцией в медицине и честолюбием в науке (то есть «борьба» идет как вовне, так и внутри героя). Вторая линия романа — любовная. Показаны сомнения героя в вере — и все же непреодолимая тяга к ней и приобретает новое звучание в любовной линии: взаимоотношения молодого человека — скептика и католика в душе с чуть ли не фанатично верующей протестанткой. Цитата:
« — Конечно, доктор, у вас тоже благородная профессия. Лечить больных, возвращать к жизни калек, ставить на ноги хромых — что может быть похвальнее? Я был горд и счастлив, сэр, когда моя дочь решила посвятить себя этому великому и замечательному делу.
Я молчал, ибо все равно едва ли сумел бы растолковать ему, что вовсе не собираюсь быть врачом-практиком, а хочу всецело посвятить себя чистой науке.
Нимало не смущаясь моей замкнутостью, Дэниел с достоинством и смирением, непонятным образом уживавшимися в его натуре, вернулся к прежней теме; сказав несколько слов о всеобщем братстве людей и о христианском принципе «помогай ближнему», он с этих позиций двинулся на меня в лобовую атаку:
— Могу я спросить вас, сэр: а каковы ваши убеждения?
Что же мне, черт подери, сказать им? Я достаточно хорошо знал, какая вражда существует в маленьких городках между людьми разных религиозных убеждений, и понимал, какое я могу вызвать смятение, поведав им правду о том, что я католик, случайно забредший в менее мрачные коридоры скептицизма, но в глубине души все еще придерживающийся своей первоначальной веры».
«Чума» А. Камю (текст и аудио) — один из главных романов XX в., подходящее чтение для времени пандемии, хотя надо иметь в виду, что чума здесь не только болезнь, но и символ вообще мирового зла (конкретнее — символ нацизма). Камю — один из основоположников атеистического экзистенциализма, то есть очевидно не христианин, но в качестве задающего «проклятые вопросы» — таки находящийся в области христианской мысли. Это хорошо видно по «Чуме», по факту повторяющей проблематику «Братьев Карамазовых»: дело не в бытии Бога, а в том, что мир полон зла, страданий, в частности — невинного страдания, страдания детей. Зная это, нельзя принять ни Бога, ни какого-либо вообще «оправдания» зла: абсурд. Главный герой, честно принимая этот абсурд, противопоставляет ему активное противоборство злу. Такова позиция атеистического экзистенциализма (экзистенциалистский вариант конфликта вера/наука).
Но в «Чуме» есть и другая позиция — священник, сначала чуть ли не с радостью встретивший чуму как справедливое наказание от Господа. Но такой мстительный триумфализм быстро проходит, когда священник встречается с реальными страданиями и смертями людей, детей. К концу романа он изменит позицию, не отрекаясь от христианства: силой абсурда всё равно надо верить в Бога, в справедливость Его Замысла, при этом подлинное христианство — в активном противоборстве злу. Так и атеистический экзистенциалист, и христианский экзистенциалист вместе борются с чумой.
«Доктор Живаго» (текст и аудио) — итоговое произведение Пастернака, вершина его творчества как прозаика. Судьба страны в первую половину века — полотно, на котором автор разворачивает свою историю. Обманчиво простое заглавие романа приоткрывает замысел книги: его можно истолковать как «исцеляющий всё живое» или «врач, который сам есть жизнь» (а плюс к тому, герой — не только врач, но и поэт, творец: спасающий жизни и творящий новое бытие). Так заглавие задает границы истолкования книги: сквозь все трагедии, личные и исторические, сама ткань романа проносит не гибнущей — тягу к «бессмертию, этому другому имени жизни, немного усиленному». О. Седакова о романе: «явление подлинного христианства (иначе: «святой души», «Божьего человека», человека, похожего на Христа) в современном обществе — Епифания». «Бессмертие — другое имя жизни, немного усиленное» — тут связуются медицина, поэзия и религия: врач спасает жизнь (созданной для бессмертия, и грехом впавшей в смерть), поэт чувствует бессмертие, религия ее дарует.
«Раковый корпус» Солженицына (текст и аудио) — во многом автобиографичен, написан в 1963–1966 гг. по воспоминаниям о лечении писателя в онкологическом отделении больницы в Ташкенте в 1954 г. (свое излечение от рака сам Солженицын считал чудом). Онкологическое отделение становится здесь метафорой жизни, мироздания. Как однако страдание раковых больных можно связать с христианством? Священник Александр Шмеман, собеседник, почитатель, но и жесткий критик Солженицына, писал о романе:
«В своем романе “Раковый корпус”, говоря об одном из своих героев, Солженицын пишет: “… весь смысл существования — его самого […] и всех вообще людей представлялся ему не в их главной деятельности, которою они постоянно только и занимались, в ней полагали весь интерес и ею были известны людям. А в том, насколько удавалось им сохранить неомутненным, непродрогнувшим, неискаженным — изображение вечности, зароненное каждому”.
Изображение вечности, зароненное каждому… Сознавал ли Солженицын, когда писал эти удивительные строки, что он давал лучшее определение своего собственного творчества, духовный портрет самого себя? Ибо, как это ни покажется странным, все творчество его, кишащее, до отказа заполненное людьми, их заботами, их горестями и радостями, их маленькими победами и поражениями, страхом и надеждой, есть все-таки и прежде всего изображение вечности.
[«Раковый корпус] наполнен, казалось бы, до предела ужасом, злом, страданиями, а вот кончаешь книгу, и первое ощущение — это ощущение тишины, света и вечности. Образ вечности, данный каждому… Но чтобы это было так, нужно, чтобы действительно образ этот был, чтобы он действительно был дан каждому. Дан, как некое тайное сокровище, которым мы на последней глубине измеряем и оцениваем нашу жизнь.
Вот спорят, спорят, до бесконечности спорят, нудно и скучно, о том, есть ли Бог или нет Его, и все пытаются спор этот сделать научным, каким-то образом втиснуть его в химическую лабораторию, в таблицу логарифмов, геометрию; и так очевидно, что, втиснутый в эту плоскость, спор этот теряет всякий смысл, что в этой плоскости вести его невозможно и не нужно. Ибо с точки зрения логарифмов приведенные слова Солженицына не имеют ни малейшего смысла.
Образ вечности, неомутненное, неискаженное, непродрогнувшее хранение его. Таблица логарифмов не может ни продрогнуть, ни исказиться, ни замутниться, на то она и таблица логарифмов. А человеческая душа — может. Да, она может пасть, испачкаться, загрязниться, и она может очиститься, взлететь, возвыситься, потому что может, знает, что означает этот образ вечности, о котором говорит Солженицын. Что же он такое?
Очень приблизительно, словами заведомо недостаточными, неподходящими, можно, быть может, ответить так: это прежде всего чувство присутствия, присутствия в жизни, во времени, в каждой их частице как бы другого измерения, другой стороны, сразу, простым глазом, простым слухом невидных и неслышимых, но становящихся видимыми и слышимыми, как только мы, вот как князь Андрей на Аустерлицком поле, выходим из всепоглощающей суеты, духовно и внутренне освобождаемся от нее».
Фильмы о врачах
Под конец — подборка фильмов: «Десять фильмов про врачей: святых и несвятых». Герои этого кинообзора лечили, спасали и любили людей — вне зависимости от веры, места жительства и политических убеждений.
