В одном церковном интернет-сообществе опубликовали несколько фото священнослужителей во время литургии в медицинских масках. Казалось бы, никого уже масками не удивишь, таковы требования эпидемиологической ситуации в стране. Однако в комментариях оказались ревнители, которые упрекнули священников в неверии. После чего автор этого текста решил произвести небольшой исторический экскурс — о том, как модернизировались одеяния священников.

Однажды благочестивые восточные иноки заметили, что во время проливных дождей, муссонных ветров и холодных восточных ночей у них обостряются головные боли, а в лаврах вместо фаворской радости воцаряются менингиты, отиты и синуситы. Не дело это — инокам вместо божественных мыслей о мигренях разных думать — посчитали они и задумались, что бы им такое в одежде своей монашеской изобрести, чтоб и форме не вредить, и здоровье сберечь.

И увидели они, как бедуины ловко закутывают голову и лицо в теплые наметки, спасаясь от непогод. И решили делать так же. И назвали это куколем монашеским. И приделали его к шапочке своей. И получили новый и полезный для здоровья головной убор под названием «клобук». И теперь, когда лил дождь или мерзла голова, они укутывали себя как погонщики верблюдов в эту длинную наметку. А чтобы пыль, песок и всякая гадость не попадали в лицо, придумали у клобука две ленточки по бокам, которыми обвязывали рот и нос, словно ковбои, закрывая себя плотной маской.

И возблагодарили неверных бедуинов за пример сей чудесный, и прославляли Бога за то, что надоумил их и не дал хвори болезной среди братии множиться.

Однажды стойкие западные монахи заметили, что когда североморский циклон встречается с атлантическим, — ветра становятся злее, а простуженных в обителях больше. Тогда они взяли и пришили к своим рясам простой крестьянский капюшон. Теперь он их спасал от дождей и злых мистралей. Башлык на рясе так полюбился монахам, особенно схимникам, что они до сих пор с ним не расстаются. В его честь даже целый монашеский орден назвали – «капуцины», что и переводится с латыни как «орден капюшона». Возрадовались монахи Запада, вострепетали радостью схимники Востока и прославили Бога за то, что надоумил их и не дал хвори болезной среди братии множиться.

Однажды архиереи заметили, что их старческие шеи сильно ломит от боли, особенно после служб в неотапливаемых храмах. Не дело это апостольскому преемнику по два месяца с острым миозитом на печи лежать — посчитали владыки и стали думать, как бы им придать своему облачению свойства хорошего теплого шарфика. Греческий-то омофор, носимый на шее, всегда лежал горизонтально на плечах, свисая по краям архиерейских персей.

Тогда владыки решили поднять эту часть одежды повыше и обшить его потеплее. Но греческие ткани были тонкими и не держали форму. В XVI веке впервые стали шить омофоры из твердой русской парчи.

Так появился русский омофор, который возвышался на плечах, окружая архиерейскую шею теплом и заботой. Возрадовались тогда владыченьки и прославили Бога за то, что надоумил их и не дал хвори болезной среди братии множится.

Однажды русские батюшки заметили, что во время долгих всенощных бдений сквозняки и их не жалеют, и им сильно дует «в выю, шуйцу и глезна». В храмах отопления по-прежнему не было. И если ноги можно было утеплить валенками, а спину поясом из собачьей шерсти, то шея оставалась продуваема всеми грешными ветрами.

Посмотрели они на архиереев, а там — теплый шарфик, нежно окутывающий до макушки. Подумали-подумали и решили сшить себе новую фелонь. Да не греческую, с низким воротом, лежащим на плечах, а нашу, русскую, человеколюбивую фелонь. И подняли у своих фелоней ворот. И появилось тогда диво дивное и чудо чудное — фелонь русская, чадолюбивая, с задранным воротом. Возрадовались тогда батюшки и стали дальше служить, и прославили Бога за то, что надоумил их и не дал хвори болезной среди братии множиться.

А еще однажды архиереи русские обратили внимание на то, что от посохов железных, с которыми они ходят, не на шутку зимой руки мерзнут. Греки-то преимущественно в тепле живут и не знают, каково это отдирать примерзшую кожу от металлических предметов. А тут на улице мороз, архиерею с такой металлической палкой в руке из дома носа не высунуть.

Подумали-подумали владыки и придумали. А повесим, сказали они, полотенце вокруг посохов наших, тряпицу специальную, чтобы через нее посохи руками брать. И вторую тряпицу придумаем, и будем ее сверху оголенной руки вешать, чтобы она от мороза как варежка грела. И стало так, и все повеселели, и ручки архиерейские перестали мерзнуть и болеть, ведь теперь нижняя тряпица от палки холодной оберегала, а верхняя служила варежкой теплой. И назвали изобретение сие — сулком, и прославили Бога за то, что надоумил их и не дал хвори болезной среди братии множиться.

Однажды батюшки устали епитрахиль развевающуюся на ветру ловить и придумали пуговицы. Дело было так. Епитрахиль-то древняя собой представляла две ленточки, которые спускаются вокруг шее по левому и правому плечу. До сих пор такой вид епитрахили сохранился только у католиков. А православное духовенство признало такой вид не очень удобным. Представьте себе шарф на шее, который не завязан вокруг, а просто болтается двумя концами. Если стоишь в помещении — еще ничего, а если выйдешь на ветер, то все время придется ловить болтающиеся концы. Пригласили такого батюшку урожай пшеницы освятить, а в поле ветер. И лови теперь руками епитрахиль во время требы, развевающуюся словно змей воздушный. Да и ветер в грудь сильно дует, здоровья не прибавляет.

И пошили тогда батюшки себе пуговки по бокам и застегнули епитрахиль на груди. И тепло, и практично. И вскоре этот требный — «уличный» — вариант епитрахили стал основным, и всем было хорошо, и прославили Бога за то, что надоумил их и не дал хвори болезной среди братии множиться.

А еще однажды святитель Иннокентий Иркутский, великий миссионер, сильно мерз на Аляске. Облачение-то архиерейской шито хоть и из парчи московской, хоть и вороты все подняты, и сулок на посохе, да только в минус 40 не особо это все греет. А паства вокруг стоит, улыбается, рада святителю, горя его не ведает. Ведь у алеутов одежда вся напрочь из меха оленьего шита. Тепло в таком меху, уютно. Тут хоть молебен служить, хоть всенощную отстоять, все выдержать можно, когда на тебе глухая меховая куртка из оленьей шкуры.

Подумал-подумал святитель и решил здравия ради сделать так же. И вместо шелков, парчи и сукна сшил себе облачение новое из оленьей шкуры: и омофор из оленей шкуры пошил, и саккос, и поручи, и даже митру. И батюшкам своим велел сделать так же. И появилось в Церкви православной первое в мире кожаное облачение, кое православие видом никогда не видывало. И тепло всем было, и служили они, и прославил Бога за то, что надоумил их и не дал хвори болезной среди братии множиться.

Однажды греки победили турок. Долго последние пили кровь византийскую, много горя им принесли. А турки в то время все как один носили шапку особенную — «феска» называется. Представляла она собой горшок, широкий снизу и узкий сверху, а сверху еще кисточка торчала. Греки фески эти тоже носили, так как штука была модная, да и голову от солнца чем-то прикрывать надо.

Но вот после победы взяли и изменили форму фесок, чтобы шапка эта собой представляла противоположность турецкой фески, и тем самым служила символом победы. Теперь снизу было узко, а к верху шапка расширяла свои поля. Полная геометрическая противоположность турецкой шапке. А кисточку и вовсе вырвали с корнем, только дырочку от нее оставили на память. И назвали греки эту свою победную шапку — камилавкой. А потом она и на Русь пришла и стала основным главным убором для духовенства. И никто не возражал, и прославили все Бога.

И вот однажды пришла хворь невидимая в наши края православные. И начали болеть иноки в обителях, и архиереи, и уходили в мир иной многие достойные пастыри, а среди паствы болезных и преставившихся было еще больше. И вышел тогда патриарх к Церкви своей и сказал ей: «Церковь моя драгоценная, побереги себя, служи в масочках, носи перчаточки и используй одноразовые ложечки, хвори ради болезной…»

И возмутились тут иноки неции, и стали кулачками своими патриаршим портретам грозить, по трапезам развешенным. И батюшки неции такожде рассвирепели не на шутку, и стали говорить, что патриарх, мол, это все придумал ради кесаря, аль по маловерию своему, и что не бывать на Руси Святой подобным маскарадам, ибо все воротнички, капюшоны, шарфики, полотенчики и ленточки нам уже завещаны святыми отцами и являются святынями, неизменным в веках преданием, столпом и утверждением истины, за кои Максиму некогда отрезали руку, Иоанну — язык, и иных многих покалечили в веках…

А паства болезная посмотрела на батюшек свирепых, послушала монахов строптивых и подумала, что все это, наверное, и есть наивысший образец церковности, финальная «битва при Мегиддо», в которой и жизнь отдать не жалко. И стали масочки «антихристовыми намордниками» называть и на ложечки одноразовые шипеть.

И не прославил Бога никто, а только все поссорились, и дали хвори болезной среди братии множиться.

Тут «конец всем святым и православию», как чтут на полях в Апостоле.