Подпишитесь
на наш Телеграм

 

   ×

«Триумф» православия в современной России — то же, что и «поражение» его в Турции. А не любить геев в России = отстаивать права геев в Европе. Что объединяет Грету Тунберг, схиигумена Сергия (Романова) и расизм в Америке?

Айя-София // ГХ РФ ВС

Президент меняет конституцию на «выборах» под себя, укрепляет личную диктатуру, конфликтует с внешним миром, участвует в войнах, приправляя все это националистической и религиозной идеологией, — вот формула правления Эрдогана. И Путина, и всех бесчисленных диктаторов (полу)периферийно-капиталистических стран.

Что может лучше это иллюстрировать, чем полная аналогия Главного Храма Вооруженных Сил Российской Федерации, синтезирующего в себе милитаристскую, державническую, националистическую идеологию Путина под соусом религии — и возвращение Айя-Софии статуса мечети, акта, синтезирующего в себе милитаристскую, державническую, националистическую идеологию Эрдогана тоже под соусом религии?

Много ли разницы, если в одном случае речь про Османскую, а в другом — про Российскую империю (в конце концов, как учит пророк Даниил, все империи — части одного «огромного истукана, в чрезвычайном блеске стоящего и страшного видом», — и этот истукан будет разрушен Богом). Восстановление храма Христа Спасителя — акт той же природы: ибо ельцинизм есть ранний путинизм, путинизм есть развитый ельцинизм, ибо расстрел Верховного Совета уже был смертью демократии, лишь нашедшей себе окончательную форму в «выборах» при Путине, и ельцинская конституция уже изначально была диктаторской конституцией, конституцией всевластия президента. Так же и с фальсификациями выборов 1996 года, образцом всех следующих, так же с медийно-пропагандистской машиной, сформированной в 90-е и лишь обретшей «совершенство» сейчас. Так же с олигархатом, зародившимся при Ельцине и принявшим окончательную форму при Путине (где крупный капитал слился с крупной бюрократией до неразличимости). И т. д. и т. д.

Нынешняя же «конституционная реформа» закрепляет национализм/милитаризм (русский язык, Победа), консерватизм («семейные ценности»), диктатуру («обнуление») при, разумеется, религиозном соусе («Бог»). Старая, банальная, скучная, полностью понятная реальность: диктатура (полу)периферийно-капиталистических стран — лишь высветляющая подлинную суть «демократий» ядра капиталистической мирсистемы и угнетающего характера всей мирсистемы в целом.

И поэтому «триумф» православия в современной России, как и «поражение» его в Турции (мечеть в Айя-Софии), — есть буквально одно и то же (для протокола: лично я не вижу ничего страшного в самой по себе мечети в Айя-Софии и говорю о смене ее статуса исключительно как о политическом, идеологическом акте).

Так и ХХС, и ГХ ВС РФ — не символ «возрождения» Православия, а символ эксплуатации властью Православия, возрождения гнусного союза сильных века сего с церковной иерархией в худших традициях Российской империи. Так внешнее «возрождение» Православия было куплено ценой сотрудничества с диктатурой, работающей на обогащение и вседозволенность элит, с одной стороны, и обнищание и бесправие масс — с другой.

Мы в прошлом нашем новостном дайджесте писали: есть только один конфликт — конфликт угнетателей и угнетенных. Угнетателям невыгодно, чтобы угнетенные это поняли, и поэтому они перенаправляют протест угнетенных (вызванных, понятно, угнетением) на ложные цели: с элиты, скажем, на евреев или на арабов, или на христиан, или на мусульман, или на атеистов, или… и т. д. и т. д. Главное, не на угнетателей.

Полная аналогия мечети в Айя-Софии и ГХ ВС РФ (конституционных «реформ», диктатур президентов…) наглядно показывает ложь, полное тождество угнетателей во всем мире и, соответственно, угнетенных во всем мире. Турецкие («исламские») власти делают ровно то же, что и российские («православные»). Следовательно, между турецкими («исламскими») и российскими («православными») массами нет разницы.

Любой партикуляризм (национальный, религиозный…) есть ложь, идеология, прикрывающая систему угнетения (скрывающая ее угнетающий характер).

Растущая фашизация — не только России и Турции, конечно, но и Китая, Индии, Бразилии, далее везде — говорит понятно о чем. По мере кризиса мировой экономики элиты все больше будут съезжать с либерализма на фашизм — форму капитализма в кризисе (положение масс все хуже, элитам надо отвести от себя гнев). Остановить фашизацию, инспирированную элитами, может, разумеется, только контрполитика масс: выражение протеста против угнетателей на его прямую цель, защита протеста от перенаправления его на ложные цели.

Схиигумен Сергий (Романов) // ЛГБТ+

Эту диалектику перенаправленного в фашизм социального протеста хорошо иллюстрирует история схиигумена Сергия (Романова). Его монастырь (что-то вроде трудовой общины, автономного сообщества а-ля хиппи) мог бы быть примером альтернативного социума — но стал чем-то вроде концлагеря. Вместо любви — агрессия, вместо свободы — гуруизм. Его идеи могли бы быть освободительными, разоблачающими угнетение, обман элит — но стали конспирологическим бредом. Наконец, его протест (против аж самого Путина) мог бы быть подлинным протестом — но стал цирком. Люди вроде Сергия и его адептов — потерявшиеся люди, чувствующие, что их обманывают, что их угнетают — это их чувство перенаправляется в сторону бреда, в сторону царепоклонства и сталинизма (полный набор, так сказать). И тем самым их чувство/идеи превращаются в цирк, хуже — в дурдом. Суть неудачи тут в том, что такие люди все равно подчинены дискурсу власти, а не создали свой контрдискурс. Ведь царепоклонство и сталинизм — это как раз черты официальной идеологии: царь — хорошо, Сталин — хорошо, плохи (и это самая суть) — революционеры. На таких идеях в протесте далеко не уедешь.

Забавно, что письмо Сергию от екатеринбургского митрополита как бы критикует бред Сергия, но особым образом: «И глобальный контроль, и разрушение системы образования, и разработка вживляемых в человеческое тело устройств, и чрезмерность мер борьбы с коронавирусом, очевидно дискриминационных по отношению к Церкви – все это требует очень вдумчивого и грамотного ответа. Мы нуждаемся в интеллектуалах, способных, не впадая в истерию алармизма, аргументировано и взвешенно формулировать позицию Церкви и всех, кто не обольщен цифровизацией и предапокалиптической глобализацией. Тогда, когда надо объединиться перед лицом сильной и организованной угрозы, Вы разрушаете церковное единство, настраиваете прихожан против священноначалия. Вы делаете все, чтобы пока мы будем слушать и тратить время на обсуждение Вашего очередного бредового выступления, глобалисты побеждали. Я обвиняю Вас не в том, что Вы боретесь с попытками установления тотального контроля, я обличаю Вас в том, что Вы мешаете этой борьбе».

Есть в этих словах что-то чуть ли не ленинское: борьба серьезнейшая — против «предапокалиптической глобализации», грозящей «глобальным контролем». Я лишь смиренно замечу: тут речь не просто о какой-то дежурной политике, ставки (если во все это верить) сверхвысоки, но (вот что меня всегда удивляло) если ставки сверхвысоки, то это требует и какой-то сверхполитики. Тут-то и обман: можно политике элит противопоставить контрполитику масс, но чрезвычайно трудно, однако, что-то делать против несуществующей угрозы. Цели сбиты. Есть элита и она угнетает — это верное понимание, но в фашизоидном сознании оно искажается в миф мирового заговора — и получается, что бороться-то не надо, или бороться надо с чем-то другим (иллюзией). Но самое важное — если сдвинуть позиции схиигумена и митрополита на один только логический такт, они совпадут с реальностью. Да, есть глобальное угнетение, да, нужен серьезный отпор этой реальности — в том числе здравый интеллектуальный отпор.

Мы также говорили, что перенаправление протеста масс против элит на ненависть к тем или иным группам (или просто на иллюзорные цели) есть консервативный вид идеологии. Леволиберальная идеология делает то же самое, но меняя знак с плюса на минус. Все остается по-прежнему (идеология прикрывает угнетение), но вместо ненависти к евреям (геям, мусульманам…) прописывается «любовь» к ним (вместо идеологии схиигумена Сергия — скажем, идеология ЛГБТ+). Протест ровно таким же образом перенаправляется на ложные цели, но теперь в форме «толерантности».

Что так, что так: конфликт угнетателей и угнетенных вытесняется из сознания и заменяется ложными конфликтами (пусть теперь они не разжигаются, а «сглаживаются», «примиряются», — создавая попутно псевдоконфликт тех, кто за или против «примирения»).

Вот в замечательной статье очевидица описывает современные США глазами эмигранта. Дорогая медицина, дорогое жилье, дорогое образование и воспитание; расовая сегрегация в труде и пр. Понятно, зачем нужны идеология ЛГБТ+, политкорректность, голословное провозглашение равенства рас, «улыбчивость», институциализированное лицемерие: так система загоняет реальные социальные проблемы в идеологическую чепуху. Не надо говорить о разнице классов: поговорим о том, что «все равны» и «всех надо уважать», будем много говорить, но ничего реально не менять. Отсюда и бунт.

Так совершенно замечательна одна черточка в упомянутой статье: вот протесты, вот социальные проблемы, вот дорогое образование и тут:

«Школа прислала письмо с приглашением поучаствовать в летних образовательных активностях. Я радостно открыла письмо в надежде, что дети хотя бы посмотрят, как тут протекает школьная жизнь. Но в первом абзаце прочитала, что это приглашение на виртуальный гей-парад. Департамент образования приглашает нас совершить каминг-аут, поделиться своей историей жизни с гей-ориентацией и поддержать других подростков, страдающих от непонимания. По ссылке из письма я нашла методическое пособие для родителей подростков-геев. На первой странице — текст от лица гипотетического подростка, который жалуется на суровую мать-христианку. А я думала, моих дочек, учениц начальной школы, пригласят на игру в баскетбол или в кружок вышивания крестиком».

Здесь совершенно ясно становится, зачем элитам нужны все эти штуки: как бы сделать так, чтобы американские массы не требовали, например, общедоступного образования? Что бы такое сделать с их протестом? Переведем его, например, на ЛГБТ+ проблематику: как бы тоже мы с чем-то боремся, но не с тем, что невыгодно власти.

В России примерно такая же уловка, но с обратным знаком: не «любить геев», а презирать, но с той же целью загнать реальные проблемы в идеологическую чепуху — в патриотизм, в «скрепы» и пр. Главное — не обсуждать реальную экономику, реальную социальную систему и т. д.

Проблема специфически американская в структуре их общества: там много буржуазии и ее хорошо оплачиваемой обслуги, которым система удобна. А угнетенные крайне разобщены: чернокожие отдельно, реднеки (белая беднота) отдельно, латиноамериканцы отдельно и пр. Сильна социальная база системы, слабы и разобщены угнетенные системой. Двухпартийная система устроена так, что ничего нельзя изменить (Сандерса с его программой реальных изменений аппарат Демпартии не пустил в серьезную политику). К слову, это одна из причин необходимости расизма для американской системы (в форме толерантности в том числе) — так сохраняется различие между группами угнетенных. Чернокожие борются не против угнетающей их системы, а против «расизма», реднеки — абсолютно тождественные социально с чернокожими — борются не против угнетающей их системы, а за «белое превосходство», уходят в сектантское безумие и пр.

Раса // Класс. Рабство // Крепостничество

Все эти эффекты, разумеется, более чем видны на примере протестов в США. Классовый конфликт (бунт угнетенных против угнетателей) подменяется проблемой «расизма».

Расизма при этом никакого нет и никогда не было. Всегда была эксплуатация элитами рабов/пролетариев.

Конечно, есть несводимая чисто биологическая ксенофобия («свой-чужой»), но спецификум человека, хоть и существа биологического, в том, что он — существо социальное. Фундаментальны не биологические различия, а социальные: господа и рабы. Если левая политика ставит на «дух»: все люди равны в своей свободе, самосознании, разуме и пр., то правые ставят на животное, на «мужское», «племенное», «стайное»: животная привязка к территории, агрессия к другим и пр. Левая политика работает с человеческим в человеке, правая политика работает с животным в человеке. Но все же даже и эта ставка на животное происходит внутри человеческого (межчеловеческого — социального) поля.

Удобно, однако, чтобы господа и рабы отличались. Скажем, господам в России запрещено было носить бороду, а рабам было запрещено бриться. Так власть визуально (не говоря уже об одежде и пр.) различала господ и рабов. Или в Речи Посполитой господа придумали «сарматскую теорию», где себя объявляли потомками германских завоевателей, по праву силы владеющими славянским «быдлом» (милое польское словечко, обозначающие крестьян).

В США проще: белые — господа, черные — рабы. Но принципиален не цвет кожи, а социальное положение, лишь символизируемое в тех или иных внешних отличиях («бородатые/бритые», «черные/белые»).

Угнетателям было выгодно оправдывать рабство расизмом (расизм — выдумка рабовладельцев): дескать, черные по природе рабы, или, скажем, религиозно (кальвинизм: Бог предопределил всех или к аду, или к раю, и соответственно коренные народы, лишенные Христа, априори предопределены к аду, поэтому почему бы их всех не убить, черные тоже — поэтому почему бы им не быть рабами и т. д.).

Сейчас ситуация зеркально противоположна (тождественна с обратным знаком): антирасизм есть идеология, прикрывающая угнетение чернокожих, так же, как и расизм когда-то. Ибо антирасизм не позволяет (специально скрывает) социальную природу проблемы: суть дела, дескать, в расах, а не в социальном угнетении. Иными словами: расизм — ложь, а, следовательно, антирасизм как его противоположность — тоже ложь; следует разоблачить и тот и другой, суть дела не в расе, а в классе.

Расизм и антирасизм — идеологические иллюзии, скрывающие социальную суть проблемы. Это очень хорошо видно в отношении к миграционной политике. Если здравая, истинно левая позиция заключается в понимании того, что миграционные потоки разрушают рынок труда, способствуют демонтажу социальных достижений 50–70-х гг. (дешевый труд мигрантов подрывает достижения рабочего движения и, следовательно, выгоден элитам), и, исходя из этого понимания, левые должны выступать за ограничение и контроль миграции, то современный «антирасизм» запрещает артикулировать это понимание. Приводит это только к обессиливанию левых и усилению правых (они перехватывают антимиграционный протест и как раз делают его расистским, тогда как в здравой левой позиции, разумеется, нет расизма, есть просто политэкономическое понимание, играющее в конечном счете на благополучие всех этносов и рас планеты).

Сравним с крепостничеством в России. На заре капитализма (Нового времени) рабство возрождается в невиданных масштабах: на «западе» Запада — в Новом Свете и на «востоке» Запада — в Восточной Европе. «Белые негры», как примечательно называли русских крепостных. Рабство и крепостничество возникают синхронно, вызванные одним и тем же процессом рождения капиталистической мирсистемы. 1581 — отмена Юрьева дня в России, 1619 — первый корабль с рабами прибывает в Сев. Америку. По мере развития капитализма брутальность его спадает: в одно и то же время рабство в США и крепостное право в России отменяют. 1861 — начало Гражданской войны в США, 1861 — отмена крепостного права в России.

Но и там, и там формально свободным бывшим рабам/крепостным не становится сильно лучше: освобождаются они лишь формально. И вплоть до 60–70-х гг. XX века потомки рабов в США и крепостных в России так или иначе дискриминируются, чтобы только совсем недавно отменить последние юридические нормы дискриминации (сегрегация чернокожих в США, дискриминация крестьян по паспортам и пенсиям в России). Но и это не сказать, чтобы вполне уравняло потомков рабов/крепостных со всеми остальными. Так много времени нужно истории, чтобы разобраться с последствиями рабства.

Поэтому все эти возмущения «что им еще нужно, дискриминации больше нет» глупы. Если что-то написано в законе — не значит, что это что-то есть в реальности. Скажем, в законах РФ написано, что у нас демократия, социальное государство, верховенство закона и пр. В реальности этого нет. Так и с дискриминацией потомков рабов. Более того: количество слов о «равенстве», «антирасизме» и пр. в США намерено увеличивается, специально упор делается на символическую политику и политкорректность — для того, чтобы скрыть тот простой факт, что положение потомков рабов не улучшается, система продолжает воспроизводить их угнетение (а как иначе, если система во многом на этом основана).

Очевидно, что дело не в цвете кожи (у шляхты и «быдла», у помещиков и «мужиков» — один цвет кожи). Расизм (не как идеология, а как практика дискриминации), конечно, есть: чернокожих при одинаковых условиях (образования и пр.) с белыми не одинаково берут на работу, не одинаково репрессируют за преступления и пр. Но это эффект, симптом угнетения, а не его причина. Скажем, полицейское насилие: вполне может быть, что у части полицейских и правда есть чисто животная ксенофобия. Но суть дела в том, что потомки рабов загнаны системой в гетто: система поддерживает гетто, чтобы всегда иметь дешевую рабочую силу, «резервную армию труда». Такие социальные условия закономерно порождают одни и те же социальные и поведенческие аномалии (как если группа людей жила бы на свалке радиоактивных отходов и каждое поколение испытывало одинаковые разрушительные эффекты радиации — к тому же еще закрепляющиеся через наследственность): гетто не дает нормального образования и вообще нормальной социализации, отсюда криминал, отсюда у полицейских ассоциация: «черный — преступник, убей его».

Система порождает и закрепляет гетто, гетто порождает преступников, аура преступности окутывает всех выходцев из гетто, полицейские их убивают: таков цикл того, что называют расизмом.

Поэтому столь безнравственны утверждения типа «почему они, как я, не могут найти работу, не воровать, не принимать наркотики?». Потому что принципиально разные социальные условия, среда, образование, условия работы дают принципиально разные поведенческие паттерны, закрепляемые и воспроизводящиеся через семью и пр. Так, человек, выросший в благополучной московской семье, и человек, выросший в неблагополучной семье в моногороде, — конечно «равны», обладают «равными» формальными возможностями. Но разве мы не понимаем циничного лицемерия таких рассуждений? То же самое с разными социальными, этническими, гендерными и пр. группами: формальное освобождение не меняет реальность.

Очевидно, что социальные проблемы надо решать социально (система общедоступного здравоохранения и образования, полной занятости, социальной поддержки, реабилитация преступников и пр.). Очевидно, что системе это невыгодно — и в смысле траты ресурсов, и в смысле потери резервной армии труда. И чисто идеологически: общедоступное здравоохранение, полная занятость и пр. — это совершенно подрывные идеи для американского капитализма, и элитам надо делать все, чтобы они не реализовались. Иначе система кардинально изменится, а значит, власть элит будет подорвана.

Впрочем, все эти меры во многом уже давно и эффективно действуют в большинстве развитых стран, а потому ответ на вопрос «как за это платить» простой: так, как платят Канада, западноевропейские страны и т. д. Одна из черт современной идеологической ситуации — напускной идиотизм идеологии: всем известно, что системы общедоступного здравоохранения эффективно работают уже много десятилетий в большинстве развитых стран, и они дешевле, чем система частного здравоохранения США. Но идеология делает вид, что общедоступная медицина — какая-то безумная утопия. К слову, здесь видно «коренное противоречие капитализма» — противоречие между общественным характером труда и частным присвоением продукта труда: как показывает лучшее время в истории человечества — 50–60–70-е гг. XX века, социальное государство выгодно бизнесу в том числе. Ведь откуда в социальных государствах был экономический рост, не снившийся неолиберализму? Здоровый, образованный работник выгоден бизнесу (и он не с неба падает — такого выгодного бизнесу работника производит общество); социальные системы, обогащая массы, увеличивают платежеспособный спрос — увеличивают тем самым базу бизнеса; издержки на больных, нищих и преступников в итоге больше, чем на социальные системы, предотвращающие болезни, нищету и преступность (не говоря уже об угрозах бунтов и революций, предотвращаемые социальными системами). Но в чем «коренное противоречие» здесь? Социальное государство выгодно бизнесу как классу, всем бизнесменам — но не каждому из них по отдельности. Каждому из них по отдельности выгодно не отчислять на социальные системы: так каждый их них выигрывает индивидуально и в ближней перспективе, но проигрывает в дальней — как класс. В 50–60–70-е (и раньше в «Новом курсе» и пр.) система пошла на уступки при внутренней революционной угрозе и внешней советской: так только политической борьбой можно добиться подлинного социального и экономического развития; и поэтому бунт истинен даже в чисто экономическом плане (но цикл политического давления масс на элиты → уступок элиты → прогресса демократии и процветания, уменьшения неравенства → ослабления давления масс в силу уступок элит → контрнаступления элит → регресса демократии и процветания, роста неравенства → нового давления масс на элиты и т. д. будет воспроизводиться до тех пор, пока противоречие между общественным характером труда и частным присвоением продукта труда не будет устранено).

Также чертами упомянутого идиотизма являются, например, сведение событий к ситуации внутри страны, когда как они всегда суть эффекты мирсистемых процессов (Айя-София — не только внутритурецкое событие, как и ГХ ВС РФ — не только внутрироссийское, что мы уже показали); таким же образом события, вызванные структурными причинами, сводят к отдельным людям или случайностям и т. д. и т. д. Этот идиотизм не случаен: подлинное понимание привело бы понимающего к левым позициям, что, понятно, невыгодно системе. Поэтому вопреки очевидности правые сводят левых к леволибералам, тогда как суть леволиберализма — в подмене подлинного левого видения: раса, гендер и пр. вместо класса. Тут видно ироническое совпадение правых и леволибералов: леволибералы как бы «специально» свели социальные проблемы к чепухе, чтобы правые «оторвались» на ней и высмеяли левых. Таким же образом превращение музея в мечеть подменяют превращением храма в мечеть (хотя понятно, что Айя-София не была храмом уже много веков; так же понятно, что смене музейного статуса на культовый странно возмущаться в России, где такое не редкость: тут уже Айя-София рифмуется с Исаакием). Но такая подмена понятно на что работает: воскрешение призраков прошлого, ксенофобию, рознь, уход от реальных проблем к иллюзорным: вместо фашизации в России и Турции дело представляют как конфликт православия и ислама и т. д.

Такая же тупость в удивлении и недоумении бунтом. Чернокожие в США (да, в сущности, такие вещи и не с чернокожими в Западной Европе случаются: скажем, беспорядки в Англии в 2011 г.) устраивают бунт этак раз в десять лет (спецификум нынешнего бунта — то, что он наложился на коронокризис и экономический мировой кризис вообще, грозивший нам и без пандемии). Оно и понятно: система не меняется и поэтому производит одни и те же эффекты (как если вы постоянно пьете, то незачем удивляться постоянному похмелью): например, бунты чернокожих. Но именно в силу того, что это проблема вызвана системным угнетением, системе надо говорить, что это проблема расизма. Как рабовладельцы угнетали рабов ради экономической выгоды и лишь прикрывали расистской и религиозной идеологией это угнетение, так и сейчас: все словеса о зле расизма нужны, чтобы не менять систему.

Давайте поменяем слова, давайте много говорить о проблеме расизма, давайте запретим «плохие» слова и пр. Короче, давайте ничего не делать с системой угнетения в реальности — вот истина «антирасизма».

Разумеется, есть и черный расизм: угнетаемые перенимают дискурс угнетателей (черным внушали, что они «особенные»: очень дурные, а они просто перевернули этот миф — жест почти неизбежный). Опять же это уже было: лидеры движения за гражданские права в 60-х тоже начинали как черные расисты, но по мере развития практики и теории протеста отказались от расизма и пришли к интернациональному социализму (или близко к нему). Так, например, «антирасистская» идеология сводит движение за гражданские права (великого христианина Мартина Лютера Кинга, скажем) только к расовой проблеме, «забывая» (специально вытесняя), что оно было движением за равные права и работу для всех. И вообще выступало за воплощение «Второго билля о правах» Рузвельта, то есть за превращение США в социальное государство.

Об этом «почему-то» забывают борцы за толерантность. Идеи нынешних протестов до крайности наивны, противоречивы и непродуманны. И это понятно: годы неолиберальной реакции свели чуть не до нуля радикальную мысль в США (которая и так не то чтобы была особо развитой). Можно ожидать, что, как и в 60-е, практика и теория протеста дорастет до зрелости, — и если и в этот раз система не будет существенно перестроена, цикл повторится.

Но зачем бунт, зачем погромы — вопрошает испуганный обыватель. Неужели в американской демократии нельзя все решить демократически? Формально, конечно, можно, реально — нет.

Вот, скажем, аппарат Демпартии (и вообще американский истеблишмент) сделал все, чтобы не допустить демократического социалиста Сандерса к выборам. Допустили бы — реформы можно было бы осуществить «цивилизованно». А так — бунт. В связи с этим становится видна политическая подоплека дискриминации потомков рабов: Демпартия сознательно не меняет их положение, чтобы держать их как свою клиентелу (через коррумпированных черных лидеров и организации и пр.), готовую голосовать, как ей скажут (например, за пустейшего Байдена).

Но возмущение «погромами и мародерством» многое нам открывает в субъекте этого возмущения. При капитализме священна только частная собственность — и именно поэтому мародеры бьют прямо в цель, выявляют подлинное сердце системы. Войны, бедность, безработица — все это не так возмущает буржуа, как разбитый магазин (убитый прилюдно человек — да черт с ним, но магазин!).

Можно эксплуатировать рабочих, можно эксплуатировать весь мир, можно устраивать войны — в конце концов «мы взрослые разумные люди, мир не совершенен, будем реалистами» — но нельзя разгромить магазин.

Конечно, бунт стихиен, то есть в какой-то мере «бессмысленен и беспощаден». Но это говорит не против бунта (производимого в любом случае вполне закономерно — просто как эффект угнетения), а за рост сознания в протесте (и уменьшения, следовательно, стихийности).

И что же может быть наглядней, чем лицемерное недоумение: «они громят магазины черных бизнесменов» и «среди полицейских много черных» (действительно много: чернокожих вообще используют как пушечное мясо — в криминале, полиции или армии). Особенно любят потешаться, если какая-нибудь белая «SJW-сумасшедшая» что-то доказывает черному копу. То есть сначала надо свести социальный протест к расовому, чтобы потом удивляться, почему расовый протест «вдруг» стал социальным, и удивляться, что в «черном» протесте участвуют представители всех рас — против в том числе чернокожих коммерсантов и полицейских.

Дело не в цвете кожи, дело в обществе, построенном на «священности» частной собственности, и государстве как аппарате насилия, призванного защитить частную собственность. Не черные против белых, а рабочие и безработные против коммерсантов и полицейских. Само возмущение против погромов говорит о том, что суть дела в частной собственности, а не в расе.

И коль скоро насилие признается допустимым (насилие государства и «собственников» против погромщиков), встает вопрос о критерии допустимости насилия. Но коли суть системы — насилие государства и собственников, то закономерно, что восставшие его используют. Где, однако, критерий применимости насилия? Его можно найти в Библии: насилие фараона — антибожественно, ибо угнетает рабов, насилие Бога — благо (собственно, буквально божественно), ибо освобождает рабов. Библейский критерий: то насилие плохо, что угнетает; то насилие благо, что освобождает. Подробнее — здесь.

Столь же прекрасны «антирасистское» возмущение против лозунга «черные жизни важны». «А как же белые жизни?» — обидчиво спрашивают иные. Разумеется, всем понятно, что имеется в виду «черные жизни тоже важны — важны так же, как и белые, важность коих никто ведь никогда и не оспаривал». Но люди, которые так любят высмеивать политкорректность, толерастию и все в этом ряду, — они обиделись на «расизм» BLM! Один и тот же человек в одно и то же время может высмеивать очередное «антирасистское» переименование чего-нибудь и возмущаться расизмом лозунга BLM (то есть все тех же слов). Так он — иронично — доказывает истинность высмеиваемый им политкорректности: если его столь задел всего-навсего один только лозунг, то что же приходилось терпеть чернокожим все эти века?

Кроме того, хотя глупости везде хватает, я никогда не понимал возмущение политкорректностью: это просто вежливость и не более того. Как, скажем, всегда было плохо — и все это понимали — называть полную женщину «жирной бабой». Что тут необычного и возмущающего? Таким же образом борьба с харассментом и пр. возрождает и четко артикулирует просто-напросто самую традиционную мораль: «не прелюбодействуй» (так недавнее разоблачение насильников из СМИ и Сбербанка почему-то возмущает консерваторов, хотя здесь есть только актуализация, реализация библейской заповеди, чему верующие могут только радоваться).

А борьба с памятниками — разве не видно нечто важное в том, что «общественное мнение» не может прийти здесь к единому взгляду? Плохо сносить памятники, это «борьба с историей» — ой, но если это в рамках декоммунизации, то хорошо, сносите, переименовывайте. Или: хорошо сносить памятники, не нужны нам рабовладельцы и устроители геноцида — ой, но когда игиловцы и талибы (запрещенные в РФ организации) сносят памятники, это плохо, «культурное наследие» же. Дело позволяет прояснить вот что: многие их этих памятников, с коими ныне борются в США, возведены совсем недавно, в 60–70-е в ответ на движение за гражданские права. Одни боролись с наследием рабства, а другие в ответ строили памятники рабовладельцам. Это не «история» и не «культура» — это политика с самого начала. Любой памятник — политика, и любой памятник «участвует» в политической борьбе. Тут «культурные» соображения неуместны (точнее — лицемерны), ибо они были столь же неуместны, когда памятники возводили. Нет здесь никакого «вечного» правила, всегда истинного: есть конкретная политическая ситуация, и от нее, от конкретного соотношения социальных сил надо производить истину (относительно памятников и всего остального). И разве снос памятников — не архетипический библейский жест, идолоборчество? Ибо памятники, разумеется, есть просто-напросто идолы мирских сил (войны, рабства, нации, кои суть выдумки, которыми бесы правят грешниками, как учили Отцы Церкви). Отмечу, что сам я против сноса любых памятников, просто мне не кажется эта проблема сколько-нибудь важной. Скорее, мне интересно, как людей вводят в бессмысленные споры, чтобы они не понимали подлинных проблем.

Власть // «Оппозиция»

Еще раз акцентируем внимание на двух видах идеологии «освящения» угнетения — консервативном и либеральном, одинаковых, но с разными знаками. Мировая система едина, но различна внутри себя. В ядре, в развитых странах, могут себя позволить меньше брутальности — то есть либерализм. На полупериферии и периферии — например, в Турции или России — этого позволить себе не могут. Тут выбирают брутальный вариант идеологии — консерватизм, фашизацию (но, как мы говорили выше, фашизироваться будет вся система по мере нарастания кризиса: скажем, если режимы Ататюрка и Ельцина плюс-минус пытались походить на западные образцы, ныне они открыто, «официально», фашизируются).

И что тут может быть более наглядным, как не смычка «оппозиции» и власти при обнаружении их общего бессознательного в либертарианцах, «мужском государстве» и пр.?

Совсем недавно либеральная (с православной вкупе) интеллигенция со слезами на глазах и с дрожащим от глубоких чувств голосом призвала нас коллективно покаяться за грехи большевизма и начать уже наконец десталинизацию и декоммунизацию. В частности, переименование улиц, снос памятников и пр. Но вот при протестах в США оказалось, что коллективное покаяние глупо, а памятники сносить — не уважать историю. Разве нужно как-то еще доказывать, что речь никогда не шла о покаянии и грехах, а всегда — об антисоциализме? В России хорошо каяться и сносить — это против социализма, в США плохо каяться и сносить — это просоциалистично.

И разве именно на протестах в США не видно полное тождество либерализма и власти? Разве — с удивлением — мы не обнаружили, что либералы в фейсбуках и на «Эхе Москвы» говорят чуть ли ни в тех же словах, что и консерваторы на федеральных каналах? Разве такая наиважнейшая фигура для нашей глубоко больной коллективной психики, как Ксения Собчак, вживую воплощающая в себе и «оппозицию», и власть, не сказала прямо и четко о протестах в США: «марксистское дерьмо»? Ведь там нарушают священный принцип частной собственности! (как говорит Собчак, как говорят на «России-1», как говорят на «Эхе»: и, разумеется, все они в итоге оказываются расистами с пресловутой шуткой Собчак про «убили негра», со смакованием слова «негры» на федеральных каналах, с возмущением «белые становятся на колени» и пр.).

Но кто же с редкостным простодушием защищает прямо и без затей священный принцип частной собственности? Либертарианцы. Разве они не проговаривают непристойную тайну системы? Плевать на демократию, она вреда, народишко выберет леваков (и вплоть до апологии абсолютной монархии, на удивление не редкой у либертарианцев), долой тиранию политкорректности, долой безумие левачества — все эти тупые россказни про равенство рас, полов и вообще людей. Какое равенство, когда единственно священное — частная собственность? И разве лучше всего это не видно у «мужского государства» и иже с ним с их откровенным расизмом, зашкаливающей мизогинией и антисоциализмом? Разве не видим мы здесь вышедшее наружу бессознательное системы? И все это в реакции на протесты в США сливается до неразличимости последнего ужаса их всех — ужаса перед восставшими рабами. Вот настоящая граница: Капитал и Труд, угнетатели и угнетенные.

Интересно, что либералы, ненавидя СССР, берут от него атеизм (заметили, что в российских СМИ возродилось написание «Бога» как «бога» — чисто советская черта?); консерваторы берут от СССР авторитаризм, но все же они тождественны в главном — в отрицании социальной политики СССР. Ибо именно отрицание социальной политики — та черная дыра, по орбите которой кружат «такие разные» либералы и консерваторы, власть и «оппозиция» (и куда рано или поздно они все свалятся). И именно поэтому либертарианцы как «бессознательное» системы эксплуатируют левое «бессознательное» электората. Либертарианцы преподносят неолиберализм в анархической упаковке: бакунинская риторика при гайдаровской программе. Люди клюют на привлекательную революционную упаковку и слепо проводят интересы сильных мира сего. Или скажем М. Светов: тут не анархическая упаковка, а большевицкая. Замените в световских речах слово «номенклатура» на слово «буржуазия» — будет Ленин. Критика государства тоже конечно ленинская (левое движение в обоих своих формах — анархизма и марксизма — всегда было против государства; а либертарианцы не против государства, а за демонтаж социального государства, за господство буржуазии). Так мы видим что даже жесткое либертарианское отрицание социализма, все равно определено социализмом — ибо все социальное фундаментально определено конфликтом Труда и Капитала.

В силу всего вышесказанного главные, «истинные» новости не в идеологической чепухе, которую мы здесь разбираем, и даже не протесты в Хабаровске (конечно, важных), а, например, создание и борьба «Курьера» — профсоюза работников Delivery Club, протест строителей новой полосы в Шереметьево, забастовка строителей Лахта-центра в Петебурге, водителей троллейбусов в Самаре, коммунальщиков в Орле, бунт строителей газоперерабатывающего завода Газпрома в Амурской области (между прочим с погромами, противостоянии с ОМОНом, и чуть ли не с захватом заложников). Ибо протесты в Хабаровске (и протесты в Беларуси, события вокруг «голосования» по «конституционной реформе») как протест, конечно, истинны, но по «теме» ложны — ибо крутятся вокруг изначально ложного электорального спектакля (ритуала, призванного «освятить» власть элит, в любом случае недемократическую, даже если ритуал проведен «честно»). Борьба курьеров и строителей — вот истинная борьба, ибо разворачивается она не внутри пространства спектакля, но в пространстве подлинного конфликта — конфликта Капитала и Труда (и поэтому эта борьба подлинно демократична). Ибо конфликт Капитала и Труда на самом деле определяет общество, а не электоральный спектакль, производимый господством Капитала (я н хочу всем этим сказать, что протесты против «обнуления» и ареста Фургала не нужны или не истинны — важны и истинны, но я хочу сказать, что забостовски и бунты строителей, курьеров и т.д. происходят прямо в социальном разломе без каких-либо опосредований. И разумеется курьеры в Москве, строители в Амурской области, беднота в США, «желтые жилеты» во Франции и т. д. — все это говорит не о национальном характере всех этих событий, но наднациональном, общем.

И далее — мы спускаемся все ниже в преисподнюю правого бреда — море фейков. Разумеется, белые не мыли ноги чернокожим, и не целовали им обувь (все эти видео одной из многочисленных странных американских сект, снятые до начала протестов). Разумеется, белые не становятся на колени перед чернокожими: люди всех рас становятся на одно колено в знак протеста (а не «покаяния» — хотя я в покаянии ничего плохого не вижу). И жест этот придуман чернокожим и использовали его до протестов преимущественно чернокожие, как и сейчас его используют чернокожие наравне с представителями других рас (перед кем в таком случае «становятся на колени» сами чернокожие?). И, разумеется, Джордж Флойд не угрожал беременной и не стучал на своих подельников (хотя если стучал и угрожал — его, что, можно было прилюдно убить?). Все это ложь — ложь правых, чтобы очернить (что за словцо, кстати, а?) протесты.

Страстотерпец Джордж // Юродивая Грета

На месте убийства Джорджа Флойда возникло стихийное место поклонения: люди крестятся, проповедуют, происходят «чудеса и знамения». В русской традиции часты были случаи почитания людей за невинную смерть («страстотерпцы» — чин святости, изобретенный на Руси). Нередко и в тех случаях, когда сам страстотерпец ничем был не приметен, кроме вот этой невинной смерти (царевич Димитрий, скажем). Яркий пример — праведный Кирилл Вельский, святой самоубийца (!), утопившийся, не выдержав придирок боярина. В недавнем фильме «История одного назначения» неудачник-писарь, давший пощечину офицеру, приговаривается к смерти: фильм показывает его казнь наподобие казни Христа, а после казни народ устраивает культ на его могиле (власть культ пресекает). Подробнее о фильме — здесь.

В христианской оптике не праведность главное (все грешны: не надо считать, кто больше, но и все — дети Божьи, и не надо выискивать любимчиков, а то Бог, как всегда, выберет блудных сынов), а действительно невинная смерть неважно кого: мир несправедлив, и Бог явлен в невинном страдании — Крест. Сильный не прав, слабый прав: вот христианство. Бог стал невинной жертвой, и, следовательно, все невинные жертвы находятся «на месте Христа». До чрезвычайности нехристианское возмущение — возмущение «грешностью» Флойда: мы все грешны и «всякий виновен за всех», как учил старец Зосима. Разумеется, за всем как бы «рациональным» возмущением «канонизации» Флойда стоит все тот же расизм, все то же нежелание войти в положение угнетенных, все тот же страх восстания угнетенных, все то же непризнание угнетающего характера системы.

Но раз мы помянули страстотерпца Джорджа, давайте вспомним юродивую Грету, хоть уже и не актуально, но интересно, что эффекты те же. Дабы не спорить, я сразу соглашусь с тем, что Грета Тунберг — психически больной ребенок, злодейски и корыстно используемый семьей, леваками, власть имущими и пр. Я не буду обсуждать саму Грету Тунберг, соглашаясь со всеми ее критиками. Но хочу при этом поставить только два вопроса.

Манипуляторы, стоящие за Гретой, — они на чем манипулируют? Лицемерие эксплуатирует какую-то общепринятую мораль — какую же мораль эксплуатируют манипулятивные злодеи в своих целях?

Маленькая девочка поучает, более того, обличает власть имущих: таков спектакль, показанный нам. Но на какую же аудиторию он рассчитан? В Египте и Вавилоне, в Китае и Индии, в Греции и Риме — везде власть презентовала себя мужчинами, часто старцами, во всем возможном блеске, силе, могуществе. А тут — девочка. Что мы сделали не так, откуда такая деградация? Спросим святителя Димитрия Ростовского.

В «Сказании о воздвижении честного и животворящего Креста Господня» он рассказывает такую историю: император Ираклий освобождает от персов Иерусалим и возвращает в Святой Город Крест. Однако происходит нечто неожиданное: «царь внезапно остановился во вратах, коими входили на Лобное место, и к удивлению всех не мог ступить с честным древом Креста Христова ни шагу». В чем же дело? Тут же явившийся ангел разъясняет удивленному императору: «Не таковым образом нес сюда древо крестное Творец наш, каким вы несете его». Патриарх, в свою очередь, разъясняет слова ангела: «Знай, царь, что невозможно одетому в богатые одежды и украшенному царскими украшениями нести древо сие святое, которое нес обнищавший ради нас Христос в состоянии уничижения; если хочешь внести его, подражай Его нищете». Императору пришлось босому, в бедной одежде продолжить свой путь.

Эта история обыгрывает основной парадокс христианской политики: противоположность небесного и земного царя. Царь Небесный был нищим, был распят Империей; земной царь христианской империи — не похож на Него, но должен быть похож. Как тут не вспомнить, что спустя века правители христианских стран откажутся от помпезности, обычной для власти, и будут изображать «людей из народа», «слуг народа», «своих парней»!

А чего вы ожидали от религии Бога, ставшего человеком, ставшего плотником, задержанного правоохранительными органами, казненного властью? От религии Бога, что трапезовал с блудницами, с мытарями, со всяким сбродом, с Его словам о последних, о детях и пр.? От религии святых мучеников, скопцов, униженных, юродов, какого-то нищего, больного сброда? (Какое различие с блеском богов и героев язычества!) Чего вы ждали от религии, где уничтожены классовые, национальные, гендерные деления: «во Христе нет ни раба, ни господина, ни эллина, ни иудея, ни женщины, ни мужчины»? А как вы представляете реализацию этой фразы в мире господства господ, эллинов, мужчин? Требования ангела императору — это были только цветочки, христианство только начинало разъедать «норму». Впереди были отмена рабства и крепостничества, уравнение полов и рас, социальное государство. Впереди было общество, лицемерно выставляющее девочку на трибуну ООН. Только Бог знает, как далеко зайдет христианский мир в сломе «нормы».

И это ответ на наш первый вопрос: в каком мире это возможно? В христианском.

Ответим на второй: почему выступление Греты (и «канонизация» Джорджа) вызвало так много критики? На ироническо-возмущенное «какая эпоха — такие и герои» (девочка-психичка и преступник) ответим же: да, такие. Христианская эпоха, христианские герои. «Не героические», как и подобает христианству. Да, улицы будут названы в честь убитого мелкого преступника, а не в честь крупных преступников — политиков, полководцев. Ибо как учили Блаженный Августин и Василий Великий, отличие банды от государства — только в размере, а государство — «большие» воры и убийцы, дерзающие судить «малых» воров и убийц.

И здесь тонкая грань, однако, легко схватываемая интуитивно: между теми, кто возмутился лицемерностью лицемерия, и теми, кто возмутился ценностям, к которому отсылает лицемерие. Многих возмутило морализирование маленькой девочки. Не войны, не пытки, не все то зло, что творится, — а именно речь девочки возбудило перо множества людей.

Это во-первых. Во-вторых, ребенок: не дело детям поучать власть имущих. В-третьих, девочка — самое плохое. Тут весь букет недовольства традиционалиста: морализм инфантила (женщина-ребенок — двойной «не-мужчина»). Лицемерие-то что «лицемерит»? Какую норму, какие ценности подделывает, под что подстраивается, что изображает? Евангелие изображает, под христианские ценности подстраивается и, следовательно, возмущаются-то — Евангелием. Вот граница: да современный мир — мир, где вот так лицемерят: не про родину, нацию, силу, богатство, ценности — а про мораль, детей, женщин. Все что ненавидели Ницше, Эвола, традиционалисты, все, что ненавидят нормальные народы — язычники, вот что принесло в мир христианство. Как приятно сказать: это ведь пока только лицемерие; это только симуляция; то ли еще будет, то ли мы еще увидим; мы заставили императора одеться нищим; мы сбросили всех идолов; мы уничтожили аристократию; мы уничтожили Традицию; мы заставили слушать всех вас девочку и канонизировать преступника. Ах, то ли еще будет!

Мое наслаждение возмущением выступлением Греты я бы выразил так: вы больше не строите пирамид, не воздвигаете статуй, не устраиваете военных парадов — ах, это стало смешным. Вы устраиваете речь маленькой девочки. Как близки мы к уничтожению «нормы», если современное лицемерие выглядит так, если современные мужчины с серьезной физиономией вынуждены критиковать поучающую девочку и «канонизацию» убитого преступника, потомка раба!

Христианство // Язычество

«Во Христе нет ни эллина, ни иудея, ни скифа, ни варвара, ни мужчины, ни женщины, ни раба, ни свободного» — как написал один еврей, сначала благочестивый гонитель, потом — гонимый еретик. Во Христе — в вочеловеченном, ставшим плотником и бродягой и распятом светскими и религиозными властями Боге — нет религиозных, национальных, гендерных, классовых различий. Те, кто шли за Распятым, — устроили общину, «где всё было общее». Эгалитарное — вопреки угнетению века сего, универсалистское — вопреки всем партикуляризмам века сего, послание христианства реализовывается в общинах, ликвидировавших частную собственность (общинах первохристиан и монахов). Таково христианство — и ясно, почему именно в христианском мире расцвели левые движения, идеи свободы, равенства, братства, социализма.

Подлинная граница — между угнетателями и угнетенными, а значит, подлинная граница в религиозном смысле — между христианством и язычеством (идеологиями века сего).

И если мы начали с того, что кейсы Айя-Софии и ГХ ВС РФ показывают полную безрелигиозность происходящего, в том смысле, что сегодняшняя религия здесь открывает свою внутреннюю пустоту, саморазоблачается как иллюзия, прикрывающая угнетение, то сейчас мы можем сказать: в чисто религиозном аспекте они суть язычество. «Освящение» («обожествление») мирских владык: религия фараона, а не Моисея, религия кесаря, а не Христа. И если мы рассматривали кейс схиигумена Сергия как перенаправленный в фашизм протест, то ныне мы можем сказать: монастырь есть предельное выражение христианства, исход из века сего для созидания альтернативного социума любви и братства без частной собственности — и констатировать полный провал схиигумена (в силу его фашизации).

Чтобы не впасть в язычество и фашизм, нужно мыслить конкретно — социально-материально, а не идеологически — в области политической. И евангельски/монашески в области религиозной. И видеть, как они всегда пересекаются.

Угнетение в политике дает язычество в религии (и наоборот), освобождение в политике дает христианство в религии (и наоборот). Связка здесь очевидна: если угнетение/язычество сходится на «священности» частной собственности, то освобождение/христианство — отвергает такое «священное» во имя совсем иного Священного.

Вот формула, с которой мы должны подходить ко всякому событию, чтобы не быть обманутыми. Чтобы не оставить все это голословным подкрепим церковным авторитетом — я уже несколько раз ссылался на политэкономию греческих Отцов Церкви и современную социальную доктрину Церкви, сейчас тогда давайте сошлемся, например, на святителя-исповедника Луку (Войно-Ясенецкого):

«Иногда христианскую религию обвиняют в том, что будто бы она становится опорой социальной несправедливости, будто она ведет к отчаянию и неверию в возможность победы добра на земле, будто она насаждает идеологию рабства, пассивности и беспомощности и что она даже насаждает вражду к неверующим и к людям чужой веры.

Все это неправда! Христианская религия всегда восставала против социальных несправедливостей. Все Евангелие пронизано идеей победы добра над злом. Именно Евангелие дает уверенность в этой борьбе, оно призывает к сознательному и свободному проявлению человеческой воли и учит о нравственной свободе человека. Евангелие есть провозвестие об исключительном достоинстве человеческой личности. Евангелию чужда всякая вражда к иноверующим и неверующим».

«Часто утверждают, что будто бы религиозная мораль в соответствии с общим религиозным мировоззрением освящает покорность человека господствующим над ним силам, объявляет святотатством активное отношение к жизни, провозглашает безнравственным сопротивление эксплуатации и высший нравственный идеал видит в смирении.

Поверить всему этому могут только те, кто никогда не читал Евангелия. Здесь смело выдается за евангельское учение то, что с Евангелием несовместимо.

Высший нравственный идеал Евангелие полагает в любви к человеку. Эта идея пронизывает все Евангелие. Вместе с тем Евангелие есть призыв к активному отношению к жизни, призыв к уничтожению всякой эксплуатации человека человеком.

Что касается смирения, то Евангелие учит тому, чтобы именно сильные смиряли себя перед своими собратьями, посвящая свою жизнь служению человечеству, примером чего является Сам Христос.

Иногда бросают обвинение, будто Евангелие призывает к отказу от труда и что будто стремление улучшить жизнь людей, повысить их благосостояние и культуру, стремление к всестороннему — и физическому, и умственному развитию означает, с точки зрения религиозной морали, полный отказ от нравственного усовершенствования и влечет за собой гибель души. Но ведь это как раз то, против чего направлено Евангелие».

«Если бы христианство утешало только рабов, усыпляя их сознание, оно было бы силой, тормозящей развитие и ход истории. Но христианство всегда было силой прогрессивной».

«Благодаря «работе в мозгу», вызванной Евангелием, выковывалась и слагалась общественная мораль, которую теперь хотят противопоставить христианству, ее породившему. Благодаря Евангелию в народе нарастало сознание, что крепостнический строй противен Богу и Бог долго не потерпит несправедливостей. Евангельское учение показывало всю низость крепостничества. Это говорит о том, что христианская идея о равенстве людей была далеко не фантастической, а весьма реальной и действенной и дала большие плоды в истории».

Комментариев тут не нужно, святитель Лука четко и ясно учит. Только одно напоследок: «благодаря «работе в мозгу», вызванной Евангелием, выковывалась и слагалась общественная мораль, которую теперь хотят противопоставить христианству, ее породившему. Христианская идея равенства реальна и действенна и дала большие плоды в истории» — это важнейший принцип. Нужно видеть, что современность («прогрессивная общественная мораль») есть прямой результат Евангелия, что Евангелие — активное проведение в жизнь идеи равенства, — и противопоставить это понимание как традиционализму многих христиан, так и антихристианству многих прогрессистов.