на наш Телеграм
Если бы был выбор и можно было в себе сознательно и свободно включать режим влюбленности, как было бы просто и… скучно. Почему опыт влюбленности, даже отрицательный, всегда вспоминают с благодарностью? В любви люди оживают, ведь не напрасно говорят о любви как о пробуждении. Об этом в книге «Любовь и пустота» рассуждает и архимандрит Савва (Мажуко).
Тень призрака
Как человек влюбляется? Ведь это происходит как-то бессознательно, без его спроса, без его соизволения; выбора он не делает. Девушка со скрипкой, кроткий взгляд, хорошая семья и во всем приличные люди — решено — влюбляюсь! Но как влюбиться? Если бы был выбор и можно было в себе сознательно и свободно включать режим влюбленности, как было бы просто и… скучно. Почему опыт влюбленности, даже отрицательный, всегда вспоминают с благодарностью? В любви люди оживают, не напрасно говорят о любви как о пробуждении. Все бывшее до сих пор — сон непроявленных образов. Помню, как поразили меня слова юноши, персонажа американского фильма «История любви», снятого по одноименной повести: он полюбил девушку, они поженились, но брак оказался очень недолгим — она заболела лейкемией и умерла; и вот юношу спрашивают, не горько ли ему, что он мог связать свою жизнь с такой несчастной? «Жизнь? Да я ведь только и начал жить, как увидел ее!»
Любящий человек переживает себя по-настоящему живым. И дело не только в том, что краски ярче, звуки четче и волной накрывает «буйство глаз и половодье чувств» (С. Есенин). Влюбленность — это еще и момент откровения о себе самом, самооткровения, если угодно. Но: что во мне любит? И: что вдруг пробуждает любовь к другому человеку, жизнь которого была до сих пор мне не только чужда, но и не очевидна?
По Платону, человек называется так, потому что он уловляет очами то, что видит, он очеловец (Кратил. 399с), и чуть ниже о любви: она «вливается через очи, и в древности, верно, называлась льюбовь (έσρος)» (Кратил. 420b). Итак, любовь входит в нас через зрение. И что же ей открывает доступ, что в незнакомом человеке способно буквально взорвать скрытые тайники эроса, о существовании которых я и не подозревал? Одна приличная дама, давняя моя приятельница, человек обеспеченный и во всем благополучный: хорошая семья, прекрасные дети, внимательный муж, отличная работа, стремительная карьера — и вдруг влюбилась по уши в парня почти вдвое моложе ее: бурный роман, истерики, болезни, риск потерять все…
— Но почему? Как?
— Он мужчина моей мечты!
Вот он, часовой механизм, коварный, взрывающийся неожиданно, беспощадный и нелицеприятный. Мужчина мечты, женщина мечты — это некий призрак любимого, формирующийся в нас бессознательно в течение жизни и особенно в детские и юношеские годы. Руки мамы, духи крестной, актриса с огромными глазами из старинного фильма, девочка из 10-го класса, что играла под нашими окнами в волейбол, — все это и многое другое, незамеченное, неосознанное, составляет элементы того зреющего образа любимого, который с годами способен проявлять свою власть над нашей влюбленностью. Он включается всякий раз, когда в поле зрения попадает человек, максимально (или просто в чем-то) ему соответствующий, — и бомба взорвалась! Кого я полюбил? Эту девушку? Очень сложно сказать, и мудрые люди знают или догадываются о подобных вещах, поэтому и весьма осторожны в суждениях относительно любви. Ведь так обидно знать, что человек, готовый на все ради тебя, вовсе и не тебя любит, а нечто о тебе (и даже, может быть, не о тебе) воображаемое или даже плод своих собственных грез и надежд. Как писал Л. Де Вовенарг, «человек влюблен в созданный им самим образ; только ему, а не легкомысленной женщине он предан всем сердцем».
Сколько было споров, почему Татьяна отказала Онегину! Среди православных литературоведов принято считать, что она просто осталась верна своему христианскому воспитанию, но мне показались более убедительными слова Достоевского, который писал о пушкинской героине:
«Ведь она твердо знает, что он в сущности любит только свою новую фантазию, а не ее, смиренную, как и прежде, Татьяну! Она знает, что он принимает ее за что-то другое, а не за то, что она есть, что не ее даже он и любит, что, может быть, он и никого не любит, да и не способен даже кого-нибудь любить, несмотря на то, что так мучительно страдает! Любит фантазию, да ведь он и сам фантазия. Ведь если она пойдет за ним, то он завтра же разочаруется и взглянет на свое увлечение насмешливо».
Увлеченность призраком любимого заканчивается болезненным разочарованием: образ рассыпается, и ты видишь перед собой совершенно чужого человека — не его ты любил, не ради него готов был жертвовать всем и даже жизнью — и вместо любви жуткая ненависть и омерзение. В библейской истории очень точно и лаконично описан один такой случай. Сын царя Давида Амнон полюбил свою сестру Фамарь и насилием овладел ею. И что после этого? Возненавидел ее Амнон величайшей ненавистью, так что ненависть, какою он возненавидел ее, была сильнее любви, какую имел к ней: и сказал ей Амнон: встань, уйди (2 Цар 13:15). Фамарь укоряет насильника в жестокости: выгнать ее теперь есть большее зло, чем насилие! И тут — удивительная чуткость библейского языка! — Амнон повелевает слуге: прогони эту от меня вон и запри дверь за нею (2 Цар 13:17). Не Фамарь, не сестру, а эту — любимая стала настолько внешней и чужой, что провалилась в безымянность, даже в некоторую неодушевленность. И любопытно: ненависть к реальной женщине сильнее любви к фантазии — реальность всегда больнее, она оглушает пустотой, за которой приходят серые, грязные будни: не забудь запереть дверь!
Эти Хармиды!
Призрак любимого ответственен и за различные болезни эроса — об этом говорить непросто, но крайне важно. Вот оно — слово, вызывавшее восторг умиления у людоедки Эллочки: гомосексуализм; слово, которое, возможно, спугнет некоторых читателей, но — кто-то же должен об этом сказать. Тем более что Платона мы уже помянули, а его главные эротические диалоги развивают тему любви в контексте именно однополых отношений. Одним словом, тема это деликатная и смущала даже стойких христианских писателей. Святитель Григорий Богослов берет примеры из текстов Платона, руководствуясь принципом «научиться добродетели, и с терний, как говорят, собирая розы, и у неверных учась совершенству» (О смиренномудрии, целомудрии и воздержании), однако, восхваляя, например, жизнь Сократа, тут же оговаривается: «Но как и гнусно многое! Например, эти Хармиды».
Что поделаешь, эта тема актуальна в наше время, а в некоторых странах стала уже национальным бедствием. Замалчивать или осмеивать эту проблему легко, когда это где-то там, «в забугорье», но когда это коснется вашей семьи? Если такое горе случилось с сыном или мужем? Поэтому мы и задаем вопрос: как такое случается? Думается, что тут две причины. Во-первых, у ребенка начинает формироваться не тот призрак любимого. Во-вторых… А почему не тот, не естественный? Наверное, полностью на этот вопрос не ответит никто, но мне кажется, что этот призрак обретает свои черты во многом под влиянием окружающей среды, тех культурных акцентов, которые расставляет данная эпоха, атмосфера моды, эталон красоты. Но Писание, как всегда, отвечает глубже: парение похоти пременяет ум незлобив (Прем 4:12). К тому же этот недуг, этот порок внедряется с чрезвычайной агрессивностью.
Болезнь ли это? Да. Можно ли ее лечить? Да. Можно ли ее вылечить? Нет. Ранение остается, но не предопределяет человека полностью и без остатка. Что же делать? Прежде всего не посягать — есть такое старинное русское слово. Уступая страсти, человек как бы пролагает некое русло потоку эроса, и если не посягавший может в течение жизни почти выправить свой эрос, посягавший, даже оставивший все прежние увлечения, все-таки должен помнить, что то старое русло в нем остается, и всю жизнь — не больше и не меньше, как всю жизнь — ему следует беречься того, чтобы поток не свернул на торный путь.
И конечно же, христианам следует относиться к таким людям с определенным сочувствием: по общему правилу нам полагается ненавидеть грех, а не грешников. Они свой призрак не выбирали, от большинства из них не зависел, как говорят, выбор ориентации, да если бы и был такой выбор, нельзя себе представить человека, который добровольно и сознательно захотел бы укоренить в себе такое влечение. Но хотя призрак формируется бессознательно, за человеком всегда остается ценность отношения к этому: принять, подчиниться или же в борьбе с этим идолом и самим собой стать достойным своего Бога.
Что же, выходит, что призрак есть зло, знак порчи? Грех, конечно же, повредил многое и в человеке, и в мире, но мне кажется, что феномен призрака, с одной стороны, может рассматриваться как естественный (что вовсе не означает праведный) и в определенном смысле необходимый механизм эротической жизни человека. А с другой стороны, формируется он во многом самой атмосферой общества, в котором человек живет. А если общество больно, если оно нравственно разлагается? Согласно Конфуцию, первым шагом к оздоровлению общества служит процедура «исправления имен»: надо перестать врать и назвать наконец вещи своими именами. Однополая любовь — это и не любовь вовсе, Писание находит для этого другое слово — мерзость (Лев 18:22), и исцеление — личное и общественное — следует начинать с признания мерзости мерзостью. Не сделав этот первый шаг, ни отдельный человек, ни общество не смогут выбраться из ямы. Скажут: жестоко есть слово сие (Ин 6:60)? Что поделаешь, борьба со страстями требует мужества, иногда даже злости. В одной из сказок о муми-троллях есть такой эпизод: «Она не умеет злиться, — сказала малышка Мю. — Это ее главный недостаток. Послушай, ты, — продолжала Мю, подступив вплотную к Нинни и бросая на нее грозные взгляды, — у тебя никогда не будет собственного лица, пока ты не научишься драться. Поверь мне». Вот и возможный ответ на вопрос, почему Бог попускает вырастать в человеке таким отклонениям: Он доверяет нам бороться с этой стихией, бороться ради любви, и в этой борьбе человек обретает себя, свой неповторимый лик. Таков урок аскезы от муми-троллей.
«Похоть не дает любить»
Бессмертный герой Достоевского, мученик любви Митя Карамазов сетовал, помнится, на то, что человек широк и надо бы его сузить: он одновременно вмещает в себе идеал Мадонны и идеал содомский. Это сильно сказано и сказано из опыта. Но соглашусь лишь отчасти, потому что не может быть идеала содомского — это пустая фраза и не более того. Содом — призрак красоты, обман, в нем не может быть ничего идеального. Импульс, толкающий человека к разврату, — жажда красоты и жизни, стремление к «идеалу Мадонны», но в разврате человек этой жажды не утоляет, его нагло обманывают. Разливая свою силу любить повсюду, можно опустошить себя, вычерпать, достичь дна этого сосуда, и сил любить не останется. Может, потому и называют этот путь путем растления (как полагал о. Павел Флоренский, от древнего слова тло — «дно»), что человек посягающий, меняющий свою любовь на пустоту, в этой пустоте начинает видеть дно своего внутреннего сосуда любви? Человек страдает от этого опустошения, и страсть потому так и называют, что люди, ею одержимые, страдают, мучаются и не получают искомого утешения.
Развратник, как это ни странно, — человек, неспособный к любви, он к ней просто нечувствителен, как об этом пишет апостол: они, дойдя до бесчувствия, предались распутству так, что делают всякую нечистоту с ненасытимостью (Еф 4:19). Может быть, в этом — смысл пророческих слов Спасителя о кончине времен: по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь (Мф 24:12). Любовь иссякает по причине беззаконий, а там, где нет любви, нет и свободы. Остается только обладание.
Мы страшны в любви, если хотим владеть. Любимый становится объектом любви, то есть чем-то внешним и определенным. Призрак любимого дает ощущение определенности, комфорт обладания: я знаю этого человека, как свои пять пальцев; его пределы четко очерчены, действия предсказуемы, достоинства и недостатки разложены в стройные ряды. Но непременно наступает отрезвление, всегда сопровождаемое «эффектом Золушки»: после свадьбы бьет какой-то магический час, и — вместо кареты — тыква, вместо принцессы — кухарка, вместо кучера — крыса.
Мне кажется, наши современники не совсем понимают, отчего это случается, и советуют спасать отношения, распаляя похоть. Это плод нашего века, плод больного эроса. Люди уже перестали понимать, что такое эрос, и это особенно видно в современном искусстве. Спросите, что такое «эротические сцены», и вам укажут на сцены постельные. Не собираюсь распространяться на эту тему, приведу лишь примеры.
Чудесные мультфильмы Хаяо Миядзаки полны настоящей эротики: мальчик ломает яблоко и делится с девочкой; а вот они оба летят, держась за руки. В фильме «Привидение» с Патриком Суэйзи в главной роли влюбленные «в четыре руки» лепят кувшин на гончарном круге — вот настоящая эротическая сцена! Она не требует обнажения или каких-либо неприличных намеков: эрос — это опыт человеческий, а значит — опыт богообразной красоты, свободы и святости, он призван возвышать человека, приобщать к подлинной красоте. И пусть знатоки скажут, что все это бессознательная сублимация известного животного влечения, и сведут все жесты и знаки к одному известному и понятному действию — не верю, потому что — бесчеловечно и неубедительно! Откуда тогда музыка?
Святой старец, увидевший подлинную красоту блудницы, — мне кажется, он не только что-то увидел, но и услышал — музыку, которая звучит в настоящей эротике, улыбается в ней свежестью и чистотой, но исчезает от прикосновения блуда. В блуде люди глохнут, в нем — пусто до глухоты, так что собственный крик не в силах воплотиться. Платон называл человека, не приобщенного к подлинному эросу, άμουσον — «немузыкальный», выключенный из музыки бытия, из замысла Божия о человеке. А что же взамен обладания, взамен похоти? Там что-то есть, кроме этого? Подлинный эрос — это риск любить живого. Любовь — непрестанное шествие навстречу друг другу, постоянный отказ от призраков любимого, от его идолов.
Известный режиссер, творец «Ежика в тумане» Юрий Норштейн пишет о своей жене: «Франческа для меня загадка. Чем больше я ее узнаю, тем меньше знаю». Это сказано после 40 лет брака, которые они провели не только в семье, но и в общей работе. Брак без выходных! Значит, возможна любовь к живому, без болезненных похотей и насилия обладания.
Любить живого опасно: он непредсказуем и всегда готов удивить. Об этом и предупреждает христианство — религия любви к Живому Богу, Которого нельзя «приручить» и загнать в какие-то рамки и определения.
Пусть благословит Господь эту опасную любовь к живому!
