Миниатюры архимандрита Саввы (Мажуко), вошедшие в книгу «Сахарные старушки», стали неожиданностью для самого автора. Это была, по его словам, своего рода терапия, возможность высказать то, что никогда бы не проговорилось никаким другим образом.

Предлагаем вам отрывок из этой книги.

Старец Горгий никогда в жизни не болел, потому что был под завязку забит святостью, которая для болезни просто места живого не оставила. Но надо же было ему и пострадать, как всякому духовнику положено. Сидел он как-то на крылечке после трапезы, кота Филимона поглаживал да пророчествовал о последних временах. Это у него уже лет сорок так повелось, чтобы после обеда о кончине мира вещать. А сестрица Падоша и инокиня Обыдоша слово в слово прорицание записывали, потому что дали обет все наследие старца до потомков довести. И вот, когда про вавилонскую блудницу речь зашла, авва чуть со стула не свалился, так живот схватило. Уж его мазали святыми елеями, вспрыскивали водой с молебна, даже не поленились камень с могилы пророка на старца возложить — все без толку! Совсем старец с лица сошел, весь белый, руки дрожат. В больницу повезли — аппендицит! В тот же день и отхватили. Старец вскоре и домой воротился, и даже помолодел. А сестрица Падоша и инокиня Обыдоша взволновались: а как же там честные останки любимого батюшки, батюньчика, батюшечки? Разве можно так мощами разбрасываться при жизни? Доктора святым маслицем подмазали, он им старцев аппендицит в лучшем виде и представил.

Старцу говорить не стали — чего беспокоить-то страдальца, но такую святыню, конечно, в хрустальную вазу облекли и в тайных комнатах заперли для особых богомольцев, и каждый вечер фитилек у лампадки оправляли, чтобы перед святыней непрестанный огонь теплить. Раз как-то сестрица Падоша забегалась, а про лампадку-то и забыла, курица такая, так ей внезапу вопль бысть: «Почто во тьме мя томиши?» Сестрица подхватилась — никого, и снова за топор взялась — аккурат дрова рубила. Через часок-другой снова: «Изнеможе тьмою крепость моя!» Падоша чуть бензопилу не уронила — яблоню древнюю старец велел прибрать. Плечами повела, прислушалась да и дальше пошла. А тут опять: «Ой,  от темени очи мои-то повыла-а-азили!»  Сестрица чуть с дельтаплана не свалилась — с оказией в город за лекарством летела.

Что ты будешь делать! У старца не спросишь — ему про нетленный аппендицит не доложено. К Обыдоше пошла, а та вся в слезах сидит, в юбку сморкается — тоже голос слышала да пойти не дерзнула. Так в себе святой аппендицит прозорливость и обнаружил, и сестры уж его одного не бросали, а потом заметили, что он не только пророчества изрекает, но и демонов гоняет со всякими знамениями и исцелениями.

В народе говорят: «мощи в хате не спрячешь», и пошли богомольцы и одержимые густым потоком к Святому Отростку. Кому он невесту укажет, кому печень исцелит, а бывало, что и в обличения пустится. Больше всего ценили его люди за прямоту и непорочность, потому как он по малолетству и инвалидности с миром не смесился.

Авва Горгий хоть и прост умом был, а заметил, что народу-то, поди, поменьше ходить стало, а кто заходит, всё поскору и с виноватой улыбкой. А сестрица Падоша и инокиня Обыдоша всё куда-то сбегают, тетрадки с пророчествами забросили, и даже пол третью неделю немытый стоит. Так старец обезлюдел, что днями, кроме кота Филимона, никого и не видел. От молчания и избытка времени молиться начал и Писание изучал — и столько всего интересного нашел, прямо жизнь новыми красками заиграла. А поделиться не с кем, люди не идут. Про Святого Отростка случайно узнал от соседского мальчишки. Он мячиком окно случайно разбил, с повинной пришел, вот и проболтался, а потом и книжек принес с вещаниями Отростка да чудесами.

Старец за голову схватился:

— Одурели вы совсем? Аппендициту молитесь!

А сестрица Падоша и инокиня Обыдоша только губы кривят, потому как теперь у них глаза открылись и Святой Отросток их в схиму постриг и игуменство обещал:

— Мы вам, батюшка, много лет верны были, но теперь всякому понятно, сколько в словах ваших зависти, и гордыню вы не одолели, чтобы против слабого да беззащитного такие слова говорить. Мы с гонимым теперь пребудем, уж если нам промыслом узкие врата назначены!

И совсем от Горгия ушли. Только и взяли что аппендицит в вазе, два узелка с сиротским скарбом да бумажки глупые на недвижимость.

Слава про Святого Отростка далеко по миру пошла, и гонимые сестрицы копейка к копейке — так и обитель воздвигли. А старец, видно по зависти, стал повсюду Отростковы вещания обличать и все из Писания и святых отцов припечатывать. Его, конечно, мало кто слушал, потому что стыдно это, не по-людски такому взрослому и здоровому старцу идти противу малютки да еще и калеки.

Наконец разрешили старцу с аппендицитом диспут держать богословский. Народу съехалось — все поле в палатках! — писатели, богословы, политики. Большинство, правда, за малого Отростка держались, потому что — кому он мужа нашел, кому должность добыл, а кого и от темницы избавил. А старец один пришел. Все его оставили, один только кот Филимон ему верен остался. У аппендицита были все аргументы проработаны, и свидетели исцелений со справками за кулисами стояли, Малахов в ведущих был, а один дорогой композитор даже музыку для вечера написал особенную. Только пришлось эту музыку «Мосфильму» продать, потому что все прахом рассыпалось. Старец по печали и рассеянности Филимона покормить забыл, вот он перед самым действом и подкрепился, чего найти удалось — какая-то дрянь в вазе хрустальной валялась. А могли бы обогатить историю религии ценным богословским диспутом!

А сестрица Падоша и инокиня Обыдоша теперь за Филимоном охотятся.

Берегите ваших кошек, товарищи!

Из книги архимандрита Саввы (Мажуко) «Сахарные старушки». — М.: Никея, 2020.