на наш Телеграм
Наша Церковь сегодня — та же, что и тысячу лет назад. По-прежнему Она — Тело Христово, по прежнему Дух-Утешитель обитает в Ней. И потому по-прежнему пишутся в Ней «патерики» — небольшие рассказы о Церкви и Её людях.
Авторы книг из сегодняшней подборки — кто лучше, кто хуже — описывают жизнь Церкви, рассказывают короткие истории о Её людях. Это и есть патерики в буквальном смысле слова. Ведь и истории из древних патериков (у нас они хранятся в отдельном разделе) писали не сразу «о святых» — просто люди записывали интересное из жизни современных им христиан. И получались серии коротких историй — безыскусных, часто смешных. Вот и представленные ниже книги служат той же цели.
Границы жанра здесь, конечно, спорные. Можно было бы что-то исключить или, наоборот, добавить из обширных запасов дневников и автобиографий, который есть на нашем портале. Вышло как вышло — не обессудьте, а лучше напишите в комментариях, что бы вы добавили или убавили.
| «У стен Церкви» Сергей Фудель Одна из лучших книг о Церкви. Размышления и заметки о подлинной церковности; о радости покаяния; о том, что можно было бы назвать «душой» Православия. «У стен Церкви» — может быть, главная книга Православия в XX веке. Во всяком случае — самая показательная. Фудель — сын выдающегося дореволюционного священника, представитель русского религиозного Ренессанса, исповедник (сидел за веру в лагерях), знакомый множества праведников, подвижников и исповедников. И весь этот огромный духовный опыт вошел в эту книгу. Фудель составил свою книгу как цепочку воспоминаний, перемежающихся короткими размышлениями, заметками, зарисовками. «У стен Церкви» вобрали в себя выступления Флоренского и Литургию в тюрьме, кровь мучеников и молитвы затворников, Церковь святых и «темного двойника» Церкви, опыт веры в двадцатые годы и шестидесятые… «У стен Церкви» — памятник гонимого православия. «Божьи люди» Книги владыки Вениамина являют «Православие, которое мы полюбили»: простое и светлое, истинно доброе, непосредственное, трезвое, глубокое. Их дух — дух трезвой радости. Христа можно встретить в тех, кто идет по Его стопам, и это — святые. Митрополит Вениамин — сам праведник, и пишет о своих встречах с теми, кто сейчас известен как святые Церкви. Книга отличается простотой и безыскусственностью. Читатель найдет в ней рассказы об Оптине и Зосимовой пустыни, об известных подвижниках, рядовых приходских священниках и известных епископах. Ценность «Божьих людей» в том, что Федченков пишет не по книжкам: вся она — зарисовки очевидца. «Несвятые святые» «”Несвятые святые” и другие рассказы» — наверное, самая знаменитая православная книга наших дней. Ее составили короткие автобиографические рассказы, в большинстве своем связанные с Псково-Печерским монастырем, где автор начинал свою монашескую жизнь. Название «Несвятые святые» обозначает всех христиан. Ко всем христианам Церковь обращается как к святым («святая святым»). Но по отношению к прославленным «настоящим святым», «обычные христиане» — это несвятые святые. Сам отец Тихон (Шевкунов) говорит о своей книге так: «Практически все истории, которые вошли в книгу, я рассказывал на проповедях. Всё это — часть нашей церковной жизни. Проповедь… ведь и строится на осмыслении Священного Писания, на толковании церковных событий святыми отцами и на примерах из жизни. Студентам по пастырскому богословию рассказывал эти истории. Рассказывал братии, друзьям. И многие мне настоятельно советовали, а потом и требовали, чтобы истории эти были записаны». Отец Андрей Кураев отзывался о «Несвятых святых» следующим образом: «Это полезная книга. Для человека церковного вся жизнь святого окутана благоуханиями; он с рождения словно ступает по облакам. А отец Тихон в своей книге приближает святых к нам, обычным негероическим обывателям, рассказывает о тех, чья повседневная, будничная святость почти незаметна». «Шел к Богу человек» «Русь уходящая» «В Академии художеств была выставка Корина. Были выставлены подлинники его полотен «Русь уходящая». Патриарх сказал: «Сейчас много народу, так что вы сходите, посмотрите, а потом, когда закроется, я тоже схожу. А пока вы мне все расскажете». Он, действительно, очень хотел посмотреть. И мы пошли. Леня Остапов был еще в мирском, я — в рясе, а у Пимена был уже крест. Ходим мы, смотрим, а за нами — целый хвост народу: «Вон, «Уходящая Русь» ходит!» — слышится за спиной. Потом мы спускаемся по лестнице: «Ну, «Уходящая Русь» уходит!» Мы надеваем рясы в гардеробе, а там, с балкона смотрят: «”Уходящая Русь” совсем ушла!» Тут Пимен поднимает голову и громко говорит: «А мы еще вернемся!» В ответ раздался несмолкаемый хохот и — аплодисменты», — один из рассказов митрополита Питирима (Нечаева), давший название книге его воспоминаний. Надо иметь в виду, что митрополит Питирим, в собственном смысле, не автор «Руси уходящей» — это компиляция, составленная его помошницами Александровой и Суздальцевой. Они пишут в предисловии: «Писать мемуары владыка категорически отказывался. Точнее, говорил: «Кому-то, может быть, покажется странным то, что порой значительным деятелям нашей церковной истории уделено всего несколько строк, зато подробно рассказывается о каких-то «мелочах», деталях, что некоторые образы кажутся слегка шаржированными. Кого-то смутит, что об известных людях, глубоко уважаемых всеми, он рассказывает, как о добрых друзьях или однокашниках — с забавными дружескими прозвищами, с добрым юмором — но ведь они действительно были его ровесниками и он их помнил именно таковыми. В этой книге читатель найдет и серьезное, и смешное, чего больше — сказать трудно. Но если приглядеться внимательнее, в рассказах владыки есть более глубокий смысл. При всей их веселости, за ними ясно ощущается дух «смирения, терпения, любви и целомудрия». От «страшных лет России» в памяти рассказчика запечатлелось только хорошее. Тридцатые-сороковые годы в его воспоминаниях кажутся такими же светлыми, как в старых советских фильмах. Значит ли это, что владыке и его семье жилось беспечально в стране, «где так вольно дышит человек»? Если при чтении не упускать из памяти некоторые факты: что его отец-священник был арестован, несколько лет провел в лагерях, вернулся тяжело больным и умер, когда будущему митрополиту было одиннадцать лет; что после ареста отца семья была обречена на несколько лет скитаний и неустроенности, что взрослые братья и сестры были «лишенцами»; что все они десятилетиями хранили веру в обществе, где вера преследовалась, — тогда читатель почувствует подлинную цену этого светлого восприятия жизни. Заслуживает внимания и то, как владыка рассказывает о церковных событиях — с юмором, иногда — с иронией, но без тени осуждения в чей бы то ни было адрес». Собрание статей Натальи Трауберг мемуарного характера. Книга объединена общей темой сопротивления христиан «веку сему». В «Самой жизни» читатель найдет воспоминания об священниках Георгии Чистякове и Александре Мене, философе Аверинцеве и многих других. Сама Трауберг так пишет о книге «Сама жизнь»: «В книге собраны разные статьи и заметки, в той или иной форме — размышления, однако намного больше историй о том, что Пушкин называл «странными сближениями». Когда эти рассказы появлялись в журналах, их неизменно считали мемуарами. Как раз мемуаров я побаиваюсь по нескольким причинам — это и соблазн беспощадности, и соблазн самохвальства, и сбой памяти и, наконец, то, что «мы не знаем всей правды». Мне хотелось не столько поделиться воспоминаниями, сколько утешить и даже обрадовать читателей, напомнив о бытовых, будничных чудесах, показывающих, что мы — не одни, и не в бессмысленном мире». Андрей Десницкий пишет о Наталье Трауберг: «А еще она — писательница. Но вышло это далеко не сразу, и сама она объясняла это так: «я тридцать лет не писала, чтобы не попасть в мир каких-то сверхценностей. Я выросла среди тех, кто жил искусством, и поняла, что для них это сверхценность». Собственно, писательство у Натальи Леонидовны странное, это какой-то сплошной поток заметок, ассоциаций, примечаний. Она не говорит о главном, потому что о главном громко говорить просто неприлично (это бабушка и няня объяснили в раннем детстве), но можно тихонечко подвести человека к этому главному, и пусть он выбирает дальше для себя сам. «Прозой только для своих» называли порой ее книги, и это действительно было так, она не столько писала, сколько записывала (или даже за ней записывали, точно не знаю) свои воспоминания и разговоры, и эта интонация беседы сохранялась и на книжной странице. Для своих, да, но стать своим было невероятно просто — достаточно было подойти и прислушаться. Для нее, мучительно переживавшей всякую пошлость и вульгарность, не было большей вульгарности, чем рассуждения о «людях не нашего круга». […] Всем нам порой достаточно было просто посмотреть на нее, чтобы заново ощутить смысл, вкус и радость жизни. Сама жизнь — лучше о ней и не скажешь». «Далекий путь. В середине 20-х годов в Москве образовалась православная община, получившая благословение у исповедника нашей Церкви архиепископа Филиппа (Гумилевского). Ее члены были тогда совсем молодыми — старшему из них, будущему архимандриту Сергию (Савельеву), не исполнилось и двадцати пяти лет. В 1929 году общинники были арестованы, заключены в лагеря, сосланы в отдаленные ссылки. Но, рассеянные по всей России, они сохранили свою духовную семью — переписывались, отправляли посылки, устраивали свидания, поддерживали друг друга, помогали нести жизненный крест. А после освобождения вновь соединились в Москве. О судьбе этой необычной общины рассказывает эта книга. По жанру она близка художественному произведению, хотя основана на подлинных воспоминаниях и письмах; выстроенные архимандритом Сергием в определенном порядке, эти письма составили целостное повествование о подвиге исповедничества за православную веру, о верности и любви во Христе, о сердечной близости и духовном единомыслии, которые члены общины пронесли через всю свою трудную жизнь. «Из виденного и пережитого. Мемуары архимандрита Спиридона запечатлели годы его служения миссионером на Алтае, в сибирских тюрьмах и каторгах. Книга блистательно передает церковную действительность начала ХХ века, жизнь простых людей, страшную жизнь каторжан. Буддисты и каторжане, крестьяне и священники — всех из Кисляков рисует с истинно евангельской любовью и смирением: большая часть книги посвящена разговорам Кислякова с людьми и исповедям арестантов. Но ценность мемуаров даже не в этом: совершенно непосредственный опыт богообщения и бесхитростное служение христианской правде, сделали «Из виденного и пережитого» Кислякова классикой духовной литературы. «Лосев. Аверинцев» Бибихи, — быть может, самый большой мыслитель из рожденных в России, — записывал свои беседы с учителем — Лосевым, и с другом — Аверинцевым. «Верстка моих старых записей с рассказами и разговорами Алексея Федоровича Лосева заканчивалась, когда пришло известие о кончине Сергея Сергеевича Аверинцева. Говорить об одном, не вспоминая о другом, стало невозможно. Поэтому, а не по какому-нибудь замыслу, эти два ряда записей оказались рядом, связанные между собой только тем, что оба созданы захваченностью перед лицом удивительных явлений, в конечном счете явлений Бога через человека, и уверенностью, что в нашей жизни надо следовать за звездами». «Петушки обетованные» Сборник рассказов из церковной жизни автора, про встречи с верующими людьми, — мирянами и монахами, — про осмысление веры. Здесь много свидетельств о евангельской жизни, служении и «тихих» подвигах разных людей. В том числе — о святителе Афанасии, епископе Ковровском. Книга написана достаточно сдержанно, без лишних преувеличений, живым языком, с обилием диалогов. «Я верую» Главы из автобиографической книги «Я верую» Леонида Пантелеева — автора знаменитой «Республики ШКИД». Он рассказывает о своей вере, о других верующих и о том, как быть христианином при советских гонениях. «Граждане Неба» Помимо того, что «Граждане неба» — свидетельство очевидца, книга цена еще и тем, что передает суть христианской духовной жизни и монашества. «Граждане неба» — превосходный с литературной точки зрения текст, живой, непосредственный рассказ о «непридуманных» подвижниках. «Я вспомнил, как прощался с пустынниками на горах. И чувство свое, что одна жизнь кончилась, наступает другая… Да, пустыня осталась там! Прекрасная, великая, сосредоточенная в своем напряженном порыве к Богу. Мир начался здесь. Тоже прекрасный, ослепительный, как море, залитое солнцем, бесконечно любимый, несмотря на все ужасы, грехи и соблазны… И невольно хотелось сказать словами псалма: — Скажи мне, Господи, путь, воньже пойду!» |
