Пришла сегодня новость: монах Джованни ушел из ордена. Сбросил рясу и отправился неизвестно куда.

С монахом Джованни мы жили в одной столичной квартирке. Ага, лет так 20 назад плавились вместе в июльской Москве, уроженец карлаговских степей и наследник баронского титула из Вероны. Я не знал итальянского, он русского, поэтому, помнится, беседы были у нас так себе. Все си, да си…

Каждый вечер Джованни зажигал в коридоре парафиновые свечи, доставал молитвенник и читал псалмы. Затем из привезенной из Италии медной дарохранительницы выставлял на полированную советскую тумбочку белую облатку Тела Христова. Усаживался и молчал. Его Бог был в этом торжественном молчании. Все, что нарушало это молчание, считалось нелепицей и грешной суетой. Джованни заставлял всех затихнуть, ибо тут, на тумбочке, восседал его итальянский Бог!

Ешкин кот! Мой карлаговский Бог умирал со скуки во время этого созерцания. Он не знал куда себя деть. Мой Бог вообще сторонился официоза, он любил болтаться на улице, был щербатым, близоруким, нищим, лысым, тощим, морщинистой казахской старушкой или рыжеволосым юнцом с сизой татуировочкой после малолетки. Он шумел, умолял, плакал, требовал, хрипел и умирал, пел спьяну, в общем, мой никогда Бог не молчал. Как ни крути, но наши с Джованни боги были разные, хотя и назывались одинаково. Поэтому, неумело скрывая зевоту, я все же ушел к своему Богу, для итальянского я оказался слишком прост и провинциален. А сегодня через 20 лет в свободное плавание пустился Джованни: говорят, помотавшись по миру, он так и не нашел единомышленников.