на наш Телеграм
В прошлый раз мы говорили о связке христианство – сексуальность у Кьеркегора. Теперь же добавим к этому третий интересующий нас в этом цикле элемент — социальность.
XII.
Историософия Кьеркегора — как было уже сказано в прошлый раз — самое, на мой вкус, у него удивительное. С одной стороны, все зависит от истории: от таких исторических событий, как Воплощение и Искупление, произошедших 1800 лет назад. С другой стороны, история ничего не значит, она отвлекает субъекта от его экзистенциальных дел, от решения относительно его вечного блаженства, то есть — самым удивительным образом — от его решения относительно того, что произошло 1800 лет назад. Это вплотную связано с яростной кьеркегоровской критикой Гегеля, то есть того философа, который довел христианскую историософию до совершенства.
Гегельянство есть христианская философия истории, христианское богословие, переведенное на язык философии — причем это так даже при атеистической интерпретации Гегеля. См., например, «Введение в чтение Гегеля» Кожева, где Гегель предстает как радикальный последовательный атеист и все равно при этом держащий в центре своей мысли — своей атеистической мысли — христианское богословие. Тема влечения и тут с нами: ведь согласно Гегелю – Кожеву человек «создан» желанием желания; социальность, история рождены отрывом желания от природы (подробнее здесь). История есть история влечений (диалектика признания, Господина и Раба).
Историческая верификация истины
Гегель — уникальная фигура. Ибо он не только суммировал всю предшествующую ему философию, но и дал начало всей последующей: экзистенциализму, марксизму, психоанализу и пр. Более того: мы сами, вся современность, на самом деле располагаемся на страницах его «Феноменологии духа». Как писал Кьеркегор, великий антигегельянец:
«Когда некоторые утверждают, будто пошли дальше Гегеля, это следует в лучшем случае рассматривать как смелую метафору, посредством которой они пытаются выразить и обозначить ту основательность, с которой они его изучали, а также описать тот долгий разбег, который им понадобился, чтобы проникнуть в его мысль, — как раз сама инерция этого разбега и не позволила им вовремя остановиться, но вытолкнула их за пределы этих идей».
Дохристианская философия была философией субстанции, христианская философия есть философия субъекта, говорит Гегель. Философия должна высказать истину. Истина же есть речь обо всем, что можно высказать, то есть о субстанции (мире) и субъекте, который обретает себя в этом мире. Субъект, однако, тем и отличен от субстанции (мира, природы), что отрицает ее, тем самым запуская Историю (отрицает мир в Труде, то есть в преобразовании природы, в свободе, не предписанной биологическими законами, в этом смысл марксистского учения «труд сделал из обезьяны человека», над которым любят потешаться). Таким образом, конечная истина («абсолютное знание») есть сумма истины о мире и истины об истории. Тем самым конечную истину мы не получим, пока не закончена история. Конечная истина явится в Конце истории. Абсолютной истины нет, но она будет: человечество своей историей создает ее.
Принципиальное значение Христа во всем этом заключается в том, что в Нем соединились Человек и Бог, то есть Христос есть вся возможная полнота, Всеобщее воплотилось в Частном. Христиане, однако, удерживают это Богочеловечество лишь в своем сознании, но не в своей реальности.
Христос имеет центральное значение. Вся дохристианская история готовила явление идеала Христа, вся последующая — реализует его. В этой реализации – и весь вопрос.
Рассмотрим интерпретацию Кожева. Во-первых: абсолютная истина явится в виде Человека, ставшего Богом, или Бога, ставшего Человеком, а точнее — самообожествившегося человечества или человечества обоженного? Иными словами: Богочеловечество или Человекобожие? Когда Кожев своей французской аудитории (а надо понимать, что такие, например, ключевые фигуры, как Лакан, Сартр, Жирар и многие другие во многом определены мыслью Кожева), толкуя «Феноменологию духа», объяснял Конец истории как явление антропотеизма, его аудитория не могла знать, какие коннотации для русского уха имеет понятие Человекобожия. Но Кожев-то, автор диссертации о Соловьеве (с его «Повестью об Антихристе») и вообще человек, сформированный в России нач. XX века — то есть в гуще русского религиозного Ренессанса — прекрасно знал. То есть дилемма очень простая: кто — Христос или Антихрист — окончит историю (подробнее здесь)?
Во-вторых, как конкретно будет происходить Конец истории, реализация идеала Христова? Социализм? Либерализм? Что-то еще? Сам Гегель поначалу считал, что История кончилась на Наполеоне и его Империи, после — что на прусском государстве (Фукуяма, последователь Кожева, не так давно бывший влиятельнейшим либеральным идеологом, считал, что с крахом СССР и «победой» либеральных демократий). Это, конечно, сейчас кажется смешным. История пока не закончилась, но это значит, что и истины никакой нет, ведь конечная истина – это сумма истины о мире и истины о истории, а ее не будет, пока история не закончится. А это значит, что какая из интерпретаций Гегеля победит в итоге — будет решать история, то есть, помимо прочего, — мы. Ибо философия, религия, вообще идеи проверяются на истинность не в спорах, а с помощью исторической верификации: какая идея реально-исторически воплотится, такая и истинна (так, Ильенков, ветеран Великой Отечественной войны, выдающийся советской философ, считал, что суть Второй мировой — в борьбе правого и левого гегельянства, то есть кто из них прав, решалось под Сталинградом, а не на философских кафедрах).
Позицию исторической верификации истины придерживался и святитель Иоанн Златоуст — христианская истина победит тогда, когда социально воплотится:
«Почему же ныне не все веруют? Потому, что дела наши не хороши, и причиною этому мы сами. Тогда у всех «было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее, и каждому давалось, в чем кто имел нужду» (Деян 4:32,35), и жили они жизнью ангельской. Если бы то же было и теперь, то мы обратили бы всю вселенную.
Когда язычник увидит, что тот, кому заповедано любить и врагов, лихоимствует, грабит, побуждает к вражде и обращается с одноплеменниками, как с дикими зверями, — он назовет наши слова пустыми бреднями. Когда увидит, что мы властолюбивы и раболепствуем другим страстям, — то еще больше будет привержен к своему учению, не думая о нас ничего великого. Мы, истинно мы, виновны в том, что язычники остаются в заблуждении. Пусть, скажешь, они подумают о наших древних мужах?
Но они совсем не верят, а хотят видеть людей, живущих теперь. Покажи нам, говорят, веру от дел твоих; а дел нет. Напротив, они видят, что мы хуже зверей терзаем ближнего своего, и потому называют нас язвою вселенной. Вот что удерживает язычников и не дозволяет им присоединиться к нам».
Итак, вся вселенная обратилась бы ко Христу, если бы христиане социально воплотили христианскую истину — общность имуществ, а без этого христианство — пустые бредни, включая наших древних мужей, то есть апостолов и других святых.
Вот что означает то, что мы все, вся современность располагается на страницах «Феноменологии духа». И сколько бы вы Гегеля ни отрицали, вы — просто одна из идей в его диалектике. Ибо кто как не Гегель показал, что отрицание есть основной ход диалектики, то есть, отрицая Гегеля, вы продолжаете его диалектику. Вот как Маркс и Кьеркегор — их сюжет с Гегелем прослежен в чудеснейшей книге Карла Левита «От Гегеля к Ницше. Революционный перелом в мышлении XIX века. Маркс и Кьеркегор», в русле которой я буду дальше писать — вплоть до пересказа, близкого к цитированию.
Маркс и Кьеркегор как близнецы
Маркс и Кьеркегор, два зеркальных близнеца, противоположно-схожие, оба — сыновья Гегеля с понятной эдипальной яростью набросившиеся на своего отца. Ведь что сделал Гегель? — он объявил буржуазное общество XIX века идеалом, Концом истории. Это не могло устроить ни одного, ни другого.
Оба выходили из ложного тупика материализма/идеализма, в который человечество загнало Просвещение. И материализм, и идеализм игнорировали конкретный опыт, экзистенцию. Оба убивали реальность своими обобщениями. Оба поэтому не знали Бога. Идеализм есть идеология автономии самосознания. Лосев показал её классовую сущность: идеализм, будучи учением о примате идеи над материей есть идеология рабовладения (вообще господства): отношение господин – раб переносится на все мироздание в схеме “идея – материя”. Но христианство, как показал Лосев, есть антирабовладельческая, антигосподская идея. Отличие рабовладельческого идеализма от идеализма буржуазного в том, что первый провозглашал господство открыто, последний же внушает субъекту иллюзию свободы (ибо уже «заражен» христианством; субъект эксплуатируется буржуазией иначе, чем рабовладельцами). Немецкий идеализм, хотя и нес следы христианства, христианским не был, он был идеологией капитализма, раскритикованной и атеистом Марксом, и христианином Кьеркегором. Марксизм и христианство знают, что субъект порабощен; учения этих двух суть учения не о свободе, а об освобождении, не о «самосознании», а о конкретном человеке.
И Кьеркегор, и Маркс — враги идеализма, оба гегельянцы — враги гегельянства. Маркс и Кьеркегор критиковали Гегеля в связи со спекулятивным, созерцательным, «философским» решением реальных проблем. И тот и другой, оставаясь, конечно, «внутри» мысли Гегеля, переводят решение проблем из области спекуляции в реальность: Маркс – в социальную, Кьеркегор – в экзистенциальную. В этом смысле «Капитал» и «Ненаучное послесловие» можно помещать под одну обложку.
Как-то редко замечают, что у Маркса нет книг, направленных против религии, зато есть две, направленных против атеизма, — «Святое семейство» и «Немецкая идеология», две книги против левых гегельянцев, против их «мелкобуржуазного радикализма». Кьеркегор борется против спекулятивной философии гегельянцев, вообще против современного духа спекуляции, который не замечает конкретного индивида в своих абстракциях: современность враждебна конкретному индивиду. А вот Маркс, «Святое семейство»:
«У реального гуманизма нет в Германии более опасного врага, чем спиритуализм, или спекулятивный идеализм, который на место действительного индивидуального человека ставит «самосознание», или «дух».
Кьеркегор, конечно, не стал бы писать про гуманизм, но все остальное — почти слово в слово — как у Кьеркегора. Это его бесконечные инвективы, дескать, вы, господа спекулятивные философы, рассуждая о «самосознании» и пр. вещах, забыли конкретного человека, а только в нем все и происходит. Это не только философский спор: сам дух времени не хочет знать конкретной экзистенции, враждебен ей. То же самое говорит Маркс, но политэкономически конкретизируя:
«Коммунистические рабочие, занятые, например, в мастерских Манчестера и Лиона, не думают, что можно «чистым мышлением», при помощи одних только рассуждений, избавиться от своих хозяев и от своего собственного практического унижения. Они очень болезненно ощущают различие между бытием и мышлением, между сознанием и жизнью. Они знают, что собственность, капитал, деньги, наемный труд и тому подобное представляют собой далеко не призраки воображения, а весьма практические, весьма конкретные продукты само отчуждения рабочих и что поэтому они должны быть упразднены тоже практическим и конкретным образом для того, чтобы человек мог стать человеком не только в мышлении, в сознании, но и в массовом бытии, в жизни».
Кьеркегор тысячи раз повторяет: «чистое мышление» не приведет вас к вечному блаженству, да и вообще к чему бы то ни было, ибо его не существует, ибо экзистирует вот этот конкретный человек, а не какое-то несуществующее «чистое мышление». Маркс пишет:
«Так как «религиозный мир как таковой» существует только как мир самосознания, то критическому критику — теологу ex professo [по специальности] — никак не может прийти в голову, что существует такой мир, в котором сознание и бытие отличаются друг от друга» —
вот, казалось бы, антирелигиозное высказывание. Но почему антирелигиозное, если оно просто выступает за конкретный, реально существующий субъект против идеализма, против россказней о «самосознании», то есть как раз за ту точку зрения, которую защищает великий христианский мыслитель Кьеркегор? Продолжим цитату Маркса:
«Между тем, необходимо, наоборот, показать, как государство, частная собственность и т. д. превращают людей в абстракции, или представляют собой продукты абстрактного человека, вместо того чтобы быть действительностью индивидуальных, конкретных людей».
Раз за разом Кьеркегор пишет: есть индивидуальные конкретные люди, спекуляция убивает их. Цитаты можно длить бесконечно, проверьте сами: почитайте параллельно «Заключительное ненаучное послесловие» Кьеркегора и «Святое семейство», «Немецкую идеологию» Маркса: «спекуляция» (то есть спекулятивная философия конкретно, и шире: дух времени у Кьеркегора и капитализм у Маркса) уничтожает конкретного индивида, превращает его в абстракцию.
Подытоживая: оба борются с тем, что известно как отчуждение, Кьеркегор — на экзистенциальном фронте, Маркс — на политэкономическом. Маркс начал формулировать свою теорию товарного фетишизма, найденного им в самом сердце современной цивилизации, изучая критическую литературу о религии. Обратным ходом Кьеркегор не обнаруживает христианства в христианском мире.
Вообще, описанное Кьеркегором растворение человека в «спекуляции» очень похоже на описанное Марксом овеществление людей и «очеловечивание» вещей. Кьеркегор в ужасе от растворения субъекта в «объективности», от забвения экзистенции, своей собственной внутренней жизни. Но Маркс описывает то же самое политэкономически: человечность отчуждается, «живут» товары и капиталы, а не люди, породившие их.
Маркс: товар в потребительной стоимости (то есть в своих реальных, нужных человеку свойствах: стольности стола, яблочности яблока) реален и равен с другими товарами, но в меновой стоимости (в своем ценнике) они разнесены. Меновая стоимость притом, в сущности, не зависит от потребительской. Также и человек: как люди, сами по себе мы равны, но в качестве «солдата», «банкира», «дворника» — нет, притом что эти социальные функции не имеют прямого отношения к сущности человека. И вот задача – освободить людей и мир от этих мороков.
Кьеркегор: думая о человеке вообще, люди забыли, что такое быть вот этим конкретным человеком; в «объективности» пропадает субъективность; «потребительная стоимость» человека — его экзистенция, растворенная в «меновой стоимости» объективности. И Маркс, и Кьеркегор тем самым повторяют основной жест христианства: человек как таковой рождается не в мире, где он всегда встроен в те или иные иерархии, а перед лицом Бога. Перед лицом Бога мы вполне люди, люди в качестве людей, а не функций. И именно перед лицом Бога все равны: «ни эллина, ни иудея, ни раба, ни свободного, ни мужчины, ни женщины, ни господина, ни раба».
Главная цель капитализма — накопление капитала. Капитал прирастает за счет прибавочной стоимости, порождаемой трудом. Труд есть активность человека. Товар производится работниками, его цена — это вложенный труд рабочих в создание товара. То есть капитал крадет саму человечность, саму активность, саму экзистенцию человека, его жизнь, его время. Спекуляция, критикуемая Марксом, и спекуляция, критикуемая Кьеркегором, — это одно и то же, взятое на разных уровнях: и там, и там субъект нивелируются ради Системы.
Время и субъект есть главные категории экзистенциализма: марксизм объясняет, что атом капитала — это атом рабочей силы, затраченной на производство товара и украденной капиталистом. Капитал есть выжимка рабочего времени (труда и времени человека), то есть свободы человека. Капитал, деньги — и есть возможность, свобода — свобода тех, у кого есть деньги; деньги — украденная свобода рабочих. Неизбежен конфликт между реальной зависимостью капитала от производства и иллюзорной независимостью спекулятивного капитала, рано или поздно это кончается кризисом. Так же кончит кризисом спекулятивная философия: она всегда зависит от реальной экзистенции. Кончается все это ужасом мировых войн, тоталитаризмов, экзистенциальной тошнотой.
Маркс нападет на политическую философию Гегеля, Кьеркегор – на гегелевское философское христианство: оба осуществляют совокупную атаку на буржуазно-христианский мир. Кьеркегор против масс, за «единичного» — то есть против государства, против социума. Но ведь и Маркс с противоположной стороны против государства, против классового общества: коммунизм освободит индивида (конкретного экзистирующего, по Кьеркегору).
Гегелевское «примирение» государства и Церкви привело к социальному восстанию Маркса и религиозному восстанию Кьеркегора. В своей борьбе с христианством они в глубине едины: Маркс отвергает современное ему христианство как ложное сознание, но и Кьеркегор, этот великий христианский мыслитель, тоже борется с современным, предавшем себя христианством во имя христианства подлинного, тоже против «ложного сознания». Маркс в статье «К еврейскому вопросу» утверждает, что атеистическая критика религии изжила себя: единственный возможный бог при капитализме — деньги, в современности никто буквальным образом не может верить в Бога. Но и Кьеркегор критикует современное ему христианство, в сущности, за то, что его не существует: субъекта, всерьез поставившего себя перед Богом, днем с огнем не сыщешь. И тот, и другой говорят: современность не знает Бога, Бог из нее ушел.
Капитал, производя мир вещей, уничтожает мир людей; рабочий вынужден работать, чтобы прокормить себя, то есть ведет себя как животное, которое тоже ведет себя так, как ведет, чтобы не умереть. Тогда как настоящая сущность человека — свободная самодеятельность — выражается вне работы, в удовлетворении потребностей. То есть в труде, в подлинной человеческой сфере человек сведен к животному, а свободу он проявляет в животной сфере — в удовлетворении потребностей. В труде — не свободен, вне труда — свободен, хотя его сущность — труд (воление, творчество; отсюда и радости потребления, вся свобода уходит сюда, ибо в труде мы порабощены); все перевернуто и извращенно, ибо человеческая сущность украдена капиталом и инвестирована в производство. Труд — специфически человеческое действие, отрицающее природу, порабощает субъекта труда — рабочего, загоняя его во «вторую природу» классового общества.
Кьеркегор тоже прекрасно понимал сложные отношения труда и капитала. «В том, что я стал писателем, виноваты главным образом моя меланхолия и мои деньги». Если меланхолия погрузила Кьеркегора в самого себя и приблизила его в вплотную к религиозным вопросам, то отцовское наследство позволило ему не трудиться и заниматься философским творчеством. При этом «наглость заключается в том, чтобы абсолютно всю духовную продукцию совершенно безоговорочно рассматривать как товар. Посредством денег публика вновь получает власть над издателем, издатель посредством денежных отношений — над автором», — пишет Кьеркегор, но мог бы совершенно также писать и Маркс. Всем правит капитал. Кьеркегор может позволить себе «экзистировать» только потому, что у него есть деньги, рабочему как-то недосуг экзистировать. При этом все равно Кьеркегор подчинен капиталу, ведь его проповедь — это «духовная продукция», которой просто негде больше быть, кроме как на рынке. Экзистенциалист ты или не экзистенциалист, совершаешь ты прыжок веры или нет: «наглость» денежных отношений правит тобой. То, что «абстракция», «спекуляция» не существуют как конкретные индивиды, не означает, что они реально не угрожают конкретным индивидам: нет, они как раз вполне реально стирают конкретность индивида. Абстракция денег стирает конкретность индивида.
Деньги vs любовь
Все это имеет прямое отношение к нашей главной теме — к влиянию христианства на сферу пола. Мы уже говорили о взгляде Маркса на эту проблему: капитал, товаризируя все, превращает секс в товар, все отношения ныне — лишь проституция, а социализм, уничтожив товаризацию, освободит любовь. Ту же мысль мы находим у Кьеркегора в «Или-или»:
«Средой, создающей препятствия, стали деньги, — сквозь эту среду и продвигается теперь любовь, так что опять мучаешься на протяжении четырех актов, не зная, существуют ли основательные виды на то, что в пятом помрет наконец богатый дядюшка». Любви ныне противостоят деньги. Распад всяких духовных союзов в связи с темой любви:
«Невидимая духовная связь, сообщавшая вещам значимость, исчезла. Но пусть время наше продолжает быть прожорливым, — чем больше оно сможет поглотить из того субстанциального содержания, которое заключено в романтической любви, тем с большим ужасом оно когда-нибудь, — когда такое уничтожение ему наскучит, — осознает, что именно оно утратило, и ощутит с отчаянием свое несчастие». Время обезбоженности, пролетаризации есть время прожирания романтической любви и вообще любой «духовной» связи.
Самая суть дела состоит в том, что денежные отношения несоизмеримы с человеческими, а наше время — время капитала:
«И теперь, оставаясь наедине с тою, кого ты любишь, ты смиришь себя и свою любовь перед Господом; ты действительно захвачен и потрясен, но внимание, — сейчас я произнесу слово «община», — и тотчас же, как в песне поется, все исчезнет снова. Подняться же над определением внутреннего — это, я думаю, тебе никогда не удастся […] Ты очень хорошо разбираешься в абстрактных отношениях к окружающему миру, когда сама их абстрактность уже, по существу, снимает возможность отношения. Тебе даже нравится, что нужно платить священнику, приходскому служке или чиновнику–правоведу, поскольку деньги — превосходное средство, чтобы держать на расстоянии всякое отношение; именно поэтому, как ты мне сам признавался, твой план состоит в том, чтобы никогда ничего не делать и не предпринимать, — пусть даже речь идет о самой незначительной услуге, — не отдавая или не вынуждая [партнера] получать при этом деньги. […] Стало быть, больше всего ты боишься положения, когда личные отношения — под видом расспросов, поздравлений, похвал или просто подарков, — станут претендовать на то, чтобы скрепить с тобою связи, несоизмеримые с денежным выражением, когда эти отношения будут открыто навязывать тебе всяческое участие посторонних […] С помощью денег можно избежать множества смешных историй. Деньгами можно заткнуть рот тому церковному трубачу, который иначе станет трубить для вас хоть до самого Страшного суда; благодаря деньгам можно уклониться от того, чтобы вас объявили супругом, — настоящим супругом перед всею общиной».
Это важный отрывок, ибо здесь прекрасно описан современный субъект, боящийся встречи с другими субъектами:
«Ты вскоре увидишь, как эгоистично твое наслаждение, увидишь, что по сути никогда не отдаешься, никогда не позволяешь другим насладиться собой».
Все эгоистическое наслаждение современного субъекта — в том случае, если у него есть деньги на это наслаждение, — наслаждение в одиночку, без подлинного человеческого контакта. «Община» уничтожена деньгами. Вспомним диалектику эстетического – этического – религиозного по Кьеркегору. В процитированном только что отрывке этик бранит эстетика за то, что эстетик не-этично с помощью денег дистанцируется от людей. Это плохо, но, как мы помним, религиозное — это эстетическое, прошедшее через этическое, ведь религиозное тоже отказывается от этического, от общественного, чтобы в здесь-и-сейчас предстать перед Богом, не опосредуясь людьми, общиной, этическим долгом и т. д. Человек остается один на один с бессмыслицей мира: вот исходные экзистенциализма. Но именно здесь Кьеркегор видит идеальную возможность для подлинной субъективной веры. Так и Маркс видел прогрессивную (античеловечную, но прогрессивную) роль капитализма в уничтожении всех связей кроме товарно-денежных: оставшись один на один с ними пролетарий их порвет, дабы построить новую общность (все это полностью вписывается в описанную нами диалектику Соловьева). К этому мы ещё вернемся.
Гегель был последний, кто соединял христианство и секулярный современный мир: все, кто шел за ним, с разных сторон разрывали их. Маркс отвергал христианство, Кьеркегор вскрывал антихристианскую сущность современности. И конечно, Гегель был прав: современный мир — продукт христианства, но сказать, что современный мир христианский, мы не можем, тут нужно думать со всей возможной диалектической сложностью. Мы должны «примирить» христианство и современность — так, как делал Гегель, и более гегелевски, чем он сам, исторически: мы не умозрительно соединяем Кьеркегора и Маркса, но мы чаем, что сама история их примирит. Нам нужно экзистенциалистское прочтение Маркса и марксистское прочтение Кьеркегора — но не на бумаге, а в реальной истории. История есть разворачивание христианства, капитализм — эпоха, где это разворачивание стоит в стадии антитезиса, антихристианства; социализм будет временем синтеза, возвращением христианства.
В следующий раз — о совпадении экзистенциальной революции Кьеркегора и социальной революции Маркса.
