на наш Телеграм
Девятнадцатый век — век торжества атеизма. Однако уже тогда появлялись первые признаки крушения новоевропейской культуры, а Церковь начинала выходить из «культурных катакомб», в которых находилась уже многие века. XIX век — это и век расцвета святости: Серафим Саровский, оптинцы, Феофан Затворник и т. д. (другое дело, что тогда этого не замечали, «прогресс» должен был удалить окончательно «религиозные заблуждения»). В культуре этому соответствовал взлет христианской литературы и философии.
В философии это, прежде всего, Владимир Соловьев. При его жизни, несмотря на популярность и признание, Соловьева считали маргиналом, чудаком. В литературе это, конечно, Достоевский. С восприятием его творчества было еще хуже. Описание социальной действительности, психология, «гуманизм» — в книгах Достоевского чего только не видели, но только не его веру.
«Три речи в память Достоевского» Соловьева — первая попытка религиозно-философского анализа произведений Достоевского, попытка показать, что христианская вера пронизывает весь литературный мир Достоевского. «Три речи в память Достоевского» особо значимы еще потому, что Соловьев и Достоевский — современники, соратники, делавшие одно дело. Оба они открыли пути русскому религиозному ренессансу, сделали несравненно много для строительства современной христианской культуры.
Потом и России и в других странах напишут множество религиозно-философских комментариев к Достоевскому, но «Три речи в память Достоевского» были первыми.
«Легенда о Великом инквизиторе. Опыт критического комментария с присоединением двух этюдов о Гоголе» В.В. Розанова — книга, ставшая вехой в русской культуре. Фактически с нее можно начинать русский религиозный ренессанс. «Легенда о Великом инквизиторе» — первая русская работа (после работы Соловьева, которая была все же не столь радикальной и оказала не столь много влияния, как розановская), где Достоевский предстает как религиозный мыслитель, первая, где творчество Достоевского понято как христианская мысль (и это было событие — так понять Достоевского, а сейчас кажется таким банальным). Кстати, именно из-за Розанова мы называем «Легенду» — легендой: в тексте Достоевского она названа «Поэмой».
«Достоевский и Ницше. Философия трагедии» — одна из лучших книг Шестова. Достоевского и Ницше часто сравнивают. Это и понятно: какими бы разными ни были их пути, оба не боялись дойти до края, посмотреть в бездну. А это всегда значит: приблизиться к Богу. «Смерть Бога», провозглашенная Ницше, по очень многим толкованиям (Шестова в том числе) была смертью новоевропейского Бога — Бога гуманистической морали, удобного Бога системы, Бога философии — «нравственного и метафизического Бога», а не Бога Писания и Церкви. Достоевский шел по этому же пути (когда, например, говорил, что выберет Христа, а не истину — то есть Живого Бога, а не метафизическое суждение).
Вообще Шестов много думал о Достоевском. Скажем, в статье «Преодоление самоочевидностей».
«Л. Толстой и Достоевский» Мережковского — книга, в свое время сделавшая эпоху в толкования двух величайших русских писателей, именно — в своем стремлении прочитать жизнь и творчество Толстого и Достоевского религиозно. Мережковский видит в Достоевском и Толстом двух зеркальных близнецов — «ясновидца духа» и «ясновидца плоти», «великого христианина» и «великого язычника».
Также рекомендуем статью Мережковского «Пророк русской революции», посвященную политико-религиозной проблематике у Достоевского.
Также у Мережковского есть небольшой общий очерк о творчестве Достоевского.
«Миросозерцание Достоевского» Бердяева — одна из лучших книг о Достоевском. Глубокий анализ творчества Достоевского перерастает в целую систему христианского мировоззрения. Бердяев писал в «Самопознании» о «Миросозерцании Достоевского»: «Для меня всегда огромное значение имела “Легенда о Великом инквизиторе”. Я видел в ней вершину творчества Достоевского. Католическое обличье легенды мне представлялось второстепенным. “Великий инквизитор” — мировое начало, принимающее самые разнообразные формы, по видимости самые противоположные — католичества и авторитарной религии вообще, коммунизма и тоталитарного государства. В книге “Миросозерцание Достоевского” я высказал свои мысли по этому поводу. Но вот что важно для понимания моего духовного пути и моего отношения к христианству. В мое сердце вошел образ Христа “Легенды о Великом инквизиторе”, я принял Христа “Легенды”».
«Наследие Достоевского» Сергей Фудель.
Можно ли говорить о Достоевском в эпоху водородной бомбы? Все уже сжимается круг тем, на которые у человека остается время, ибо скоро «времени больше не будет».
Все религиозно–философское знание, если оно в нас есть, мы носим не в книгах, а в сердце, так как в условиях точно фронтовой жизни современности книги носить с собой невозможно. А сердце хоть и безмерно, но очень разборчиво: только действительно нужное вмещается в нем. Как быть с Достоевским?
Наше ухо научилось различать всякую фальшь и всякое бессилие религиозно–философской мысли. Мы знаем, что живем в эпоху этого бессилия, что все больше оскудевают святые в мире, что все дальше мы уходим от земли Первоначальной Церкви, не уклонявшейся от «простоты во Христе».
В этой ее благодатной простоте была сила и власть, и вот — удивительное дело! — мы ощутили ее, эту простоту, среди сложности, смятения чувств и темноты Достоевского. Впрочем, почему удивительно? «Дух дышит, где хочет», а Первоначальная Церковь во все века истории сохранялась и будет сохраняться в истинном монашестве и в том «монастыре в миру», идею которого нам передает Достоевский не только в «Братьях Карамазовых». Удивительно другое: многие этого или совсем не знают, или не умеют отделить основной христианский путь Достоевского от тех темных и трудных перепутий, которые ему предшествовали, а в каком–то смысле и сопровождали его до конца.
«Достоевский: язык, вера, повествование» — книга Роуэна Уильямса, архиепископа Кентерберийского, одного их ведущих англиканских богословов. Помимо прочего здесь разбирается вопрос в каком смысле можно и можно ли вообще назвать Достоевского православным писателем, о христианстве в его творчестве.
«Терроризм, надругательства над детьми, беглые отцы и распад семей, секуляризация и сексуализация культуры, будущее либеральной демократии, столкновение культур и природа национальной идентичности — многие из тревог, воспринимаемых нами как ключевые особенности начала двадцать первого столетия, несомненно присутствуют в творчестве Достоевского, в его письмах, его публицистике и прежде всего в его художественной прозе. Мир, в который мы вступаем, становясь читателями его романов, — это мир, где вопрос о том, чем люди обязаны друг другу (вопрос, стоящий за этими критически острыми современными проблемами), остается болезненно и шокирующе открытым, очевидно не оставляющим места позиции, исходя из которой можно было бы выстроить внятную моральную конструкцию. И в то же время эти романы настойчиво и открыто побуждают нас задуматься о том, что могло бы быть, случись нам, персонажам и читателям, взглянуть на мир в другом свете — в свете веры. Иными словами, романы вопрошают, в силах ли мы вообразить такую общность слов и чувств, в рамках которой, пусть бессознательно, мы отдавали бы отчет, чем каждый из нас обязан друг другу; в силах ли мы вообразить, что сознаем друг в друге такую духовную глубину и прочность, какую не под силу было бы разрушить сколь угодно страшному падению, страданию или опустошению. Однако, стремясь поставить нас перед лицом подобных вызовов, эти романы с неизбежностью приглашают нас представить себе эти пределы падений, страданий, опустошений.
«Достоевский: трагедия — миф — мистика» Вячеслава Иванова. «Троякому изучению Достоевского как автора трагического, мифотворца и религиозного учителя соответствует деление книги на размышления о трагедии (Tragodumena), о мифе (Mythologumena) и о религии (Theologumena). Но это лишь три различные точки зрения, с которых созерцается одна целостная сущность. Таким образом, должно выявиться у Достоевского внутреннее единство его творчества, каждый аспект которого предполагает и обусловливает два другие».
«Достоевский и его христианское миропонимание» Н.О. Лосского — книга Лосского стоит особняком в ряду философских комментариев творчества Достоевского. Достоевский здесь предстает не как «больной гений», некий верующий безумец, его творчество не преподносится как трагедии и экзистенциальные драмы (хотя все это Лосский, без сомнения, учитывает). Достоевский, по Лосскому, прежде всего певец «осанны», гармонии, которая во всех его сколь угодно «безумных» творениях всегда является основой и целью. Часто толкователи Достоевского, зачарованные действительно трагическим путем его героев, просто забывают о цели пути: Христе. Про Лосского этого не скажешь.
Владыка Иоанн (Шаховской) откликнулся на книгу Лосского своей статьей.
«О Достоевском: Четыре очерка» Н. С. Арсеньева. «Религиозный опыт, религиозный путь Достоевского есть глубоко активный и практический путь, он связан с сознательной любовью и пробуждением жалости к человеку, с уважением к достоинству даже падшего человека. Но этот путь, при всей своей динамичности и напряженности духовной, не самопроизвольный, не Достоевским выдуманный, не результат его горячих мечтаний, его страстного идеализма, — он лишь ответ. Этот, казалось бы, столь угрюмый и сумрачный, порою столь болезненно-раздражительный Достоевский захвачен неким Высшим, чем он сам, и служит Ему, чувствует, что он призван служить Ему. Он захвачен этой отдающей себя воплощенной Любовью, сошедшей до самых глубин добровольного страдания и смерти, и сам охвачен ответной любовью к Нему, которая выражается в служении любви. В этом — вся суть религиозного опыта Достоевского».
«Достоевский» К.В. Мочульского. Жанр работы Мочульского не так легко определить: это, конечно, и биография, и литературоведческий очерк. Но главное, Мочульский пытается осмыслить жизнь и творчество Достоевского как духовное событие, как мыслителя.
Работы, описанные вверху, занимались скорее философским анализом. Приведем по этому поводу цитату из книги Мочульского:
«Поколение символистов открыло Достоевского — философа; поколение современных исследователей открывает Достоевского — художника. Миф об эстетической безформенности и стилистической небрежности автора “Карамазовых” разрушен окончательно. Изучение поэтики писателя, его композиции, техники и стиля вводит нас в эстетический мир великого романиста».
Также у Мочульского есть краткий общий очерк о Достоевском.
«Русская стихия у Достоевского» — небольшая работа выдающегося христианского мыслителя XX в. Бориса Вышеславцева, которую он начинает так: «Достоевский верил, что мы создадим нечто великое для всемирной культуры. «Народ Богоносец» — это звучит теперь наивно и претенциозно. Но его вера не наивная вера, она прошла через горнило величайших сомнений. Достоевский обладал, напротив, редкой зоркостью ко злу; чувство первородного греха живет повсюду в его произведениях… Можно подумать, читая их, что он желал изобразить преступность, нигилизм тиранство и лакейство русской души; грязь, пьянство, разврат, тьму русской жизни, ее призрачность, ее дикую фантасмагорию.. Я вполне понимаю, что один немец, очень культурный и философски образованный, мог сказать мне, что произведения Достоевского внушают ему отвращение к России. Это так и должно быть, ибо в изображении Достоевского мы видим прежде всего хаос стихийных сил, и в этом хаосе замечаем прежде всего разгул зла, безумия, болезни душевной. Но Достоевский верит, что из русской хаотической стихии создастся дивный Космос, он, значит видит в ней не одно только безумие, распад, преступление, но и еще что-то другое — какую-то бесконечную мощь, какие-то таинственные возможности. Это — беспредельность, жажда души слиться с беспредельным. [Русская душа] не знает ни в чем предела: в этом ее трагизм, порою ее комизм, иногда гибель, но всегда своеобразное величие! Вот загадка русской души — она как бы любит бесформенность, незавершенность. И если [нравственность заключается в] душевной дисциплине и порядке, то вывод очевиден: самый безнравственный народ — это русские. Достоевский, конечно, этого не думает, но в силу чего? Здесь поставлена основная проблема его творческой мысли: проблема русской стихии».
Две статьи из жанра «история русской философии». Зеньковский рассматривает Достоевского как очень противоречивого идеолога повченничества. Левицкий говорит о том же, но — как, впрочем, и Зеньковский — анализирует и христианство Достоевского:
«Христианство Достоевского есть Иоанново, профетическое христианство, исполненное горения, достойного первых христиан. По антропологии Достоевского человек хотя и первородно греховен, но не придавлен грехом. Сквозь его падшее и бунтующее естество всегда сквозит образ Божий в человеке. Достоевский, как никто, знал силу зла в мире. Он понимал, что источники зла — не только в чувственных соблазнах или в эгоизме, но прежде всего в неправедной одержимости духа. Он пророчески предостерегал против морали, оторванной от религии».
Преподобный Иустин (Попович) написал две книги о Достоевском. Он всегда увлекался творчеством Достоевского (читатель увидит, как восторженно, иногда, кажется, чрезмерно восторженно, пишет Иустин (Попович) о русском писателе), писал монографию о нем в Оксфорде. Главный интерес Иустина (Поповича) как мыслителя заключается в решение проблем современной философии (шире — жизни) через обращение к Православию. Именно как выразитель христианской веры интересует Достоевский Иустина (Поповича). Труды Поповича можно отнести к экзистенциальной философии. Он разрабатывает такие «понятия», как бунт, отчаяние, человекобожество и Богочеловечество, страдание, любовь, познание, полнота жизни. Также важным в анализе Поповича предстают проблемы Запада. Европа зашла в тупик, Православие выведет Европу из этого тупика. Достоевский же показывает, как это сделать.
— «Философия и религия Достоевского»
— «Достоевский о Европе и славянстве»
В книгах «Достоевский: от двойственности к единству» и «Ложь романтизма и правда романа» Жирар демонстрирует «единство патристики и современных методов мышления». Суть субъекта — желание. Желание не знает, что ему следует желать. Оно копирует объект желания у образца. Это создают ситуацию миметического соперничества между учеником и образцом. Миметический процесс нагнетает соперничество все больше — в пределе до жертвоприношения, в коем разряжаются миметические конфликты. Такова, если крайне кратко, по Жирару природа человека и человеческого сообщества. В основе культуры лежит жестокая тайна насилия, грязная ложь о виновности жертв, иллюзии миметического желания. Эту тайну разоблачают и преодолевают Евангелия. Они основывают новую культуру — культуру истины и ненасилия.
Достоевский представляет «правду романа», рожденную евангельским откровением о человеческой природе. «Ложь романтизма» не знает этой правды и продолжает продуцировать миметические иллюзии.
«Великий инквизитор» А. Мацейны — попытка философской интерпретации «Легенды о Великом инквизиторе» Достоевского. Мацейна так определяет Легенду: «Легенда «Великий инквизитор» — это комментарий к Апокалипсису, вызванный человеческим вдохновением. Однако это только еще больше подчеркивает историософский характер этого произведения и еще больше углубляет его перспективы и его актуальность, ибо Агнец и зверь кроются не только в историческом человечестве, но и в каждом из нас. Их борьба есть борьба не только нашего времени, но и наша внутренняя борьба. И от разрешения этой борьбы зависит не только судьба всего мира, но и судьба нашей личной жизни».
«Чувство жизни и смерти у Достоевского» — сборник статей Кенноске Накамуры, видного японского слависта. «Странное» название своей книги сам Накамура расшифровывает так: «Проблема бытия Божия у Достоевского». В сборник «Чувство жизни и смерти у Достоевского» вошли следующие статьи Накамуры:
— Восприятие природы в «Преступлении и наказании»;
— Аполлинария Суслова: женщина, возвращающая к жизни;
— Увиденное в картине «Смерть Иисуса Христа» — Пантеизм жизни и естествознание смерти;
— Сон о золотом веке — Сила настроения в романе «Подросток»;
— Деревня в «Бедных людях»;
— В одном круге с Эдгаром По — Чувство «потустороннего»;
— Интерес к учению Николая Федорова — Воскресение мертвых;
— Достоевский и Владимир Соловьев — Два идеалиста;
— Из «Неизданного Достоевского» — Мечты о будущей, райской жизни.
«Библейские и святоотеческие источники романов» Достоевского.
Сальвестрони Симонетта.
«Романы Достоевского богаты текстами в тексте, цитатами, аллюзиями, реминисценциями, отсылающими к произведениям русской и зарубежной литературы. Однако без привлечения библейского текста невозможно понять и оценить творчество писателя во всей его полноте, сложности и оригинальности. В «Преступление и наказание», «Бесы», «Братья Карамазовы» введены длинные евангельские отрывки — такие, как эпизоды с воскрешением Лазаря (Ин 11:1–44), с бесноватым из Гадаринской страны (Лк 8:32–36), Послание Лаодикийской церкви (Ап 3:14–17), фрагмент из эпизода Свадьбы в Кане Галилейской (Ин 2:1–11), а также огромное количество прямых и косвенных цитат из Св. Писания, количество которых неуклонно нарастает к последнему роману настолько, что почти каждая страница содержит эти цитаты. По прошествии ста двадцати лет со дня опубликования «Братьев Карамазовых» следует констатировать, что систематическое изучение столь важного для творчества Достоевского аспекта не было предпринято. Цель данной работы — выявить прямые и косвенные цитаты из Священного Писания, использованные Достоевским, и проанализировать их роль в художественной ткани романов.
В традиции средневекового славянского православного мира, по определению современного исследователя Рикардо Пикьо, Священное Писание и творения Отцов Церкви являлись важнейшими семантическими ссылками, «высокими образцами письменной традиции и священными источниками религиозного вдохновения». Для XIX века работа, которую Достоевский проделывает над библейским текстом, является весьма оригинальной. Автор нового времени, если не решает сознательно следовать древней традиции с ее точно установленными правилами, обращается с библейским текстом, вводя его в свои произведения, более свободно по сравнению с авторами православного и католического средневековья.
Несмотря на известные идеи некоторых весьма авторитетных исследователей творчества писателя, анализ главных его произведений ясно дает понять, что Св. Писание, прочитанное через поучения старцев, Отцов Церкви и жизненный опыт писателя, является ключевым текстом, без которого концептуальная глубина романов Достоевского не была бы осознана до конца».
В книге Бычкова «2000 лет христианской культуры sub specie aesthetica» есть глава про Достоевского.
Лекции и ТВ-передачи
— Более ста лекций о Достоевском Татьяны Касаткиной — выдающегося достоевсковеда, христианского мыслителя. Лекции посвящены философским и богословским идеям творчества Достоевского, как произведениям в целом, так и отдельным их сценам или персонажам. Несколько названий лекций для примера: «Достоевский и Ларс фон Триер: язык, которым искусство говорит о Боге», «О женщине у Достоевского», «Церковь и Государство в миросозерцании Достоевского», «Толстой и Достоевский: богословие на языке современности», «О значении Достоевского для русских христиан», «Записки из подполья» как христианский текст», «Зачем и как читать Преступление и наказание в школе», «Зачем в романе «Идиот» присутствуют аллюзии на св. Франциска?» и т.д. и т.д.
— 12-серийный фильм Игоря Волгина «Жизнь и смерть Достоевского».
— Лекции Исупова: «Толстой / Достоевский как повод для типологии опыта читателя. Мир Достоевского как ментальная реальность», «Основная философско-религиозная проблематика “Преступления и наказания”», ««Братья Карамазовы» как энциклопедия актуального христианства»
— Лекции Петра Рябова: Достоевский как экзистенциалист, взаимосвязь реакции и революции у него и т. д.
— Лекции Михаила Бударагина из курса «Русская классическая литература и религия».
— Лекция А. Шмаиной-Великановой «Евангелие у Достоевского»
— Лекция Д.К. Бурлаки «Почвенники: Философские взгляды Ф.М. Достоевского. Критика почвенничества. К. Леонтьев».
— Лекция Дмитрия Быкова «Достоевский».
— Из ТВ-программы «Библейский сюжет»: «Любите друг друга», «Бесы», «Брак в Кане», «Подросток», «Воскрешение Лазаря».
— Несколько лекций были посвящены Достоевскому в ТВ-программе «Academia».
— «Значение творчества Достоевского в наше время». ТВ-программа «В День седьмой».
— «Мудрость старцев. За Федором Достоевским». ТВ-программа «Автограф».
— Короткометражка А. Сокурова «Открытие памятника Достоевскому».
— Документальный фильм «Двух гениев полет. Н. Гоголь и Ф. Достоевский»
Сами книги Достоевского — тексты и аудиоверсии, а также множество экранизаций вы можете найте на авторской странице Достоевского.
