Дорогой Христос!

Мне было лет шесть, когда я Тебя встретила впервые. Кажется, это был толстый альбом «1000-летие Руси» – на первой его обложке была икона «Чудо Георгия о змие» Новгородской школы, а на последней – тот же сюжет в супрематистском стиле Казимира Малевича. Я рассматривала Тебя на кресте, на горе в лучах света между двумя какими-то непонятными дяденьками, с символами власти, среди ангелов и святых – и Ты вызывал у меня такую радость, что вскоре я попросила меня крестить.

Тогда начинали буйным цветом цвести первые православные общины, через несколько лет на их почве начались активные споры о частоте причащения и переводах богослужения на русский язык, создавались православные вузы и волонтерские движения, миссионерство и катехизация, молодежные клубы, люди жили в этих общинах большими дружными православными семьями, а еще лет через двадцать стало ясно, что хоть жизнь и жительствовала, но перегибов было в этих общинах ой как много – но меня все это миновало. Мой папа привел меня в старый московский храм (Воскресения Словущего в Филипповском переулке), никогда не закрывавшийся, куда я и ходила всю сознательную жизнь, чтобы пообщаться с Тобой. Спасибо папе за этот храм и спасибо Тебе, что подсказал ему именно его. Там не было никакой особой «движухи», о которой сейчас много пишут и вспоминают, но там не было и тяжелых травм. Прихожане этого храма спокойно читали книги отца Александра Меня и слушали проповеди отца Димитрия Смирнова, там на службе стояли женщины с косметикой и женщины в длинных серых платьях, там все знали, что в пост можно есть кальмаров (храм был подворьем Иерусалимской Патриархии, и настоятель был грек) – некоторые не ели, потому что в России не принято, а некоторые ели, потому что можно же, но зато те, что не ели, в первые дни Великого поста питались кислыми щами, а те, что ели, зачастую соблюдали пост по Типикону.

Я многое потеряла. Меня никто не катехизировал специально, и в храм мы всей семьей ходили сначала три-четыре раза в год, потом – раз в месяц. Что соединяться с Тобой надо через Евхаристию, мы знали, но совершенно не задумывались, как часто. Пост мы соблюдали умеренно – Рождественский Сочельник и Страстная седмица. Но почему-то никогда ни один священник не отлучил нас за это от Тебя.

На службах ничего не было понятно, и мне было скучновато. С другой стороны, мне казалось, что Ты всегда рядом, так что я и потребности в храме не ощущала.

Первые года три я ужасно боялась Тебя огорчить. Я очень старательно читала молитвы по настоящему взрослому молитвослову, но не все, а только самые короткие. Так смешно: я думала, что «придите, поклонимся Цареви, нашему Богу» – это обращение к каким-то царям, которые должны поклониться Тебе. Подозревала, что речь идет о волхвах. Эта ужасно глупая, но совершенно невинная мысль рождественской звездой озаряло мое детство, которое я проводила в компании с Тобой. Я была уже сознательной, но еще маленькой, поэтому тяжелые искушения меня пока миновали: драки, блудные мысли, сквернословие… Я боялась соврать маме, украсть конфету из бабушкиного шкафа, нагрубить подружке. И мне было ужасно стыдно, если что-то нехорошее я все-таки делала.

Но ни одной секунды у меня не было мысли, что Ты меня выгонишь или от меня отвернешься.

Может, из-за этого ощущения Твоего постоянного присутствия рядом я вся светилась – класса до третьего про меня говорили, что я совершенно ангельский ребенок. Я сейчас вспоминаю об этом без малейшего намека на гордость, потому что я тут не при чем – я была просто счастливой девочкой, которую Ты гладил по головке.

Я помню, как стояла лет в десять возле Казанской иконы Божией Матери и рассматривала Твою Маму и Тебя у Нее на ручках. Бабулям, которые протирали стекло на иконе, я говорила: «Это моя Богородица». Что я имела в виду – непонятно, но много лет спустя именно после Всенощной под летнюю Казанскую я пришла к своему архиерею и попросила благословения на постриг.

Потом я взрослела, радость и постоянное ощущение Твоего присутствия стали притупляться, на какое-то время я вообще почти перестала ходить в храм – не из бунта, а просто не до того было. Но Ты хитрый, Ты меня ни на секунду не оставлял, на самом деле. Ты заставлял думать, говорить и спорить о Тебе на уроках литературы, когда проходили «Иуду Искариота» Андреева и «Мастера и Маргариту» Булгакова, и почему-то безо всяких гневно-обличительных брошюр было понятно, что Ты не такой. Ты заставлял плакать о Тебе и верить в Твое Воскресение, потому что иначе можно просто умереть от боли, в хипповской тусовке, когда мы смотрели или слушали “Jesus Christ Superstar”. Ты как-то очень мягко отводил от серьезных грехов. Всех, кто помнил о Тебе в годы отроческого буйства, Ты сохранил от непоправимых поступков. Все мои верующие друзья того времени сейчас состоят в счастливом браке и воспитывают любимых детей. У большинства из них, правда, брак второй. Но ошибки Ты прощаешь – я правильно Тебя поняла, прощаешь?

Потом умерла мама, и – это долгая история, но все же – в конечном итоге, успокоилась я только с Тобой. Я немножко поиграла во все эти субкультурные игры: черная юбка в пол, хождения на ночные службы на Афонское подворье («игра» – потому что вообще-то я оставалась прихожанкой подворья Иерусалимского, и это все было исключительно ради духовного экстрима), паломничества в строгие монастыри, даже попытки съездить к старцу (какому? Зачем?)… Но поскольку я так и не стала «активным членом общины» (Ты знаешь, я пыталась: то приходила к настоятелю с предложением устроить что-нибудь миссионерское, то пыталась начать бороться с сектантством), субкультура для меня так и осталась субкультурой. А Ты остался Собой. И любые попытки встроить Тебя хоть в какую-то систему терпели крах. Дискуссии о Москве – Третьем Риме и христианской философии Шеллинга, поиски круга единомышленников, Церковь спасающих, и отмежевание от врагов, Церковь разрушающих – все выявляло одну простую истину: ни в одной теории, идеологии, конструкции Тебя нет. Ты – только в жизни. Мир Тебя ловил, но не поймал.

В общем, я просто жила радостной, светлой церковной жизнью. Службу я к этому времени уже любила и даже более или менее понимала, благо уже была возможность приобретать или смотреть в Интернете тексты богослужений, а то и переводы. Я и сегодня думаю, что это самая высокая поэзия. Если мне показывают «обидные» самообличительные фразы, типа, «яко же свиния лежит в калу, тако и аз греху служу», или жестокие «антисемитские» стихиры Великой Пятницы, я пожимаю плечами: это же стихи, мир образов, вы еще Егора Летова начните в буквальном смысле понимать.

Меня сейчас часто спрашивают, как мне удалось избежать всех страхов и ужасов церковной жизни: невротизирующее самоедство по поводу повторяющихся грехов, доведение себя до голодных обмороков строгими постами, сужение кругозора до брошюрок об опасности ИНН и вреде Гарри Поттера, злые церковные старушки, сумасшедшие младостарцы – и так далее, и тому подобное. Мне сложно ответить на этот вопрос иначе как: «Просто я люблю Христа, а Христос любит меня». Это логично – блаженный Августин говорил: «Люби Бога, и делай что хочешь», – вот я и любила Тебя и делала, что хотела – а Ты отвечал взаимностью. Но все же я понимаю, то Ты всех любишь – и тем не менее, у кого-то церковная жизнь складывается совсем не так светло, как у меня.

Может быть, мне просто повезло? Я встретила Тебя (и именно Тебя, а не красоту богослужения, не общение с единомышленниками и даже не прекрасное в интеллектуальном и этическом отношении учение) в том возрасте, когда Ты смог заполнить всю душу. Мой духовный отец часто повторяет фразу того же блаженного Августина: «Если Бог будет на первом месте, то все остальное будет на своих местах». Это не рекомендация, я думаю, а пожелание. Своими силами поставить Тебя на первое место практически невозможно – мир расставляет ловушки, нельзя жить, полностью от него отказавшись. Но единожды почувствовав радость быть с Тобой, можно сохранить желание оставаться с Тобой навсегда. И тогда критерий верного направления церковной жизни прост: все, что дает радость Твоего присутствия, – верно, все, что отнимает или не дает ее, – неверно. Кому-то для встречи с Тобой надо строго-строго поститься, кому-то – уединенно молиться, кому-то – кормить бездомных, кому-то – жить семейной жизнью.

И тогда единственное, что будет вызывать дискомфорт и чувство вины в душе, – это сознательное нарушение Твоих заповедей – потому что Ты просил так не делать, а нарушать Твои просьбы, любя Тебя, нельзя. Подчеркиваю: сознательное. Не случайно съеденный кусок сыра в пост. Не промелькнувшая в голове непристойная картинка. Не грубость, сорвавшаяся с языка, когда на ногу падает кирпич. Все это, безусловно, очень неприятные вещи, очень мешающие жить, но от них надо отмахнуться, в буквальном смысле как от назойливой мухи. Если вокруг человека летает муха, он берет мухобойку и прихлопывает ее, или брызгает средством от насекомых, или вешает липкую ленту на потолок, или просто отмахивается от мухи – но он не рефлексирует над проблемой мухи, философией мухи, экзистенциальной сущностью мухи или месте мухи в его жизни.

Потому что ни одна муха, ни одна страстишка не может помешать мне радоваться о Тебе.

В общем, Ты понимаешь меня, Господи. Будь, пожалуйста, рядом.

Искренне любящая Тебя

грешная, но счастливая инокиня Евгения (Сеньчукова)