на наш Телеграм
В прошлое воскресенье в нашем храме после службы неожиданно раздали анкеты. Вопросы были весьма интересные, например: «С какими трудностями сталкивается человек, придя в храм? Что было лично для вас трудным?». Признаться, я была настолько тронута такой акцией (и не я одна – многие люди с энтузиазмом принялись заполнять листы и писать длинные ответы), что отнеслась к ней со всей серьезностью. Осталась после службы, сидела и долго думала, перед тем как написать, стараясь ничего не упустить.
А по пути домой поймала себя на том, что мне действительно важно быть услышанной где-то там, наверху, в кулуарах. Неважно, затеряется мое мнение среди макулатуры или составит какой-то малый процент в абстрактной статистике, но сама попытка обратной связи, согласитесь, неимоверно важная вещь в Церкви.
Трудности? Спросили бы меня об этом лет 20 назад, когда я только пришла в храм… Хотя, боюсь, тогда и ответить мне было бы скорее всего нечего. В юности все воспринималось как должное. Теперь же думаю, что самая большая трудность – не разочароваться в главном.
А что в Церкви главное?
Как мне кажется, впервые осознанно переступая порог храма, человек обычно ищет три вещи: высший смысл, богообщение и евангельскую нравственность. Где-то в глубине души новообращенный надеется увидеть, как на практике реализуется принцип «по тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою». И чувствует боязнь встретить несоответствие теории и практики — один из главных соблазнов и трудностей не только новоначальных, но и тех людей, кто в Церкви давно.
Но все же стоит признать, что за годы моего пребывания в Церкви что-то и правда немного поменялось в лучшую сторону. Достаточно вспомнить, в какое церковное сообщество я пришла. Конечно, не хотелось бы, чтобы этот текст показался ухарством в стиле «жить стало лучше, жить стало веселее!», но ряд положительных перемен все же нельзя не отметить. Хотя и понимаю, что не везде эти перемены происходили.
Помню, как в начале 2000-х, когда я только переступила порог храма, сразу очутилась в весьма специфической обстановке образца XVII–XIX веков. Это касалось всего – внешнего вида прихожан, церковного жаргона, этикета.
Было чувство, что вся жизнь теперь разделена незримой линией фронта в борьбе светской культуры и церковной субкультуры. И наша главная задача, отделяя одно от другого – день рождения от дня Ангела, брюки от юбки, улыбку от постного лица, – отдавать предпочтение исключительно второму.
Оглядываясь назад, рискну с горечью признать: в то время приход в православие для некоторых мог означать полный конец дружбы не только с миром, но и с головой. Мне запомнилось одно: нужно постоянно определяться «или-или». По ряду, как теперь понимаю, совершенно второстепенных позиций. Но тогда мне было жизненно важно отделить от них православное христианство и устоять. Пройти через это мне помогла «позиция частного лица» (о которой когда-то давно прочла у игумена Петра (Мещеринова) еще на молодежном форуме ЦДРМ), разностороння литература и различные интернет-форумы единомышленников, разделявших примерно одинаковый со мной взгляд на Церковь без налета жесткой «субкультуры».
Православие или «добрые дела»
Сейчас это звучит дико, но были времена, когда самые смелые из апологетов и проповедников должны были на пальцах объяснять, что делать добрые дела, помогать ближнему в трудных ситуациях – не значит вмешиваться в Промысл и терять время, предназначенное для спасения души в молитве. Помню статью в одном православном журнале в начале 2000-х о том, что организация помощи ближнему – это не розовое христианство, не прозападно-католическая заморочка в стиле матери Терезы, а реальный призыв Господа и угодное Ему дело.
Но тогда в Церкви доминировал принцип «сидеть и не отсвечивать». Это сейчас уже при епархиях реализуются разные благотворительные проекты, в которые вовлечены и волонтеры, и наемные специалисты – энтузиасты своего дела. Отвлекаясь, замечу, что самым впечатляющим для меня церковным проектом, наверное, теперь является сеть приютов для женщин с детьми, оказавшихся в трудной ситуации. В одном нашем небольшом городе как минимум два подобных дома, где действительно царит христианская атмосфера любви, поддержки и помощи.
Духовное или душевное
Сейчас новопришедшему в храм куда реже приходится понуждать себя мыслить в этих категориях. А раньше даже просто милая открытка на день рождения верующего могла вызвать скептический комментарий в стиле «а, это все душевное…». К «душевному» относились все человеческие эмоции и чувства, которые считались неуместными в Церкви. Помню, первое время я задавалась вопросом: почему в церкви не улыбаются? Вот прямо принципиально! До сих пор каждый раз наивно радуюсь, видя смеющегося или улыбающегося священника или прихожанина, приветствующего другого и интересующегося «как дела» во время службы, без опаски, что кто-то шикнет на него. И современные дискуссии в духе «психотерапия и православное христианство» – это прогресс по сравнению с той эпохой.
Общность или «человек человеку волк»
На примере своего прихода, в котором бывали разные – и миряне, и священники, и традиции – вижу, что и корпоративная культура отношений поменялась в сторону гуманизации. Появилась забота старых прихожан о новопришедших, желание привлечь их, сделать пребывание в Церкви радостным. Устраиваются совместные мероприятия, создаются творческие инициативы для детей, организовывается помощь нуждающимся.
Стало чувствоваться больше свободы и легкости. Недавно, когда мы с прихожанами разливали крещенскую воду в храме, одна пришедшая женщина заметила: «Как хорошо, что тут не ругают и даже улыбаются, а то иногда боишься зайти в незнакомый храм из-за этого».
Надо сказать, и священники вокруг стали как-то мягче, человеколюбивее и заинтересованнее в прихожанине. Конечно, не хочется быть циничным, но, возможно, увеличение числа приходов способствовало «здоровой конкуренции», более «клиентоориентированному» подходу и улучшению отношений с прихожанами.
Кроме вышеперечисленных противоречий было много и другого наносного, вторичного, но предлагаемого как суть православного вероучения. Ну вот, например.
Православие или самодержавие
В начале 2000-х трудно было сделаться православным, не убедив себя при этом стать монархистом или носителем великодержавной русской идеи. То есть можно, конечно, но изнутри бы непременно терзали сомнения: а право- ли я славный или все же недо-. Верующие собратья обязательно бы убедили тебя во втором, дескать, хватит халтурить и еретичествовать. Конечно, все это присутствует в Церкви до сих пор, но, к счастью, уже не ставится во главу угла.
Брюки или юбка
«Мешают ли джинсы спасению?» – это была не только книга Владимира Легойды, но и действительно сверхзапрос. Заходя зимой с работы в храм в самых широких брюках и длинной по колено тунике, нужно было быть готовой если не к замечанию, то сверлящему взгляду прихожанок. Потому что если православная, то брюки уже нельзя носить в принципе, а не только в храм. Богословские споры о платках и юбках, причем желательно неприглядных, становились важным моментом веры. К счастью, теперь вопрос о святости юбки макси уже достаточно давно свелся к вопросу банального дресс-кода. Ну, хоть у мужчин такой проблемы не было – и хорошо.
Литературные классики или брошюрки «В помощь кающимся»
Попав в Церковь этого периода, в обстановку старой России, некоторые автоматически окружались «преданиями старины», «бабьими баснями» и, конечно, разными брошюрками. Сейчас, когда, скажем, небезызвестный депутат в интервью настаивает на запрете театров как помехе к посещению служб, это может насторожить даже православного. А раньше не просто переставали читать классиков и ходить в театры – бывало, телевизоры выбрасывались, и иногда прямо из окна. В лучшем случае закрывались тряпочкой.
Безусловно, можно отметить еще много важных изменений в церковной реальности. Это и осознание роли Евхаристии в общинной жизни, и осмысление разных подходов к исповеди, и в целом повышение образованности церковных людей благодаря доступу к информации и самым разным авторитетным мнениям в Интернете.
Наверное, все то, с чем столкнулись пришедшие в Церковь в самом начале нашего столетия, можно назвать особенностями роста, неофитства большей части Церкви, которая начала уверенно вспоминать свое дореволюционное прошлое, еще не успев осмыслить весь многогранный опыт XX века. Важным историческим моментом, на мой взгляд, было прославление новомучеников и исповедников, показавшее, что святость – это не далекий абстрактный идеал тысячелетней давности, и что святые – это самые обычные люди: живые, ищущие, но главное цельные до последнего вздоха.
Публиковались дневники святых и проповедников XX века, которые тоже говорили в пользу того, что православному христианину ничто человеческое не чуждо. Думаю, что не только для меня откровением стали книги митрополита Антония Сурожского, протопресвитера Александра Шмемана и многих других проповедников и богословов противоречивого XX века, где бы они ни жили.
Суббота для человека
Прошло около 100 лет, как мать Мария (Скобцова) написала одну из самых важных, на мой взгляд, книг, честно и строго описывающих церковную реальность. Она выделила несколько «типов религиозной жизни»: аскетический, уставщический, эстетический и евангельский. Таких типажей нет в чистом виде, но каждый из нас по какой-то причине становится склонен к тому или иному восприятию сути церковного сообщества, считая лишь его единственно верным. Этим, думаю, и объясняется наличие всех вышеописанных явлений в церковной реальности. Самой матери Марии был ближе всего, конечно же, евангельский тип благочестия, верность которому она подтвердила и своей жизнью, и смертью.
И все же хочется верить, что положительные изменения в Церкви продолжатся, а евангельский принцип «суббота для человека» перевесит многие второстепенные традиции и порядки, сделав Дом Божий открытым и гостеприимным для всех прихожан.
