«Теология стокгольмского синдрома» — так я бы назвал одну современную идею, которую часто можно встретить у «атеистов-обывателей», которые не верят в «небесного старика» и получают странное удовольствие, ругая его. Идея такова: Бог, всезнающее всемогущее существо создало мир и установило законы. Следование им – добро, нарушение – зло. За добро – в рай, за зло – в ад. Таков их взгляд на христианство.

Почему мы связываем такую теологию со стокгольмским синдромом, ясно: она подразумевает, что Бог – виновник всего, а стало быть — всего зла. Тогда Он – кровавый палач. То, что такого любят и почитают, нельзя объяснить ничем, кроме стокгольмского синдрома. Предел этой идеи, когда христианство оставило себе только имя – кальвинисткий кошмар.

Уже не раз замечали: в такой религии человек добрее Бога в самом буквальном смысле. Именно в рамках теологии стокгольмского синдрома возникает специфическая проблема теодицеи. А именно: что вообще происходит? Первый жест теодицеи, жест вызвавший ее на свет – обвинение (справедливое!) Бога в зле, ибо конечно в такой теологии Он виновен во всем. Теодицея предъявляет счет Богу, она считает Его (понимая это или нет) виновником зла. Возникает теология стокгольмского синдрома, оправдание оператора пульта управления миром, нажимающего кнопки «рак ребенка», «война» и пр.

Другой интересный момент – аргумент от зла: если мы видим саму проблему зла, значит есть Бог, иначе мы не смогли бы даже уловить ненормальности, нелепости зла – оно бы воспринималось как естественный аспект мира — и проблемы бы не было. Парадоксальым образом классическая теодицея к этому и ведёт и поэтому никого не убеждает.

Парадоксальной задачей теодицеи является скрыть жест обвинения Бога, притвориться, что Бога она защищает. Провальная затея, ибо сама логика вины уже принята. Начинается любимое занятие участников моральной экономики: подсчеты и взвешивания. Да, зло есть, но его творят твари, не Творец (перекладывание вины). И далее: зло будет причиной какого-то будущего блага, будет обменено на блага, в крайнем случае на благо справедливости: виновные будут наказаны. Абсурд всего этого виден сразу — не сразу видно, что с Евангелием это не имеет ничего общего. Четкое видение этого даст разбор текстов, но опережая: христианин, если он христианин, исходит из солидарности борьбы Бога со злом. Кто придумал теодицею? Адам, обвинивший Бога («жена, которую ты дал мне»), Каин, убивший брата, обидевшись на Бога. Вопрос в том, откуда мы смотрим: с т. з. Христа (глазами его младших братьев: бездомного, заключенного, больного) или из несуществующей абстрактной точки. Стоим ли мы у Креста вместе с учениками и Матерью Распятого или с кресла Пилата устало и недовольно в пустоту спрашиваем: «в чём истина?», посылая невинных на смерть.

Сама проблема теодицеи возникает в странном подвешенном состоянии, в некой абстрактной точке, где действует логика эквивалента. Мошеннический жест теодицеи — обвинить Бога, а затем затемнить дело, переложив вину на людей — плох не только своим двурушничеством и непрозрачностью, но главным образом тем, что он занимается поиском виновного — а это сама суть мира сего. Если зло хоть каким то образом входит в общую систему — оно не зло, если оно для чего-то нужно — не зло. Придать бессмыслице зла смысл — значит оправдать зло. Поэтому, кстати, зло никогда по определению уже своему не может войти в систему мысли: добро рационально — поэтому философия оптимистична, если дейсвительно подчиненна мысли — тогда она описывет райский мир.

Теодицея — не решение проблемы зла, а ее ликвидация. Если даже пользоваться правилом справедливости как рамкой для объяснения зла, кое-что в него не укладывается: невинное страдание, верх зла и абсурда. Сама идея о том, что невинные должны страдать, кажется нам абсурдом. В учении о карме и обывательски понятом первородном грехе это решают опять мошеннически: все виновны. Прекрасно, но в христианском учении это не работает: есть как минимум Один безусловно невинный. Но Его страдания — выкуп наших грехов! Чего только не делали с Искуплением! А ведь все так просто: зло есть, и оно бессмысленно и жестоко. Не надо его оплачивать (осмысляя или наказывая): его надо отбросить. В зло входят известные способы борьбы с ним. Какие способы борьбы со злом предлагает Писание?

Правило справедливости в богословии не работает, так сказать, «сразу»: в даре и преизбытке как «природе» Бога, в тринитаризме и паламизме. Бог есть дар Себя Себе (Троица) как бесконечный преизбыток Своих собственных энергий. Он повторяет этот дар в творении: ничем не обусловленным, «не заслуженном». Значит ли это, что сущее бесконечно должно Богу? Конечно нет! — такая логика рождена грехопадением.

Чудо мира

Книга Иова полностью посвящена нашей теме. Ответ Бога Иову, как мы помним, — парад чудовищ, всемирный карнавал, веселье сынов Божьих и ликование утренних звезд. Ответ этот «работает» и сейчас: лед по прежнему такое же чудо, дождь — по-прежнему дар. Мир больше, намного больше, чем мы себе представляем.

Рассказ о Левиафане — что это за ответ? Это как отвести грустного на праздник, выйти из дома на простор. Разве может тогда человек роптать? Но дерзновение, ропот, продолжение разговора с Ним — начало простора. Иов встал в полный рост миру, и потому смог его увидеть. И игровой характер пролога!

Другая история — когда Антоний Великий жаловался, зачем Бог попустил бесам его мучить (вечная жалоба теодицеи). «Хотел посмотреть твое ратоборство», — отвечает Бог. Вот чего хочет Бог — падения в простор. Бегемот и Левиафан — вот суть! Ужас и великолепие — сама реальность. Она неподвластна, ее не возьмёшь, не прикажешь, не приручишь; она — живая. Бог утешал Иова Левиафаном. «Ну чего ты плачешь, посмотри какой зверь!». В Ветхом Завете Бога «слышали слухом уха», теперь его «видят». Вот ответ Бога — просто прийти, и вопросы все отпадают: что еще нужно?

Как толковать книгу Иова? В первую очередь понять: эта книга наполнена радостью, она вся — изумление, вся — свет, гимн Творению. Иов — попиратель всех теодицей: друзья Иова хотели доказать, что его страдания оправданы, необходимы, справедливы, что они не зло. Но Бог отверг друзей Иова, Бог — на стороне Иова. Ответ Бога: мир не уложишь в схемы, «объяснения» — нет. Мир огромен своей радостью и вечной новизной. Сознанию не удастся подчинить мир своей убивающей хваткой.

Нам не нравится отсылки богословия к Тайне, потому что мы чувствуем непреодолимый заслон нашей тяге к господству, к «обаналиванию» мира, чтобы он не пугал нас своей всегда непредсказуемой широтой и радостью. Но здесь — указание на эту новизну, широту, простор мира. Адекватный ответ — всегда — удивление. Почему Тайна? Это не пыльные тайны эзотерического чулана, — нет, бесконечное сбывание бытия и простор будущего. Почему мы не можем просто принять то, что нам дают с такой щедростью, почему не можем — просто радоваться?

В Божьем ответе Иову есть послание: живи в этом просторе, помни, что мир никогда не банален, всегда нов. Твои смешные схемы не отвечают тому прекрасному, что есть, а ничего другого — нет. Твой страх и властолюбие, нелепое желание чтобы всё «объяснялось» в никуда. Можно, если захочешь, просто свободно гулять по миру. Благая Весть ещё и в том, что мир больше, чем мы думали, больше, чем мы в принципе можем вообразить. Всё зависит от нашего отклика на эту Весть: приятие в удивлении и благодарности — или испуг, стремление к упорядочению, ограничению богатства твари, выстраиванию иерархий, организации мероприятий учёта и контроля.

Кто не может понять книгу Иова как самую веселую книгу на свете — не может понять Писания вообще. Друзья Иова, морализаторы и рационалисты, отвергаются как сор, а Иов принимается. Так в чем ответ на вопрос о зле? Ликование утренних звезд, веселье сынов Божьих, Левиафан и Бегемот, чудо мира! «Дал Господь Иову вдвое больше того, что он имел прежде» — ибо дару не будет конца, любовь конца не знает. Бог хочет, чтобы все сбылось. Бог допускает зло? Бог допускает вообще все, это мы ничего не допускаем.

Евангельская логика

И вот само Евангелие. О чем бы ни говорили притчи и заповеди Христа, все они устроены одинаково — по механизму неэквивалентного обмена. Работникам, пришедшим в разное время, платят одинаково. Ради одной овцы оставляются девяносто девять остальных. Блудному сыну выбегают навстречу и предлагают ягненка. В чуде умножения хлебов их оказалось так много, что еще и осталось — Бог дарит, не считая. Улов рыбы таков, что апостолы с трудом подымают сеть, а лодка чуть не переворачивается. Сосуд с драгоценным миром бессмысленно разбивается — зато весело! Надо подставить другую щеку, отдать и рубашку сверх требуемого…

Все это в высшей степени «несправедливо». Зато рационально — и мы попробуем это показать. «Продолжи драку» — императив мира сего: «честь», справедливость и пр. Выйти из драки — не только «этично», но и просто рационально, если хотите — эгоистично. Наказание удваивает разрушение от преступлений. Добрая борьба со злом — вот что нужно. Прощение ликвидирует само преступление. Любой дар работает на возрастание бытия.

Христианство обвиняют в эксплуатации чувства вины. Но обвинять надо не его, а понятия «совести» и «справедливости», осуждение тех, кто осуждает (если даже мы осуждаем сами себя!). Покаяние, слово малопонятное, означает не что иное, как отпускание вины, причем бесплатно: «Я зверски убил десятки детей» — «Что ж, иди, получай вечное блаженство!».

«Кто без греха пусть первый бросит в нее камень» — в русле обычного предательства Евангелия эти слова понимают так, что наказывать нужно и можно, но только безгрешным судьям-палачам. Вообще-то, там стоял один совершено безгрешный человек. Разве Он бросил камень? «Мы не имеем право, пусть Бог решает»… Не отдаем ли мы Ему нашу грязную работу? Но Бог именно так борется со злом — оставляет его (как Бог реагирует на убийство Авеля Каином? — дает ему каинову печать, т. е. защиту, запрещает убивать Каина — и это всё!). Предлагается вечное блаженство за просто так, ведь Бог не берет платы ни за что. В рай попадают по благодати, в ад — по справедливости.

Христианам заповедано быть как дети, беззаботными — как лилии, как голуби. Приглашаются званные и не званные. Платят всем одинаково — одинаково безмерно. Безумно? Нет, рационально. Почему бы, собственно, всем не дать всё? Справедливость — морок, крепко схвативший нас. Бытия сколько угодно, только бери. Что с языком, со справедливостью «справедливого утверждения», с «честным словом»? Сказано: не клянись, вообще не клянись. Что с идентичностью? Ее нет — ни половой, ни национальной, ни социальной. Что с законом и властью? Кесерю — кесарево, а значит, кесарево — не Божье. Князь мира сего — сатана, а не Бог, как считает теология стокгольмского синдрома. Это у нее Бог — Владыка и Законодатель мира (впрочем, как теология, выстроенная по логике мира сего, она поклоняется отнюдь не Богу). Что с семейными ценностями? «Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть моим учеником».

Всё — морок и пыль. И это отличная новость, ибо бытия сколько угодно, и пора прекратить «сводить счеты». Бесконечность в счет не загонишь. Если есть бесконечность — нет рынка, нечего считать.

Кровь, башня, слепота

Обсудим еще два отрывка из Евангелия, имеющие принципиальное значение.
Тринадцатая глава от Луки: «1 В это время пришли некоторые и рассказали Ему о Галилеянах, которых кровь Пилат смешал с жертвами их. 2 Иисус сказал им на это: думаете ли вы, что эти Галилеяне были грешнее всех Галилеян, что так пострадали? 3 Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибнете. 4 Или думаете ли, что те восемнадцать человек, на которых упала башня Силоамская и побила их, виновнее были всех, живущих в Иерусалиме? 5 Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибнете.»

Девятая от Иоанна: «1 И, проходя, увидел человека, слепого от рождения. 2 Ученики Его спросили у Него: Равви! кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? 3 Иисус отвечал: не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии.»

Здесь описаны три главных вида зла: несчастный случай (башня), сознательное зло (кровь), врожденная болезнь (слепота).

Так почему Пилату было позволено убивать, башне обвалиться? Очевидный ответ — не за грехи! Заметят ли выдумщики теодицей, что Христос уже ответил им? Вопрошающие мыслят в логике платы за зло, осмысления зла, рынка, купли-продажи. Покайтесь: выйдите из этой логики. Что со слепорожденным? Наказан? — нет! Нет никакого морального рынка — просто должны явиться дела Божьи. Эти «дела» у нас фигурировали выше при обсуждении книги Иова и вопроса св. Антония. Пусть будет бытие, пусть будет чудо мира — вот они, дела Божьи.

Слепорожденный, силоамская башня, кровь галилеян; желание встроить зло в систему. Христос ничего не отвечает, просто отвергает — потому что зло бессмысленно, как таковое оно своего места не имеет. Живи в этом. В этом механизм смирения, понимания своей грешности, «хужести». Святые говорят, что они «хуже всех», потому что уже не играют в эту игру, они в благодати. Это не значит — сравнять себя с дерьмом и поэтому думать, что дошел до смирения. Святые же так: я самый грешный, и я вижу Свет, я в Свете, поэтому личная праведность уже не важна. «Хорошо нам здесь быти» — хорошо! – вот главное и единственное).

Притчи о мытаре и фарисее, о работниках, о блудном сыне — все говорят об анархии Божественной Любви, смывающей иерархии, наши оценки, наши системы. Блудницы, мытари и прочие «потерянные» не имеют места, и потому могут принять Бога, фарисеи же твердо застолбили себе место. Блудный сын вне иерархии кто старше кто младше – он уже выпал из игры: поэтому может принять любовь Отца. Люди же пытаются понять эти притчи буквально: одни думают, что надо унизиться — и этим уродуют себя, злятся, раздувают свою гордыню, другие думают, что христианство хочет их унижения — и отворачиваются.

Здесь надо прояснить отношения «морализма» и «евангельской этики». Несколько грубо, но удачно это получалось у Леонида Андреева: «стыдно быть хорошим». Фарисей перед мытарем, пуританин перед каким-нибудь невоздержанным человеком: Христос каждый раз с «плохим». Евангелие — про любовь и радость, про милость и прощение, про пир, куда приглашены все. Морализм же есть нечто обратное всему этому. Христос — не пуританин.

Притчи Спасителя ломают мирские законы, чтобы мы подготовились к буйству Его милосердия. Покаятся надо, но не в смысле раболепного признания своей грешности — это был бы акт внутри игры «грех-закон», только надеются уже не на награду, а на амнистию. Покаятся надо, чтобы выпасть из этой игры. «Помилуй мя, Боже» — не амнистируй, а яви Свою милость, родники бытия. Виновный-невиновный, грешный-праведный, правый-неправый, высший-низший: Господь приходит, чтобы разрушить это. Жесты добра, прощения, любви, смирения — смывают эти иерархии. «Праведность, уверенность в спасении» — на том уровне, где добро реально есть, где есть благодать, эта игра уже закончена, уже все равно.

Так как же решается «проблема» зла? Просто: борьбой с ним. Можно увязать в спорах и драках, продолжать игру зла. А можно дать бытию сбыться: накормить голодного, освободить узника, вылечить больного. В чем смысла рака? — ни в чем. Он — наказание, его надо принять? Он — свидетельство абсурда, несправедливости мира? Нет, в раке нет смысла, зато смысл есть в работе врача, который его лечит. Зачем лечит? Чтобы больной выздоровел, ел хлеб и пил вино, забыв все что было.

Искупление

Искупление — центр богословия. И это тот момент, когда Бог победли зло. Искупил его — т. е. заплатил за преступление? Искупление этимологически и по сути — освобождение из рабства, что есть все же нечто другое, чем плата за долги. Можем ли мы его объяснить? Григорий Богослов, например, не знает, кому принесена Крестная жертва. И это не констатация непонимания, а как раз наиболее точное видение.

Если продолжить метафору морального рынка, то Христос не платит за наши долги, а вносит на рынок бесконечную массу ценности, что привело к обесцениванию моральных обязательств. Не оплатил долги, а обесценил; не переоценка ценностей, а уничтожение рынка! Страдание как плата — вот как точно нельзя говорить о Кресте. «Христос-обманщик» более приближен к истине. Идея о том, что Христос «обманул сатану» («теория приманки» у ранних восточных богословов) ближе к истине. Но вообще — суть не в страданиях, а в воскресении, т. е. победе над страданием. Не логика платы, а нарушение этой логики, ибо в обратном случае мы не искуплены. Вся штука в то, что долг аннулирован.

Нужно акцентировать внимание на роли невинного страдания в Искуплении. Если невинное страдание (в пределе — бессмысленная смерть) есть само воплощение нелепости, то Распятие — апофеоз нелепости. Голгофа — точка, где Логос умирает, Смысл захлебнулся в абсурде. Преступление и наказание — это не про христианство. Мы, грешники, искуплены смертью Невинного — единственного Невинного. Т. е. Искупление — противоположность правосудия. Это мир сей выстраивает отношения купли-продажи, кармы, взаимообмена и т. д. Но Господь безрассуден и несправедлив. Его любовь опознаётся нами здесь, в падшем мире, как всепрощение — негатив Его абсолютной радостной вечности. Бог ломает системы мира просто Своим Присутствием, которое прорывает замкнутость мирских иерархий и сжигает их.

Если во зле и в страдании есть смысл, то это уже не зло, а что-то доброе, имеющее смысл, задуманное Богом. Т. о. теодицея не решает, но ликвидирует проблему — в такой теодицее просто нет зла. Но на самом деле зло нелепо и бессмысленно. Страдание, если понимать его как наказание (или каким-нибудь другим рациональным способом — как испытание и т. д. «философия друзей Иова») — не зло, а нечто благое. В центре мысли надо держать невинное страдание и его высшую точку — Страсти Христовы. Какое название носит зло в христианстве? — первородный грех. Справедливо ли, что следствия первородного греха передаются на все человечество? Конечно, нет. Это и есть зло, бессмысленное, жестокое. Не надо искать смысла первородного греха. Его надо уничтожить, что и сделано на Кресте. Все несправедливо: первородный грех несправдлив негативно, Искупление — позитивно.

Зачем Бог создал такой мир? Так Он его таким не создавал. Во всяком случае, так утверждает христианство. Такой мир, мир сей — как раз надо уничтожить, произвести революцию против мироправителей.

Почему Бог допускает зло? Бог допустил убить Себя, Бог был в аду. И Он воскрес. В этом вопросе Церковь не может предъявить ничего, кроме Воскресения. Решая эти проблемы, надо не забывать евангельского контекста: Бог — это Распятый, Бог — это Убитый. Вопрос о том, почему Бог допускает зло, должен быть переформулирован так: почему Распятый допускает зло. Дело всегда в образах, в том как мы мыслим: христианский Бог — Распят, христианский Бог — не тиран, забывший про своих рабов. Он — всеблаг и всемогущ и Он — Распятый. Надо понять логику этой образной системы — ведь все богословие сущностным образом образно, ибо прямо к Богу не приложимы никакие понятия.

Интересно как в теодицеях используют понятие свободы. В теодицеях свобода воли используется как оправдание зла: «не Бог виноват, а вы». Очевидно, здесь свобода нужна лишь для того, чтобы было кому вменить вину. Но логика вины, во-первых, сама нуждается в оправдании — не есть ли она просто логика греха? Оправдание Бога всегда есть оправдание зла, следовательно, Бог и есть зло — приговор уже вынесен в момент обвинения. Во-вторых, здесь не постигается сама суть зла, несправедливости. Несправедливо, что невинные страдают — это и есть зло. Попрание свободы, «несвобода свободы» в падшем мире и есть зло. Христос освобождает свободу — свободу к благу, а не той что уликой используется на суде теодицей. «Вы сами во всем виноваты» — говорит теодицея, — вы наказываетесь», — пропуская, конечно, страдание невинных, столь очевидное! Нет, зло в том, что мы несвободны, мы порабощены греху. Благодать — свобода, грех — рабство, а не так, что свобода нужна только чтобы найти козла отпущения. Для теодицеии свобода есть свобода зла; человек никак не может проявить свободу, кроме причинения зла.

Зло коренится в свободе. Зло в том, что оно бессмысленно: страдают невинные, их свободу попирают. Бог допускает зло, потому что допускает свободу, но зло в том, что страдают невинные: Бог допускает это. Вопрос теперь в том, каким образом происходит истинная борьба со злом — добраяборьба со злом. В феномен зла входит и известные способы борьбы с ним, но все они просто продолжения игры зла, его отражения, метастазы, поразившие общество, человеческие взаимоотношения, мировоззрение, совесть людей: месть, агрессия на агрессию, наказания и т. д. Зло постоянно ветвится, образует систему взаимообмена, и в конце концов всё мироздание заражено им. Нехристианская мораль — лишь фиксация правил, по которым функционирует зло. Истинная борьба со злом — не играть в игру зла, подставить другую щёку. Христос показал такой образ жизни, Его Воскресение открыло пространство, в котором мы можем так жить — Церковь. Жизнь Христа — истинная жизнь, но в условиях падшести. Заповеди блаженств — правила такой жизни — поэтому они не правила, не заповеди, а констатации: если полить цветок, он распустится. Борьба Христа радикальна, потому что Он борется не мирскими способами, которые суть лишь лицемерные проявления всеобщего взаимопожирания, абсурдный круг, не имеющий выхода, но — жизнью, радикально несовместимой с системой. Поэтому Его и убили. Но Он воскрес — и в этом наша надежда, наша победа –настолько, насколько мы в Церкви.

Хэппи-энд

«Так случилось», что есть превородный грех и зло. Это «не нужно», но произошло. Всё — история. Писание — ничто иное, как история, Символ веры – она же, сжатая до формулы («при Понтийском Пилате…»). История — это то, что есть, совокупность произошедшего и происходящего. Искупление — прежде всего историческое событие. Оно меняет историю. Каким образом? Задает новый тип социума, ломает моральную экономику. Люди «нового типа» образуют Церковь, новый социум. Где действовала и действует Церковь — там мир меняется. Важно только помнить: истина Евангелия, если она истина — истина историческая: она должна явить плоды, поверить себя практикой. Она должна изменить историю: бороться со злом. Должны явиться дела Божьи. Апокалипсис — финал истории.

Апокалипсис — книга с самым бесстыдным хэппи-эндом в истории. Суд — последний и страшный. Последний: завершенность, оформленность, полнота, финал. Мы вернулись в сердцевину темы: суд — это истина и справедливость. Явится истина, восторжествует справедливость — каждое из этих суждений апокалиптично: сводит в единство, отсылает к целому, открывает истину. Апокалипсис — это разрушение и уход старого, приход новизны. Революционность, гроза. Последняя схватка, финал, победа. Под конец, бешено радуясь, вырваться из падающего. История: кто откроет книгу сию? И плач, потому что никто не достоин. Боль от того, что нет достойного который запустит Апокалипсис, завершение истории. Достоин Агнец.

Так начинается событие Апокалипсиса со всеми его катастрофами, Зверем и т. д. Как мы хотим этого, как всматриваемся и ждем: ей, гряди, Господи! — так говорили и чувствовали ранние христиане. Тот факт, что позднее христиане начали бояться Конца, ждать не Христа, а Антихиста, эсхатологическая радость сменилась на эсхатологический испуг — сигнализирует о чем-то очень неладном.

В атмосфере этой радостной грозы заметим только одно — как совершается победа Бога. Лев иудейский оборачивается закланным Агнцем. Бог побеждает кротостью и смирением. Конец: «жили долго и счастливо». Финал (когда герои «уходят на закат») манит конечно не тем, что «ничего не будет», а тем что сейчас наконец-то и начнется Новый Иерусалим. Вавилон пал, «и купцы земные восплачут и возрыдают, потому что товаров их никто уже не покупает». Теперь другая экономика: «Жаждущему дам даром от источника воды живой». «Наконец канитель истории кончилась» — говорил Соловьев про Апокалипсис. Началась наконец подлинная история.

Суть в том, что Бог, подразумеваемый теологией стокгольмского синдома — не Бог, Открывший Себя в Иисусе, а скорее князь мира сего — ему выгодно оправдать зло и в конце концов возвести его к Богу. Поэтому следующая статья — о Иисусе, совершенном образе Отца.

А пока несколько книг по теме.

«Христос — победитель ада» Алфеева — работа суммирует свидетельства Писания и Предания о том, какую роль занимает Бог в отношении зла — Он его побеждает, освобождает людей из ада.

Кратко и в богословской перспективе: у В. Лосского и Х. Яннараса.

Художественно:

«Мистерия о милосердии Жанны д’Арк» Шарля Пеги — это гениальная (слово на своем месте) поэма как нельзя лучше иллюстрирует то, что мы пытались сказать. Зрелище безмерного страдания людей вызывает в по-настоящему христианской душе непреодлимую тягу искоренить страдание, быть со Христом вместе со страдающими людьми.

«Поэма о Великом инквизиторе» Достоевского — нигде более радикально чем здесь не были поставлены вопросы о свободе и зле. Знаменитая «слезинка ребёнка». Молчание и поцелуй Христа.

«Сон смешного человека» Достоевского — гениальный рассказ о грехопадении, формировании мира сего.

«Человек, который был Четвергом» Честертона — дективный роман, представляющий, наверное, самую веселую теодицею.

«Мост короля Людовика Святого» Уайлдера — великолпеный роман, вязь из пяти историй. В случайном сплетении судеб пяти людей Уайлдер пытается увидеть руку Промысла: внешне бессмысленые и трагические события обретают смысл.

«Фотография полковника» Ионеско — рассказ о человеке, который решил поселиться в прекрасном пригороде: дома, соседи, природа все здесь прекрасно, только некий человек ходит где-то рядом, очаровывает людей и убивает их… Рассказ идет от Сияющего Города до разговора с убийцей, у которого нет мотива убивать: грехопадение и полная бессмыслица смерти. Ионеско как раз прекрасен тем, что не хочет никак осмыслять бессмыслицу, делает огромное усилие удержать бессмыслицу именно как бессмыслицу, при этом никогда не забывая Света. В этом смысле советуем к прочтению и другие его произведения.

В русской философии:

«Теодицея» из «Смысла жизни» Трубецкого.

«О назначении человека» Бердяева. Бердяев вообще писал наверное идеально о добре, зле, свободе, рае и аде, грехе и Боге. Предлагаемая книга — одна из лучших у него.

«Бог и мировое зло» Николая Лосского.

У К. С. Льюиса:

«Боль» — трактат о страдании в христианском перспективе. Вдумчивая, «логичная» книга. «Боль утраты» — это как бы её «эмоциональный» вариант, дневник Льюиса, который он вел после смерти жены. «Боль» — теория, «Боль утраты» — практика страдания… Эти теоретические и жизненные перепитии Льюиса отражены в фильме «Страна теней».

Две классических теодицеи:

«Опыты теодицеи о благости Божией, свободе человека и начале зла» Лейбница — эпохальная работа, где впервые вводится термин «теодицея». Обратите внимание на разбор Бибихина вольтеровской критики теодицеи Лейбница в «Кандиде». По Бибихину два мыслителя на самом деле говорили об одном и том же.

«Философские исследования о сущности человеческой свободы» Шеллинга — гениальная работа, одна из центральных книг европейской философии. Центр христианской мысли: Бог, свобода, добро и зло.