У меня три дочери. Старшая уже в том возрасте, когда для Богородицы выбирали мужа. Средняя проходит тот отрезок жизни, который Мария провела в Иерусалимском храме. Младшая — ровесница героини праздника Введения во храм. Они не похожи друг на друга, и все вместе мало напоминают ту Богородицу, о которой нам рассказывают апокрифы.

Точнее сказать, между ними и персонажем Протоевангелия Иакова невозможно сравнение, поскольку невозможно же сравнивать живого человека и икону. Да, икона и иконический текст устроены так, что мы точно знаем, кто на нем (и в нем — в тексте) изображен, но нам очень тяжело получить хоть какую-то пищу для психологического сравнения. А без этого невозможно или почти невозможно увидеть в святом «самого себя», вдохновиться его подвигом, благодаря душевному сродству осознать, что совершенное им доступно и мне.

Не знаю, как это работало у древних людей — на них ведь житийный текст воздействовал с нужной силой, он давал какой-то эффект… Сейчас без психологизма и душевно-бытовых подробностей в описании святого текст о нем воспринимается как исторический артефакт, не более. Поэтому, например, воспоминания о новомучениках и даже стенограммы допросов куда более духовно действенны, чем лакированная агиография. В этом уникальность Евангелия — оно написано теми, кто видел Христа, или под строгим контролем тех, кто видел Христа.

Поэтому при всей «загруженности» новозаветных текстов ветхозаветной символикой, богословской образностью они показывают Иисуса, Богородицу и апостолов такими, какими они были, в реальных, но универсальных, глубочайших по смыслу, но интуитивно понятных жизненных ситуациях.

Апокрифической Богородице невозможно подражать. Странно рассчитывать, что мои дочери, если я прочитаю им на ночь, например, Евангелие Псевдо-Матфея (второй основной источник сведений о жизни Богородицы), будут сопереживать главной героине так же, как они сопереживают хоббиту, или Коралине (из Страны Кошмаров), или принцессам-пони. Потому что герои литературных сказок, хотя бы и в фантастических обстоятельствах, действуют так же, как действуют люди в обстоятельствах обычных. Персонажи апокрифов ведут себя, подчиняясь богословскому замыслу автора, своими поступками и словами рассказывая не о себе, а о священной реальности. Апокрифы, рассказывающие о детстве Богородицы, например, повествуют о том, что Она есть подлинный Ковчег Завета, которого не должна коснуться никакая нечистота и который уготован для Слова Божьего. Перед этим фактом интересы, вкусы, характер, мотивы, мысли, переживания Богородицы не имеют почти никакого значения.

И все же в той истории, в воспоминание которой учрежден праздник Введения, можно найти вещи, полезные не только для богослова, но и для родителя. Не в том смысле, что в рассказе о Богородице есть какие-то скрытые педагогические советы. Их, пожалуй, что и нет, если не считать практическими рекомендациями «будь верным Богу», «будь чистым», «будь упорным и упрямым на пути праведности». Подлинных поступков Иоакима и Анны мы не видим — перед нами символические действия, ритуалы. Большая ошибка воспринимать их по-другому.

Подменять воспитание ритуалом — значит устранять из отношений родителей и ребенка теплоту, неповторимую ситуативность, спонтанность и импровизацию. В настоящее время там, где есть подражание средневековому ритуальному символизму, – там неисцеленная детская травма, родительская трагедия, трещина между поколениями…

Нет, в апокрифическом повествовании ценно другое — ясно предъявленные параметры детской души, по которым можно определить, счастлива она, эта душа, или нет, успешна ли в своем движении к свету.

Первый параметр — более или менее точное понимание цели. «Она знает, чего хочет». Величайшая трудность для родителя — помочь эту цель найти. Соблазн справа — навязать свое неисполненное, не достигнутое, не вполне решенное. Соблазн слева — предоставить полную свободу существу, которое учится мыслить и чувствовать, учится выбирать, а значит, легче легкого может ошибиться. Богородица Сама и очень рано выбрала Свою цель, но Иоаким и Анна много сделали для того, чтобы выбор был правильным.

Второй параметр — решительность. Как Богородица бросилась вверх по ступеням храма, ни разу не оглянувшись, так мои бы дети разучивали гаммы, повторяли неправильные глаголы, рисовали раз за разом неидеально получающиеся кошачьи портреты. Тут главное — подбодрить, вовремя самоустраниться, потом опять подбодрить, опять самоустраниться… до бесконечности. Так себя вели родители Марии? Наверно.

Последний параметр — то, что мы называем усидчивостью. Что на самом деле является непрекращающейся радостью от любимого занятия, когда то, что нужно, совпадает с тем, что хочется, а то, что приятно, — с тем, что очень сложно. Нет в жизни большего удовольствия, чем способность долго заниматься одним и тем же делом, доводить начатое до конца. Не только в том счастье, что Богородица в три года выбрала Храм, но и в том, что двенадцать лет жила в нем, не тяготясь такой жизнью, простым ручным трудом, общением с очень узким кругом храмовых служителей. Ребенок поступал по правде, но при этом был счастлив. Он стремился к тому же, к чему и его мудрые родители, но стремился не вопреки своему желанию. Он проводил время с пользой, но и с радостью. Того же всем детям желает Божия Матерь.